Джейн Веркор - Сильва
Я тоже улегся спать. Как и всегда посреди ночи, я почувствовал на ногах теплую тяжесть ее тела... Его соблазнительная близость на миг опять возбудила мое чувственное смятение. Но я уже вполне владел собой. И если я выстоял в самый разгар бури, то мне ли теперь было гибнуть при полном штиле.
11
Но, несмотря на все происшедшее, утром меня ждало разочарование. Почувствовав, что я зашевелился, Сильва проснулась, зевнула, потянулась и спрыгнула с кровати. И почти сразу же оказалась у двери, царапая ее и принюхиваясь. Потом пробежалась по комнате. И вот она уже, тихонько повизгивая, смотрит в окно.
"Опять хочешь убежать, - подумал я огорченно. - Значит, ты еще не способна ничего помнить..." Желая посмотреть, что она станет делать, и зная, что входная дверь на ночь была заперта, я выпустил ее из спальни. Она почти оттолкнула меня и кинулась за порог. Пробежала по коридору, но у лестницы как будто заколебалась, помедлила и замерла, наклонясь над перилами в неуверенной, настороженной позе, словно вслушиваясь в недоступные моим ушам звуки. Она так долго стояла неподвижно, что в конце концов я подошел поближе. Вдруг Сильва повернулась ко мне и уткнулась своей нежной мордочкой мне под мышку, словно спасаясь от опасностей внешнего мира. Я боялся шевельнуться. И когда наконец я поднял ей подбородок, чтобы заглянуть в лицо, то увидел, что по ее щеке ползет слеза.
Я был буквально потрясен. Слезы! Первые слезы, что пролила Сильва! До сих пор она часто стонала, иногда вскрикивала, но не плакала никогда. Что это, начало преображения? И что оно сулило - надежду или опасность? В любом случае сомневаться не приходилось: то было внезапное пробуждение памяти. Пока мы держали Сильву в доме взаперти, она всем своим инстинктом лесного зверя стремилась на свободу. И нынче утром в спальне, запертой на ключ, именно это инстинктивное стремление вновь неодолимо захватило ее. Но когда я позволил ей выйти, дал возможность снова убежать в лес, к своему лису и своим лисятам, воспоминание о вчерашнем внезапно встало перед ней во всей своей неприкрытой жестокости. Ничем иным, я думаю, невозможно объяснить тот факт, что она так круто повернула назад, показав свою печаль, пролив слезы. Впервые моя лисица не последовала слепо и бездумно зову инстинкта, но поступила как существо, осознавшее свою неудачу. Я, однако, не слишком обольщался на сей счет: собаки, например, тоже не лишены такого рода памяти. И все же я был взволнован, не зная, радоваться или нет. Я отвел Сильву в спальню - впрочем, ее и вести не понадобилось: она жалась ко мне совсем как в день поездки в Лондон, будто опасаясь потеряться, и этим яснее всяких слов дала мне понять, что, поскольку лес отверг, оттолкнул ее, отныне ее жизнью стали эта комната и я. И однако еще много ночей спустя я слышал, как она бродит вдоль стен, принюхивается, скребется в дверь и окно. Да и странно было бы другое поведение у существа, пока еще целиком находящегося во власти атавистической тяги к свободе. Странно было бы, если бы воспоминание о ее горестной неудаче не побледнело в ее дикой душе перед неодолимым зовом родной норы в лесу. С меня хватало того замечательного факта, что я мог наконец держать широко открытыми окна и двери, по крайней мере днем, не боясь ее побега. Страх перед неведомым, казалось, пересилил в Сильве тягу к лесу. В доме она теперь ходила за мной по пятам, как собачонка, и, возвращаясь с фермы, я всегда находил ее сидящей со скрещенными ногами на полу возле двери: она ждала меня.
И я почувствовал себя наконец спокойно и уверенно. Мне и в голову не приходило, что покой этот может быть обманчив.
Тем временем Дороти, как и обещала, приехала в следующую среду, после возвращения Сильвы. Выходя из коляски, запряженной пони, которым она правила сама, Дороти тут же спросила:
- Ну как?
Я ответил:
- Вернулась.
Ослепительно улыбнувшись, она передала поводья парню с фермы, чтобы тот отвел пони в конюшню, и бросила мне:
- Вот видите, я же вам говорила! - В руках у нее был небольшой саквояж. - Я приехала с вещами, но, может быть, теперь это лишнее?
Я забрал у нее саквояж со словами:
- Уж не думаете ли вы, что я позволю вам уехать? - и проводил ее в дом.
Мы вошли. Сперва она погрелась у огня, потом я предложил ей показать ее комнату. Мы поднялись на второй этаж. Проходя мимо моей двери, мы услышали мелкие шажки, царапанье, нетерпеливое повизгивание. Дороти остановила меня:
- Это она?
Я кивнул.
- О! - воскликнула она, - я хочу взглянуть!
- Устройтесь сперва, - посоветовал я, - а потом я приведу ее к вам.
- Нет, нет, - настаивала она, - сейчас же!
Она так упрашивала, лицо ее горело таким любопытством, что я сдался.
- Стойте там, - сказал я и отворил дверь.
Сильва в своей шерстяной рубашке стояла на пороге. Увидев, что я не один, она вздрогнула и кинулась прочь. Я удержал ее за руку:
- Ну-ну... Не бойся...
Дороти тихонько приблизилась, протянув руки и улыбаясь преувеличенно ласково, как улыбаются очень маленькому ребенку. Сильва пристально следила за каждым ее движением. Она оскалилась, обнажив свои острые зубки. И из горла у нее вырвалось глухое ворчание.
Я быстро сказал:
- Не подходите!
Ясно было, что сделай Дороти еще шаг - она будет укушена. Вероятно, она и сама это почувствовала, ибо быстро отдернула руку и огорченно взглянула на меня. Я объяснил:
- Это же дикая зверюшка. Дайте ей время привыкнуть к вам.
- Обычно животные любят меня, - жалобно ответила Дороти, - позволяют себя гладить.
Я улыбнулся.
- Здесь не совсем тот случай... Вы ведь сами признали это в воскресенье, когда я был у вас.
- Вы хотите сказать... что это... женская ревность?
- Очень может быть. Не исключено.
Сильва тем временем не спускала глаз с гостьи и продолжала глухо рычать.
Вернувшись позже вместе со мной в гостиную, Дороти все еще не могла избавиться от неприятного осадка из-за оказанного Сильвой приема.
- Она очень хорошенькая внешне, - признала она. - Но, боже мой, какой скверный характер!
- Ну, не жалуйтесь! - возразил я. - Смотрите, ведь она позволила запереть себя в комнате. А часто ли вы встречали такое послушание у дикого зверя? Или у ревнивой женщины?
- Вы очень усердно ее защищаете, - заметила Дороти.
Я сделал вид, будто не понял намека (если таковой и был), и ограничился усмешкой.
- Так как же вы собираетесь поступить с ней в дальнейшем? - спросила она, помолчав.
- Ну, откуда я знаю... - начал я, разведя руками. - Сначала нужно приручить ее, разве нет?
- Но вы уже сделали это, ведь она вернулась. И, кажется, очень любит вас.
- Да, но, как вы могли убедиться, она никого, кроме меня, не знает. Не считая, конечно, миссис Бамли. Необходимо сделать ее более коммуникабельной.
- Вы думаете, вам это удастся?
- Ее успехи позволяют мне надеяться. Видели бы вы ее в первые дни! Да что говорить, спросите у своего отца!
Помолчав, Дороти сказала:
- Кстати, о моем отце. Он смотрит на это крайне пессимистически.
- Отчего? - встревожился я.
- Он говорит, что она родилась женщиной слишком поздно.
Я поднял брови, ожидая продолжения.
- Он утверждает, что если основы, структура интеллекта не сформировались в младенчестве, между двумя и шестью годами, то потом становится уже слишком поздно. В возрасте вашей... лисицы... вы, по его словам, сможете лишь выдрессировать ее, как кошку или собаку, да и то еще вопрос, удастся ли вам это.
Все, что сказала Дороти, так совпадало с моими собственными страхами, что я не нашел ничего лучшего, как съязвить.
- И именно на это вы, конечно, и надеетесь? - спросил я сухо.
Дороти побледнела, потом покраснела, губы ее задрожали от гнева.
- Не понимаю, что вы имеете в виду. Мне-то какое до этого дело? Ведь не я же сделала эту замечательную находку!
Я устыдился самого себя. В самом деле, что я имел в виду?
- Простите меня, - сказал я. - Не знаю, что на меня нашло - наверное, я просто испугался того, что вы правы.
- Да я также не понимаю, какое и вам до всего этого дело. Это существо не имеет никаких прав на вас - как, впрочем, и вы на него.
- И все-таки именно я подобрал ее. Думаю, это налагает кое-какую ответственность. Во всяком случае, я не могу бросить ее на произвол судьбы, ничего не предприняв, не могу дать ей закоснеть в этом диком состоянии.
- Потому что внешне она - женщина? Но если во всем остальном она только лисица, и ничего больше?
- А если есть хоть один шанс из тысячи, что она перестанет ею быть, неужели я имею право упустить его?
- Но ведь существуют профессиональные воспитатели, специальные заведения, в которых люди умеют гораздо больше вашего, больше даже, чем миссис Бамли.
Странное дело: ведь я стремился обсудить с Дороти и ее отцом именно эту проблему. Отчего же теперь эта дискуссия так раздражала меня, стала почти отвратительна?
- Я уже объяснял вам, - сказал я нетерпеливо, - что это невозможно по многим причинам. Достаточно будет и такой: я не могу официально подтвердить ее существование. Я ей никто: ни отец, ни брат, ни кузен, ни опекун. По какому праву я буду просить поместить ее в такое заведение?
