Франсуаза Саган - Немного солнца в холодной воде
- Происходит то, что у нас страшная жара, с утра все время гремит гром, а я... я безумно боюсь грозы. Не смейся,- тут же добавила она.- Я ничего не могу с собой поделать.
Но Жиль засмеялся: у него сразу отлегло от сердца, и в то же время он был удивлен. Впервые она вела себя по-ребячески. До сих пор все ее поступки - ее порывистость, безрассудство, полное пренебрежение к условностям казались ему чертами, прису-щими скорее юности, а вовсе не пугливому ребенку, выросшему в мещанской среде.
- А я купил тебе подарок,- сказал он.
- Как это мило... слушай, Жиль, я вешаю трубку. Во время грозы очень опасно касаться электрических приборов. Позвони завтра.
- Но,- сказал он,- телефон не имеет никакого отношения к электричеству. Это...
- Умоляю тебя,- произнес резкий, изменившийся от страха голос.Целую... Пока.
Она повесила трубку, а он стоял растерянный, не выпуская из рук трубки и пытаясь улыбнуться. Он подумал, что во время следующей грозы в Лиможе он будет держать ее в объятиях и тогда посмотрим, что окажется сильнее-страх или наслаждение. Но ему стало тоскливо, он чувствовал себя покинутым; на улице светило солнце, и его подарок казался ему сейчас скорее неле-пым, чем трогательным. Ему хотелось немедленно ее увидеть. Ко-нечно, существует "Эр-Интер", знаменитый "Эр-Интер", и, если ему станет слишком уж тяжело, он сможет тотчас улететь. Он позвонил в Орли - до завтрашнего дня самолетов не будет;
поезд уже ушел, машину свою он продал, и денег у него не было. К тому же завтра ему нужно поехать в редакцию выяснить нас-чет нового оклада и поговорить с Элоизой, и вообще жизнь - сплошной ад. Впрочем, этого следовало ожидать; слишком он был счастлив весь сегодняшний день. Мысль, что "за все надо пла-тить", наполнила его отвращением к себе. Нет, он вовсе не выздо-ровел! Теперь он болен вдвойне, раз так подавлен и находится в полной зависимости от женщины, которую едва знает. Жен-щины, которая клялась ему в любви, а при первом же ударе
грома бросила трубку. Он переживал свою обиду под добродуш-ным взглядом хозяйки кафе и, почувствовав наконец, что она на него смотрит, вымученно улыбнулся.
- Чудесная погода,- сказал он.
- Пожалуй, слишком жарко,- с готовностью отозвалась хо-зяйка.Наверняка будет гроза. Он ухватился за эти слова:
- Скажите, а вы боитесь грозы? Она рассмеялась:
- Грозы? Да вы шутите! Налогов - вот чего мы боимся.
Она уже собиралась было распространиться на эту тему, но, увидев, как Жиль изменился в лице, движимая природной добро-той и тем непогрешимым чутьем, которым нередко наделены хо-зяйки маленьких кафе, привыкшие с первого взгляда узнавать и одиноких, и счастливых, и опустившихся людей, добавила:
- А вот, возьмите, моя племянница, она родом из Морваиа, там ведь грозы бывают ужасные, так она никак не могла к ним привыкнуть. Скажем, сидит она, обедает, и вдруг ударит гром - она сразу под кровать лезет. Ничего не поделаешь: нервы.
- Да,- обрадованно повторил Жиль,- ничего не поделаешь:
нервы.
И он подумал, что до сих пор Натали занималась гораздо больше его нервами, чем своими собственными, и то, что они по-менялись ролями, пожалуй, даже и справедливо. Он завел долгий разговор с хозяйкой, угостил ее портвейном и сам выпил с ней несколько рюмок этого сладкого вина, которое раньше терпеть не мог, но теперь оно напомнило ему коктейли его зятя, и наве-селе, настроенный уже гораздо оптимистичнее, вышел из кафе. А теперь надо идти объясняться с Элоизой. Завтрашний день он проведет в редакции, попробует раздобыть немного денег и .вече-ром же сможет выехать. Он уже представлял себе сто километров в машине рядом с Натали, эти ночные, волшебные сто километров, эти сто километров признаний в любви. Почему он сказал ей, что они увидятся только через неделю или через две? Видимо, это была попытка самозащиты, попытка внушить себе и внушить ей, что он вполне может прожить неделю без нее, а также попытка внушить себе, что еще существует Париж, и тщеславные притяза-ния, и друзья, но все эти уловки оказались тщетными, потому что вот уже два дня ничего этого для него не существует, и он ничего не видит и ничего не чувствует, и единственное, что живет в нем,- это холмы Лимузена и лицо Натали. Но что она поду-мает, когда увидит, что он так быстро вернулся, когда поймет, что он уже прикован к ней? Не возникнет ли у нее неизбежная и чересчур спокойная уверенность, которая появляется, как только отпадают сомнения? Или она обезумеет от радости? Он вспоми-нал ее глаза, полные слез, тогда, на вокзале, потом сухой голос сегодня по телефону, и решил, что, видимо, существуют две раз-ные женщины, и, умножая, усложняя, затемняя различные об-разы Натали, он был уже на грани настоящей любви.
Когда он вошел, Элоиза смотрела телевизор, но тут же вско-чила и бросилась ему на шею. Он вспомнил, как давным-давно разыгралась точно такая же сцена, и удивился, что с тех пор еще и месяца не прошло. Казалось, с тех пор случилось столько всего... Но что же, в сущности, случилось? Две недели он смер-тельно скучал у сестры, потом десять дней предавался любви с какой-то женщиной. На этом, при желании, можно было бы по-ставить точку. Но ему не хотелось, вовсе не хотелось ставить точку.
- Ну как, все хорошо? Видел Фермона?
- Да,- ответил он,- видел, все в порядке.
Жилю не хотелось вдаваться в подробности, рассказывать об истории с Гарнье. Не хотелось говорить об этом ни с кем, кроме Натали. Возможно, любовь иной раз можно определить как же-лание делиться всем только с одним человеком.
- Портвейна у тебя нет? - пробормотал он. И сразу же осекся: он ведет себя, как гость.
- Портвейна? Но ты же терпеть его не можешь...
- Я выпил уже три рюмки, мешать не хочется, а мне...- сказал он, откашлявшись,- мне нужно выпить.
Ну, вот. Начало положено. Она спросит: "Почему?" - а он от-ветит: "Потому что я должен с тобой поговорить". Но она ни о чем не догадывалась.
- О, я понимаю! - воскликнула она.- Бедненький, ты так устал. Подожди, я сбегаю вниз, в магазин, и сейчас же вернусь.
- Да не нужно! - воскликнул он в отчаянии, но за ней уже захлопнулась дверь.
Он подошел к окну и увидел, как она пересекает улицу своей танцующей походкой манекенщицы, как входит в магазин. Словно затравленный, он огляделся: на низком столике лежали его любимые сигареты и аккуратно сложенная вечерняя газета, в вазе стояли свежие цветы. Не заглядывая в спальню, Жиль уже знал, что его белая рубашка и легкий серый костюм разложены на кровати. И даже медведь, этот ужасный плюшевый медведь, о котором он ни слова ей не сказал, исчез куда-то. Должно быть, Элоиза принимала его молчание за деликатность, тогда как объ-яснялось оно лишь полным безразличием. А он вчера, не думая ни о чем, овладел ею и вообще вел себя по-хамски. Жиль был са-мому себе противен. И обо всем этом он тоже расскажет Натали, ничего от нее не утаит. Он заранее гордился своей откровенностью и самоуничижением, не задумываясь над тем, какую роль в его ис-поведи будет играть желание смягчить свою вину и придать в гла-зах Натали больше ценности разрыву с Элоизой.
В задумчивости Жиль выпил рюмку портвейна и решил объ-ясниться с Элоизой после окончания телевизионного журнала. Но потом ей ужасно захотелось посмотреть очередную серию теле-фильма, который она, так же как и его сестра Одилия, с увлече-нием смотрела уже целый месяц. Итак, он неожиданно получил еще пятьдесят минут отсрочки, но это лишь усилило его смятение. Ему хотелось увести Элоизу куда-нибудь, например в клуб, и там среди людской толчеи, под грохот джаза все ей объяснить: так было бы легче. Но уж слишком банально.
- Ты голоден? - спросила она, выключая телевизор.
- Нет. Элоиза... мне надо тебе сказать... я... я встретил другую женщину там, в деревне, и я... я...
Он путался в словах. Элоиза, побледнев, смотрела на него застывшим взглядом.
- Она очень помогла мне,- поспешно добавил он.- Право же, только благодаря ей я пришел в себя. Прости меня... И за вче-рашнюю ночь прости. Мне не следовало...
Элоиза медленно, не произнеся ни слова, опустилась в кресло.
- Я опять туда поеду. А ты, конечно, можешь жить здесь, сколько захочешь... ты же знаешь, мы с тобой всегда останемся друзьями...
"До чего глупо и нескладно,- думал Жиль.- Самый настоя-щий мещанский и жестокий разрыв. Но мне больше нечего ей сказать". Его охватило какое-то оцепенение.
- Ты ее любишь? - спросила Элоиза. Она, казалось, не верила его словам.
- Да. По крайней мере думаю, что люблю. И она меня лю-бит,- поспешно добавил он.
- Тогда почему же... почему вчера?..
Она даже не смотрела на него. Она не плакала, а пристально смотрела на экран телевизора, будто там демонстрировался некий фильм, видимый только ей.
- Я... наверное, я хотел тебя,- пробормотал Жиль.- Прости, мне следовало сразу все сказать.
- Да,- проговорила она.- Следовало.
Она замолчала. Молчание становилось невыносимым. Лучше бы уж она закричала, засыпала его вопросами, сделала бы что-нибудь ужасное - ему тогда стало бы легче, ему! Весь в испа-рине, он провел рукой по волосам. Но Элоиза по-прежнему мол-чала. Жиль встал, прошелся по комнате.
