Там, в гостях - Кристофер Ишервуд
На корме парохода в это время уединилась парочка: мужчина и женщина; совсем уже не молодые и не красивые, они укрылись от прочих пассажиров, зато для нас были как на ладони. Они от души занимались любовью. В некотором смысле и это унижало мистера Ланкастера, ибо любовники, похоже, плевать хотели на его мнение. Я же мысленно занял их сторону и одобрительно улыбался; правда, мое мнение их тоже не волновало.
Сам же я пребывал в чудесном настроении. Утопив мотор – лишь наполовину намеренно, – пребывал в экстазе, будто выплеснул всю свою агрессию. Больше я не думал о мистере Ланкастере с отвращением. Я не думал о нем вообще. Мои мысли скакунами унеслись прочь, лихо обогнав мое настоящее и меня самого в этой лодке; они оставили мистера Ланкастера и Германию вместе с ним далеко позади. Вернулись в Англию, в мою комнату, за рабочий стол. Впрочем, сам я, физически, возвращаться туда не спешил. Время пока не пришло, мне предстояло многое обдумать. Этот день – несмотря на поведение мистера Ланкастера – я буду помнить всю свою жизнь. Ибо в самой его середине – наверное, в тот самый миг, когда мотор с плеском погрузился в воду, – меня осенило. Некий голос произнес: «Две женщины… призраки живых и призраки умерших… мемориал». В следующее мгновение кусочки картины у меня в голове собрались воедино, и я увидел готовую композицию. Пока что смутно, но с сильным возбуждением я разглядел план нового романа.
Настал день возвращения в Англию. Вечером мне предстояло отбыть домой на «Кориолане».
С утра мистер Ланкастер, со свойственной ему небрежностью, уведомил меня, что Вальдемар устроит мне экскурсию в картинную галерею. Обедать мне тоже предстояло в обществе Вальдемара, поскольку самого мистера Ланкастера ждала деловая встреча. Однако ровно в четыре пятнадцать мне надлежало быть дома. Я ничего не ответил.
Едва мы с Вальдемаром оказались на ступенях галереи, а мистер Ланкастер скрылся за углом, как я, посмотрев на спутника, твердо покачал головой и сказал:
– Nein[22].
Вальдемар озадаченно посмотрел на меня в ответ. Затем указал на вход в галерею и спросил:
– Nein?
– Nein, – с улыбкой повторил я и жестами изобразил, как плыву брассом.
Вальдемар мгновенно просиял.
– Ach – schwimmen! Sie wollen, dass wir schwimmen gehen?[23]
– Ja, – кивнул я. – Swimmen.
Еще ни разу Вальдемар мне так не улыбался. Он преобразился совершенно и больше не напоминал ангела.
Он отвел меня в большой муниципальный бассейн под открытым небом. Я несколько раз проходил мимо этого места, но со своим дурным немецким просто не решался зайти туда в одиночку. Больше Вальдемар не был пассивным: он купил нам билеты, взял полотенца и мыло, провел меня в раздевалку, по пути приветствуя многочисленных друзей, потом отправил меня в душ и показал, как облачиться в красные треугольные плавки-трусы, которые взял напрокат. Раздевшись, он словно снял с себя и свою конторскую личность. Поразительно, как он умудрялся прятать под чопорным деловым костюмом свое развитое, по-животному гибкое, загорелое тело. Больше он не вел себя со мной так, словно мне сорок лет и я в одной лиге с мистером Ланкастером. Мы робко улыбнулись друг другу и принялись плескаться, окунать друг друга в воду с головой, плавать наперегонки. Мы резвились, точно дети, но все это время я не забывал, что Вальдемар был уже юношей.
К нам присоединился друг Вальдемара, его ровесник по имени Оскар. У Оскара были нахальные манеры, обезьянье лицо, темные волосы и привычка скалить зубы. Он довольно бегло говорил по-английски; рассказал мне, что работает коридорным в одном крупном отеле. Да он и мыслил как коридорный: всюду вхожий, знал, что почем, а на меня смотрел с готовностью, как на постояльца гостиницы, у которого могут быть какие-то особые пожелания – только заплати, и он все исполнит. Глядя, как Оскар с Вальдемаром посмеиваются в сторонке, я понял, что они обсуждают меня. Ну и ладно, ведь Оскар из шкуры вон лез, чтобы я почувствовал себя своим.
Накупавшись, мы отправились обедать в ресторан. Оба парня курили и пили пиво. Складывалось впечатление, что Вальдемар вовсю подражает своему прожженному приятелю, с которым мы к тому времени обращались друг к другу не иначе как «Оскар» и «Кристоф».
Вальдемар сказал что-то Оскару, и оба громко засмеялись.
– Смешная шутка? – спросил я.
– Валли говорит, что ты понравишься его невесте, – пояснил Оскар.
– Это… славно. Она тоже придет сюда?
– Мы сами ее навестим. Скоро. Идет?
– Идет.
– Идет! – от души рассмеялся Вальдемар. Он был уже навеселе. Подался вперед и горячо пожал мне руку. Оскар пояснил:
– Невесте Валли, кстати, нравятся мужчины постарше. Не сильно старые. Вот ты – самый раз! Симпатяга!
Я покраснел. Мной постепенно овладевало сладостное предвкушение вперемешку с тревогой.
– Есть пять марок?
– Да. – Я достал деньги.
– Нет, – рассмеялись парни. – Это на потом.
– Послушай, Оскар… – Мне показалось, что имеет место некоторое недопонимание. – Если она невеста Валли… он, кстати, не слишком юн, чтобы обзаводиться невестой?
– У меня уже в двенадцать лет была невеста. У Валли тоже.
– А он не будет ревновать, если я…
Парни рассмеялись еще громче.
– Мы тебя с ней наедине не оставим, – предупредил Оскар и ободряюще похлопал меня по руке. Должно быть, вид у меня сделался совсем недоуменный. – Не надо стесняться, Кристоф. Сперва смотри на нас. Увидишь, как это просто.
Потом он перевел свою шутку для Вальдемара, и оба расхохотались до слез.
В словаре немецкого языка слово «braut» переводится как «невеста» или «суженая», однако Оскар с Вальдемаром употребляли его в отношении всякой девушки, с которой встречались. Этот свой первый урок иностранного языка я усвоил в тот незабываемый, радостный и развратный день – день опущенных жалюзи, граммофонной музыки, скользких обнаженных тел, турецких сигарет, пыли с подушек, дешевого парфюма и здорового пота, внезапных взрывов хохота и скрипа диванных пружин.
На квартиру к мистеру Ланкастеру я вернулся только после шести. Я настолько ослеп от наслаждения, что мне было плевать, рассердится он на меня или нет; а он и не сердился. Он вообще был в том же настроении, в котором встретил меня, когда я только приехал. Ему словно было все равно, тут я или нет.
– Передавай привет матери, – только и сказал на прощание мистер Ланкастер.
Его холодность ранила: все же, сколько ни был я равнодушен к нему, ответное безразличие меня искренне поразило.
Вернувшись в Лондон, я узнал, что мой первый роман и впрямь потерпел фиаско. Отзывы оказались даже хуже,
