Эдит Несбит - Дети железной дороги
Увенчав темно-русую голову Бобби короной из незабудок, мама воскликнула:
– Посмотри на стол!
И Бобби увидела на столе сияющий белой глазурью пирог с надписью, выполненной розовыми конфетами: «Дорогая Бобби». А рядом расположились джем и свежие булочки. Но больше всего остального ее восхитило, что стол устилали цветы. Чайный поднос окружен был желтофиолями. Вокруг каждой тарелки тянулось кольцо незабудок. Пирог красовался в венке из сирени. А самую середину стола занимал весьма необычный рисунок, сделанный из цветов сирени, желтофиоли и «золотого дождя».
– Это же карта! Карта железной дороги! – принялся объяснять ей Питер. – Линии из сирени – рельсы. Коричневой желтофиолью обозначена станция. А «золотой дождь» – это поезд. Вот сигнальные будки и дорога к станции, – указал он на другую часть цветочной карты. – Три красные маргаритки – это мы с вами машем старому джентльмену. А вот и он сам, – ткнул Питер пальцем в анютину глазку, торчащую из «золотого дождя».
– Вот наши три трубы, мы их сделали из лиловых примул, – подхватила Филлис. – А маленький зеленый бутончик – это мама, когда мы опаздываем к чаю и она высматривает нас на улице. Сделать карту придумал Питер, цветы мы добыли на станции, и нам показалось, что ты будешь довольна.
– А вот тебе мой подарок! – И Питер вдруг плюхнул на стол обожаемый свой паровозик, тендер которого, выложенный чистейшей белой бумагой, был полон конфет.
– О, Питер, – в совершеннейшем потрясении от такой неслыханной щедрости проговорила Бобби. – Ты даришь мне свой паровозик? Но он же тебе самому так нравится.
– Не паровозик, а только конфеты, – поторопился внести ясность он.
И у Бобби как-то не получилось при этих его словах удержать на лице то же самое выражение. Дело тут было даже не в паровозике. Просто ее ужасно растрогало благородство Питера, а теперь она поняла, что сглупила и, наверное, показалась всем слишком жадной, раз рассчитывала кроме конфет и на сам паровозик. Потому-то лицо ее и утратило прежнее выражение, и Питер это заметил. Он колебался всего лишь минуту, а потом выражение изменилось и на его лице, и он внес поправку:
– Я просто имел в виду, что не весь паровозик, но, если хочешь, дарю тебе половину.
– Ну, ты кремень! – потрясло его мужество Бобби. – Это же дивный подарок!
Больше она ничего ему не сказала, однако подумала: «Питер сейчас проявил благородство и щедрость. Уверена, он совершенно не собирался мне свой паровозик дарить. Поэтому я сейчас выберу ту половину, которая сломана, потом ее починю, и она станет моим подарком на его день рождения».
– Мама, по-моему, мне пора нарезать пирог, – произнесла она вслух, и началось праздничное чаепитие.
Это был замечательный день рождения! После чая они затеяли игры, и мама, как прежде, в каждой из них принимала участие. В любой, которую они выбирали, и самой первой были, конечно же, жмурки, в процессе которых корона из незабудок скособочилась Бобби на одно ухо, где и осталась. А потом, когда время уже приближалось к ночи и надо быть чуть-чуть успокоиться, мама им прочитала великолепную новую сказку.
– Ты сегодня не станешь работать допоздна, мама? – спросила Бобби, когда они все ей желали спокойной ночи.
Мама сказала, что только напишет быстренько папе и сразу ляжет.
Но, когда Бобби чуть позже, почувствовав себя неуютно из-за ночной разлуки с подарками, прокралась вниз забрать их с собой, оказалось, что мама не пишет папе, а неподвижно сидит, уронив руки на стол, а на руки – голову. И, по-моему, Бобби была совершенно права, когда, проскользнув бесшумно к себе, подумала: «Ей не хочется мне показывать, что она несчастна, и я не должна ее видеть такой». На сей грустной ноте и завершился этот веселый праздник.
Ближайшим же утром Бобби стала искать возможность тайно отремонтировать паровозик Питера, и она ей представилась еще день спустя. Мама собралась ехать в ближайший город. Она туда часто ездила за покупками и на почту, с которой, наверное, и отправляла письма папе, так как ни детям, ни миссис Вайни ни разу этого не доверила, да и сама никогда не ходила в деревню. На сей раз мама брала с собой в город детей. Бобби тщетно пыталась изобрести убедительную причину, чтобы не ехать, но на ум ей не приходило ничего путного. И вот, когда она уже почти сложила оружие, платье ее неожиданно зацепилось за гвоздь возле кухонной двери, и на юбке спереди образовалась солидных размеров дыра. Особо замечу, что Бобби ни в коей мере этому происшествию не способствовала, и оно может быть с полной определенностью отнесено к разряду непреднамеренных. Бобби все очень сочувствовали, однако времени ждать, пока она переоденется, уже не было. Они и так едва успевали на поезд.
Едва проводив их, Бобби надела свое повседневное платье и отправилась на железную дорогу. Минуя станцию, она прошла вдоль путей до конца платформы, где стоял большой цилиндрический бак с водой, от которого тянулся длинный и вялый кожаный шланг, напоминающий хобот слона, и где находил себе временное пристанище паровоз, когда вагоны выстраивались вдоль перрона. Бобби, крепко зажав под мышкой завернутый в коричневую бумагу игрушечный паровозик, спряталась за кустами, росшими по другую сторону от путей, и стала ждать.
Когда подошел поезд, она, покинув свое укрытие, пересекла путь и остановилась возле паровоза. Она никогда еще от него не стояла так близко, и он оказался куда массивней и больше, чем ей представлялось с более дальнего расстояния. Он сурово взирал на нее своими жесткими металлическими углами, и она вдруг себя ощутила мягкой и крохотной. «Именно так, наверное, себя чувствуют червяки шелкопряда», – пронеслось у нее в голове.
Машинист с кочегаром ее не видели. Высунувшись из окна с другой стороны кабины, они увлеченно рассказывали носильщику волнующую историю про собаку и баранью ногу.
– Будьте добры, – попыталась привлечь к себе их внимание Бобби, но паровоз в это время так громко выпустил пар, что они ее не услышали. – Будьте любезны, мистер инженер, – повторила она погромче, но паровоз снова заговорил еще громче, лишая тонкий ее голосок малейшего шанса достигнуть ушей машиниста и кочегара.
И она поняла: ей осталось только одно – забраться в кабину и легонько подергать их за одежду. К кабине снизу вздымалась лесенка, но даже самая нижняя ее ступенька была для Бобби слишком высокой, и, чтобы начать подъем, ей пришлось сперва упереться в нее коленом. Уже возле самой кабины она споткнулась и влетела в нее кубарем, приземлившись коленями на высыпавшуюся из тендера кучу угля. То есть ее появление было не слишком тихим. Но так как этот паровоз, подобно своим собратьям, производил куда больше шума, чем требовалось, то кочегар с машинистом вновь ничего не услышали, и машинист, как раз в тот момент, когда она приземлилась, взялся за пусковой рычаг. Паровоз дернулся и поехал. Не очень быстро пока для своих возможностей, но слишком быстро для Бобби, которая, несмотря на то что уже сумела подняться на ноги, не решалась из него выпрыгнуть.
Она содрогнулась от множества вмиг посетивших ее опасений. Ведь ей было известно, что есть поезда-экспрессы, которые могут без остановки нестись многие сотни миль. Вдруг она именно на одном из таких и едет? Когда же теперь ей удастся попасть домой? И как вообще она это сможет сделать? Денег-то у нее на обратную дорогу совершенно нет. Да и сейчас она не имеет права здесь находиться!
«Я паровозный заяц, – горя от стыда и отчаяния, заключила она. – И теперь, наверное, попаду за это в тюрьму!» А поезд тем временем, набирая ход, все быстрей и быстрей уносил ее прочь от дома.
Горе комом застряло у нее в горле и мешало ей говорить. Она уже дважды пыталась, но безуспешно. Оба мужчины стояли спинами к ней, колдуя над какими-то сооружениями, напоминавшими краны в ванной.
Набравшись решимости, Бобби вцепилась пальцами в ближайший к себе рукав. Мужчина вздрогнул и развернулся. Примерно с минуту оба в полном молчании смотрели то на нее, то друг на друга. Затем молчание было прервано восклицанием машиниста:
– Во, пар тебе в душу!
Роберта, не выдержав, разрыдалась.
А кочегар тоже сказал про пар, добавив что-то для Бобби совсем непонятное, и, как ей показалось, они были больше удивлены, чем сердиты.
– Нехорошая ты дувчонка, вот кто, – с каким-то странным акцентом проговорил кочегар.
– Наглая штучка, я бы назвал, – безо всякого акцента проговорил машинист.
Все-таки они усадили ее на металлическое сиденье, попросили больше не плакать, а объяснить, зачем ее дернуло подниматься на паровоз.
Плакать она перестала не сразу, но через какое-то время ей это все-таки удалось благодаря вдруг пришедшей в голову мысли, что Питер отдал бы наверняка оба уха за возможность оказаться на ее месте, то есть внутри настоящего паровоза, который к тому же на всех парах несется вперед. Дети уже ведь не раз мечтали найти машиниста с пылким отзывчивым сердцем, который бы согласился их покатать. И вот ведь теперь как раз эта мечта для нее воплотилась. Она вытерла слезы и громко шмыгнула носом.
