Подарок от Гумбольдта - Сол Беллоу
* * *
Ребекка Вольстед зашла за мной, и мы пошли в «Ретиро». Я шел медленно, она ковыляла рядом. Ее шляпа-колпак была надвинута на самые брови, лицо белее белого. Она продолжала свои допросы. Спросила, почему я провожу так много времени у себя в комнате. Ей кажется, что я отношусь к ней снисходительно. Нет, не в смысле общения, веду я себя безупречно, даже дружески. Ребекка говорит о снисходительности по существу. Всем своим видом она как бы хотела сказать, что, если бы мы повозились с ней в постели, она вылечила бы меня от всех недугов и неприятностей, вылечила бы, несмотря на больное бедро. Опыт, однако, подсказывал, что, прими я ее предложение, на руках у меня оказалось бы еще одно слабое, беззащитное существо, очень может быть, полупомешанное.
– И что же вы у себя делаете целый день?
– Надо разобрать накопившуюся корреспонденцию.
– Вероятно, вам и самому приходится много писать, чтобы известить знакомых о смерти жены. От чего она, говорите, умерла?
– У нее был столбняк.
– Знаете, мистер Ситрин, я не поленилась заглянуть в «Кто есть кто в Соединенных Штатах» и прочитала там о вас.
– Зачем вам это понадобилось?
– Не знаю, – вздохнула моя собеседница. – По наитию. Хотя у вас американский паспорт, ведете вы себя не как настоящий американец. Я чувствую в вас какую-то изюминку.
– Из справочника вы узнали, что родился я в городе Аплтоне, штат Висконсин. Там же, где и знаменитый Гарри Гудини – слышали о таком? Великий фокусник, иллюзионист, умевший освобождаться от любых пут. Я часто задумываюсь над тем, почему именно этот город выбрали местом рождения мы оба.
– Разве у вас была возможность выбора? – возразила Ребекка. Ковыляя рядом со мной по дорожкам мадридского парка, эта дама с колпаком на голове отстаивала принципы рационализма.
– Наука, разумеется, на вашей стороне, – ответил я, замедляя шаг. – Но вам не кажется странным, что люди, которые прожили на земле всего лет десять – двенадцать, вдруг начинают сочинять фуги и доказывать сложнейшие математические теоремы? Они не успели ничему научиться, значит, сами пришли в жизнь с определенными способностями. Говорим же мы «прирожденный талант», мисс Вольстед. Биографы Наполеона утверждают, что до рождения сына его мать любила посещать поля былых сражений. Разве вы не допускаете, что за много лет до своего появления на свет божий маленький озорник мечтал о такой матери, которой по душе кровавые схватки? Возьмите Бахов, Моцартов, Бернулли. Очевидно, что в таких семьях жила музыкальная или математическая душа. В свое время я написал статью о Гудини, где, между прочим, рассказал об отце этого волшебника. Рабби Уэйси, ортодоксальному иудею из Венгрии, пришлось бежать из страны – он дрался с кем-то на дуэли, причем оружием выбрал сабли. Многое от него перешло к сыну. И еще. Как случилось, что и Гудини, и я, уроженцы одного города, бились над проблемой смерти?
– Гудини и этим занимался?
– Он не терпел никаких форм притеснения, не терпел замкнутого пространства, включая могилу. Он всегда вырывался на свободу. Его однажды заколотили в ящик, но он чудом разломал его и сбежал. Другой раз на него надели смирительную рубашку, наручники и подвесили за щиколотку к флагштоку нью-йоркского небоскреба «Флейтирон». Он долго висел верх ногами на головокружительной высоте. Сама Сара Бернар примчалась посмотреть на диковинное зрелище. К тому времени она уже не играла – ей ампутировали ногу. Бернар сидела на Пятой авеню в своем лимузине до тех пор, пока Гудини не выпутался из веревок. Как он это сделал, гадают и годы спустя. Кстати, мой друг, поэт, написал об этом происшествии балладу «Шутник Гарри». Так вот, Гудини спустился, прыгнул к Бернар в машину. Та повисла у него на шее, умоляя вернуть ей ногу. Он мог сотворить что угодно, любое чудо. Царская охранка в старой России раздела его донага и затолкала в железный вагон, в каком возили ссыльных в Сибирь. Он сбежал. Не было такой тюрьмы, откуда он не вырвался бы. Возвращаясь из триумфальных гастролей по всему миру, Гудини шел на кладбище, ложился на могилу матери и шепотом рассказывал ей, где был и что делал. Последующие годы он посвятил разоблачению спиритов, наглядно демонстрировал мошеннические приемы столоверчения. В своей статье я выдвинул гипотезу, что Гудини предвидел холокост и своими фокусами разрабатывал способы побега из концентрационных лагерей. Если бы европейские евреи знали то, что знал этот поразительный человек! Умер он тоже самым парадоксальным образом. На занятиях со студентами-медиками Гудини сказал, чтобы его ударили в живот, и – умер от перитонита. Даже Гудини не мог избежать конечности материального мира. Ни провидчество, ни острота ума, ни ловкость рук не спасают от смерти… Вам давно не случалось видеть разрытую могилу, мисс Вольстед?
– В вашем положении мрачные мысли объяснимы, – ответила она, подняв ко мне белое как мел лицо. – Есть только одно радикальное средство избавиться от них.
– Какое же?
– Не прикидывайтесь дурачком. Сами знаете, о чем я. Мы с вами прекрасно поладили бы. Вы будете совершенно свободны. Никаких обязательств, никаких пут. Можете приходить и уходить, когда вам заблагорассудится. Мы с вами не в Америке, не будем лицемерить… И все-таки, что вы у себя целый день делаете? «Кто есть кто» сообщает, что у вас есть награды за биографии и книги по истории.
– Я как раз приступаю к книге об испано-американской войне. Кроме того, давно не писал знакомым. Кстати, мне надо отправить вот это письмо.
Письмо было адресовано Кэтлин, в Белград. Я не коснулся денежного вопроса, однако надеялся, что она не забыла о моей части гонорара за сценарий Гумбольдта. В нашем разговоре Кэтлин упомянула сумму в пятнадцать тысяч, и в самом скором времени они придутся очень кстати. В Чикаго от меня снова требовали денег: Шатмар пересылал мне мою почту. Оказалось, что сеньора летела в Мадрид первым классом, и бюро путешествий настойчиво просило оплатить билет. В письме Джорджу Суиблу я спрашивал, получил ли он деньги за мои ковры, но Джордж никогда не отличался аккуратностью в переписке. Молчал он
