Дилан Томас - Под сенью молочного леса (сборник рассказов)
Ему уже не хватало сил внимать голосу разума. Биение иного сердца звучало в груди. Убаюканный, он подчинялся ритму сна. Много раз он вставал, когда падало солнце, и в шальном мраке под звездами спешил к холму и чутьем узнавал ветер, ворошивший его волосы. Крысы и кролики с того громоздкого холма выходили во тьму, и тени исцеляли их от света сурового солнца. Темноволосая женщина тоже выступала из тьмы, срывала сотнями звезды и открывала ему тайну, вознесенную и сияющую в ночном небе выше всех планет, которые толпились за шторами.
Он опять засыпал и просыпался с восходом. Он одевался, а в дверь царапался пес. Он впускал пса, и тот прижимался влажной мордой к его ладони. Для середины зимы погода стояла теплая. Дул ветерок, но не мог остудить пронзительность зноя. Стоило открыть окно спальни, и в неровных лучах солнца четкие линии света начинали пронизывать его образы.
Он ел и старался не думать о женщине. Она поднялась из глубин тьмы. Теперь он снова ее утратил. Она утонула, умерла. В сверкающей чистоте кухни, среди белых шкафчиков, олеографических изображений старух, медных подсвечников, тарелок на полках, звуков чайника и часов он оказался в ловушке между верой в нее и отрицанием ее. Теперь он упорно искал линии ее шеи. Чаща ее волос нависала над темной поверхностью. Он узнавал ее плоть в нарезанном хлебе; а весенние воды несли ее кровь, которая еще струилась в руслах загадочного тела.
Но другой голос твердил, что она умерла. Она была женщиной из неистовой повести. Он заставил себя вслушаться в голос, твердивший, что она мертва. Умерла, жива, утонула, воскресла. Два голоса перебивали друг друга у него в голове. Невыносима была мысль о том, что последняя искра в ней угасла. Она жива, вскрикнули оба голоса.
Поправив простыни на постели, он увидел стопку бумаги и сел за стол, зажав карандаш в руке. Над холмом пролетел ястреб. Кричали морские чайки, парившие за окном на расправленных неподвижных крыльях. Крыса-мать в норке на склоне холма, рядом с норами кроликов, вскармливала детеныша, а солнце взбиралось все выше и выше в облака.
Он положил карандаш.
3
Однажды зимой, поутру, когда петух на садовой дорожке пропел последний раз и затих, та, которая так долго пребывала с ним, явилась во всей юной красе. Она плакала о свободе и просила не звать ее больше к нему в сны. Не будь ее в самом начале, то и начала бы не было. Он был совсем мальчиком, и уже тогда она умещалась у него в животе и ворочалась в мальчишеских бедрах. И вот у него родилась она, пребывавшая с ним с самого начала. И стали жить в его доме пес, мышь и темноволосая женщина.
4
Эта рукопись передо мной - совсем не пустяк, думал он. Это сказание о творении. Это повесть о рождении. Он дал начало кому-то другому. Существо родилось не из чрева, но из души и круговерти мыслей. Он пришел в эту хижину на холме, чтобы существо у него внутри зрело вдали от человеческих глаз. Он понимал, о чем в последнем сне прокричал ветер, подхвативший женский крик. Дай мне родиться, прокричал он. И родилась женщина. Она облечена в его плоть, и он наделил ее жизнью, которая даст ей поступь, голос и песню. И еще он знал, что в этой стопке бумаги она создана совершенной. В карандашном грифеле таился прорицатель.
Он поел и прибрал на кухне. Он вымыл последнюю тарелку и огляделся. В углу, возле двери виднелось отверстие, не больше монеты в полкроны. Он нашел квадратик жести, взял гвозди и заколотил отверстие, и ничто теперь не могло ни войти туда, ни выйти наружу. Потом он натянул куртку, дошел до холма и направился к морю.
Осколки воды взмывали над стеной прибоя и рушились в расщелины скал, оседая в бесчисленных заводях. Он спустился к полукругу пляжа, и горки ракушек не рушились, когда он ступал по ним. Чувствуя, как бьется сердце в груди, он свернул туда, где скалы повыше лихо взбирались вверх, к траве. Там, у подножия, обернувшись к нему лицом, стояла она и улыбалась. Брызги волн задевали ее обнаженное тело, и пена морская вскипала, едва коснувшись ее ног. Она подняла руку. Он подошел к ней.
5
Прохладным вечером они гуляли в саду за домом. Она ничуть не утратила красоты, спрятав наготу под одеждой. Обутая в домашние туфли, она ступала так же легко, как босыми ногами. Она шла, величаво подняв голову, и голос ее звенел чисто, как колокольчик. Он шагал рядом по узкой тропинке и слушал дружный, слаженный гомон чаек. Она показывала на птицу или на куст, разглядев неожиданную прелесть в крыльях и листьях, в унылом шипенье волн на гальке и зарождение жизни в сухих ветвях деревьев.
Как тихо, сказала она, когда они стояли, вглядываясь в море и в темноту, сошедшую на землю. Здесь всегда так тихо?
Если только прилив не приносит шторм. Мальчишки играют за холмом, влюбленные бродят по берегу.
Поздний вечер превратился в ночь так внезапно, что там, где стояла она, встала тень под луной. Он взял за руку эту тень, и они вместе побежали к дому.
Ты был одинок без меня, сказала она.
В камине зашуршала зола, осыпаясь на решетку, он отпрянул к спинке кресла, испуганно заслонившись рукой.
Как легко тебя испугать, сказала она, а я ничего не боюсь.
Но, поразмыслив над своими словами, она снова заговорила, на этот раз негромко.
Когда-нибудь я могу остаться без рук, без ног, не смогу ходить и дотрагиваться до тебя. Не будет сердца в моей груди.
Посмотри, вот миллион звезд, сказал он. Они чертят узор в небе. Это узор букв, составляющих слово. Однажды ночью я подниму глаза и прочту это слово.
Но она поцеловала его и развеяла все страхи.
6
Сумасшедший вспоминал интонации ее голоса, слышал снова и снова шуршание ее платья, видел пугающий изгиб ее груди. Его собственное дыхание грохотало в ушах. Девочка стояла на скамейке и подзывала воробьев. Где-то мурлыкал ребенок, поглаживая черные опоры деревянной лошадки, которая вскоре заржала и улеглась.
7
В первую ночь они спали рядом, обнимая друг друга в темноте. При ней тени в углу присмирели, выровнялись, утратив былое уродство. И звезды заглядывались на них, отражаясь в глазах.
Завтра расскажешь, что тебе снилось, сказал он.
Мне приснится то же, что всегда, сказала она. Хожу по узкой полоске травы, то вперед, то назад, пока ступни не сотрутся до крови. Семеро моих двойников шагают то вперед, то назад.
И мне это снится. Семь - магическое число.
Магическое? повторила она.
Женщина лепит восковую фигурку, в грудь вонзает булавку, и человек умирает. Кое-кто одержим бесом, но говорит ему, как поступить. Девушка умирает, а ты видишь, что она ходит. Женщина превращается в холм.
Она склонила голову ему на плечо и заснула.
Он поцеловал ее в губы и провел рукой по волосам.
Она заснула, но он не спал. Не смыкая глаз, он пристально смотрел в темноту. Теперь его захлестывал ужас, и над черепом смыкались топкие воды.
Это я одержим бесом, сказал он.
Она встрепенулась при звуке голоса, а затем голова ее вновь замерла, и тело вытянулось вдоль складок прохладной постели.
Я одержим бесом, но я не говорю ему, как поступить. Он поднимает мою руку. Я пишу. Слова прорастают и начинают жить. Стало быть, она - бесовская женщина.
Она что-то проворковала и прильнула еще ближе к нему. Ее дыхание согревало ему шею, а ступня лежала на его ноге, словно мышка. Спящая, она была прекрасна. Такая красота не могла быть порождением зла. Господь, к которому его так влекло одиночество, создал ее и дал ему в подруги, как Еву Адаму, Еву, сотворенную из ребра Адама.
Он снова поцеловал ее, и она улыбнулась во сне.
Господь со мной рядом, сказал он.
8
Он засыпал не с Рахилью и просыпался не с Лией. Бледность рассвета лежала на ее щеках. Он легонько прикоснулся к ним кончиками пальцев. Она не шевельнулась.
Но женщина не являлась ему во сне. И волосок женщины не слетал с неба. Господь спустился на облаке, а облако обернулось змеиным гнездом. Мерзкое шипение змей возвращало звук воды, и он снова тонул. Все глубже и глубже он падал, под зеленой зыбью, среди пузырьков, исторгнутых рыбьими ртами, все глубже и глубже, к костистому дну морскому.
Потом вдоль белой шторы все шли и шли люди с единственной целью говорить безумные речи:
Что нашла ты под деревом?
Я нашла пилота.
Да нет, под другим деревом?
Я нашла колбу с зародышем.
Да нет, под другим деревом?
Я нашла мышеловку.
Он стал невидимкой. У него не осталось ничего, кроме голоса. Он долетел до конца сада, и голос увяз в клубке радиоантенн и истек кровью, словно был осязаем. Люди в шезлонгах слушали, как репродукторы твердили:
Что нашла ты под деревом?
Я нашла восковую фигурку.
Да нет, под другим деревом?
Он мало что мог припомнить, кроме обрывков фраз, поворота плеча, внезапного взлета или падения слога. Но постепенно весь смысл целиком втискивался в его мозг. Он мог истолковать любой символ из своих снов и брался за карандаш, чтобы все они встали ровно и четко на бумаге. Но слова не приходили. Вот будто послышалось царапанье бархатных лапок под половицей. Но когда он насторожился и замер, оттуда не донеслось ни звука.