Марсель Эме - Красавчик
- Могу себе представить. А вы не опасаетесь, что Рене удивится вдруг прорезавшемуся у вас дару прорицателя?
- В том-то и дело, что я не пытался ничего предсказать. Я просто внушил ей определенные мысли. - И дядя самодовольно добавил: - Все это прозвучало как бы невзначай.
Я колебался, стоит ли мне отговаривать его от этой затеи. Встревоженный моим молчанием, он спросил:
- Ты доволен?
- Конечно, дядя, конечно.
- А главное, эта идея позволяет тебе отказаться от плана соблазнить Рене. Ты у нас теперь красавчик, так что мог бы в этом преуспеть, а бедной малышке придется нелегко, да и тебе тоже. Так, значит, ты не возражаешь?
Святая простота, ему и в голову не пришло, что, поскольку я теперь сосед Рене, она сто раз увидит меня в лифте за время моей мнимой отлучки. И уж во всяком случае, я не намерен говорить ему, что прямо сейчас отправляюсь в музей в надежде познакомиться там с Рене.
VII
Я бродил среди скелетов допотопных чудищ, размышляя о том, что их судьба, так или иначе объяснимая с научной точки зрения, куда менее удивительна, чем моя. Польщенный этим, я благосклонно разглядывал гигантских ящеров, чьи остовы наводили на мысль о корабельной верфи. Держа в руках блокнот, я демонстративно делал в нем пометки, а иногда зарисовки челюсти какого-нибудь бронтозавра или берцовой кости птеродактиля - все разыгрывалось с таким расчетом, чтобы возбудить у моей жены интерес, а если удастся, и завязать с ней разговор. Я еще не решил, за кого себя выдать - за натуралиста или архитектора, который черпает вдохновение в этих грандиозных творениях юной Земли. Профессия архитектора, творческая и в то же время вполне солидная, не могла не понравиться Рене. С другой стороны, я знал, что натуралистов она представляет себе не иначе как с седой шевелюрой и в очках с золотой оправой, и такой натуралист, как я, наверняка вызовет ее любопытство, а это уже кое-что.
Вначале я увидел детей. Они рассматривали огромную, как корабль, грудную клетку мегатерия.
- Потрясно, - говорил Люсьен, когда я подошел к ним. - И подумать только, эдакая махина лопала одну траву. А сколько же тогда молока давали самки!
- Самки? - переспросила Туанетга, поднимая глазки на своего взрослого двенадцатилетнего брата.
- Ну, коровы, чтоб тебе было понятней. Я воспользовался этим замечанием, чтобы вклиниться в разговор.
- Действительно, - сказал я, - коровы этого вида животных отличались высокой продуктивностью. Удалось подсчитать, что они давали в день до полутора тысяч литров молока.
Итак, решено: я натуралист.
- Потрясно, - пробормотал Люсьен с уважительной симпатией, которая относилась скорее к мегатерию, чем ко мне.
Я почувствовал, что он не прочь задать мне кое-какие вопросы, но из робости не решается. Туанетта, которую мало тронула чудовищная цифра, перевела свои карие глазенки на меня и, встретив дружелюбный взгляд, доверчиво мне улыбнулась. Я затрепетал от волнения. Прижать бы детей к себе, расцеловать их в милые щечки! Дома я отдавал им все свое время, покорно отвечал на бесчисленные вопросы, помогал делать домашние задания и участвовал в играх. Когда я приходил с работы, Туанетта вешалась мне на шею - бывало, прижмется носом и обхватит ногами, как толстый ствол деева. Больше этого никогда не будет, хотя вот она, рядом.
Отвернувшись, чтобы овладеть собой, я увидел Рене - она стояла метрах в пятнадцати от меня между передними конечностями чудовища, как под портиком собора, и разговаривала с кем-то, кого частично закрывала от меня одна из берцовых костей колосса. Присутствие третьего лица не входило в мои планы. И все же я двинулся в сторону жены, делая на ходу пометки в блокноте. Похоже, ничего не выйдет. Все, что я могу предпринять, - это пройти рядом с Рене, притворившись, будто не замечаю ее. Если она меня узнает, будет хоть какой-то толк: я привлеку к себе ее внимание. Однако в последнюю секунду меня что-то остановило. Вытащив из кармана лупу, я, не заботясь о том, как смехотворно выглядит это занятие, принялся рассматривать в лупу мегатерия, склонившись над пальцами ноги скелета. Выпрямляясь, я нос к носу столкнулся с дядюшкой Антоненом, который, до крайности изумленный, проронил:
- Смотри-ка, вот и Рауль.
- Рауль? - спросил я, испепеляя его взглядом.
- Я хотел сказать - Гонтран, - поправился дядюшка Антонен, - но каким ветром тебя сюда занесло?
Я страшно сожалел, что не могу придушить его тут же, на месте, однако нашел в себе силы учтиво ответить:
- Прошу меня извинить, мсье, но меня зовут не Рауль и не Гонтран. - И, обернувшись к Рене с приличествующей случаю любезной улыбкой, добавил: - Мое имя Ролан Сорель.
- Ну да, Лоран Борель, но как же так...
По замыслу дяди, Рене не должна была видеть до срока мое новое лицо, теперь же все его планы рухнули. Он сокрушенно махнул рукой и сквозь зубы чертыхнулся.
- Скажите, а вы случайно не профессор Урусборг из Стокгольма? - спросил я. - В своем последнем письме...
- Что? Профессор? Нет тут никакого профессора, есть только дядюшка Антонен. Чего ломать комедию, раз уж все пошло кувырком.
Удивленно вздернув брови, я некоторое время помолчал словно бы в нерешительности. Наконец, всем своим видом показывая, что только присутствие очаровательной дамы не дает мне поставить невежу на место, я заговорил, обращаясь на этот раз к Рене:
- Еще раз прошу прощения. Я натуралист и договорился - правда, не совсем определенно - встретиться здесь с одним своим шведским коллегой, которого знаю только по переписке. Теперь вам понятна моя оплошность. Мне, право, неловко.
Рене оставалось только любезно возразить на мои извинения.
- Ваша профессия, должно быть, удивительно интересна, - добавила она тем светским тоном, каким разговаривала с гостями, мне он всегда был неприятен. - Вы специализируетесь в области палеонтологии?
Она явно гордилась тем, что употребила такой мудреный термин. Я благодарно улыбнулся ей и заговорил более непринужденно, как будто ее эрудиция выручила меня, позволив перевести разговор на близкую мне тему.
- Нет, палеонтология занимает меня лишь в определенном смысле: я работаю над трактатом об эволюции позвоночных к состоянию всеядности. На первый взгляд этот тезис может показаться спорным, но я располагаю вескими аргументами. Одним словом, я пришел сюда, чтобы проверить кое-какие свои догадки на практике, и, должен признаться, не вполне удовлетворен. Но вы, похоже, и сами прекрасно разбираетесь в этих вопросах, мадам?
- Что вы... Просто я очень этим интересуюсь, - ответила Рене, никогда не умевшая отличить пчелу от шмеля.
Она зарделась от удовольствия, польщенная тем, что я так высоко оценил ее познания. Не зная, радоваться этому или нет, я почувствовал, что начинаю вызывать у нее симпатию. Дядюшка Антонен, который никак не мог простить мне, что я спутал ему все карты, принялся бурчать:
- Натуралист, понимаешь ли. На что это похоже. Зря не послушал меня, старика. Тоже мне натуралист.
- Дядя, - обратилась к нему Рене, - ты не присмотришь за детьми, чтобы они далеко не уходили?
Когда дядя, продолжая ворчать, отошел, Рене извинилась передо мной за его фамильярность и нелепые замечания. Она дала понять, что у него бывают странности, но попыталась как-то объяснить их, не задевая чести семьи. Не скажешь же, в самом деле, что твой родной дядя не совсем в своем уме. Видя ее затруднение, я поспешил прийти ей на помощь:
- Ваш дядя показался мне восхитительным оригиналом.
Я сказал именно то, что следовало. Рене расцвела и с облегчением принялась потчевать меня разными историями, доказывавшими дядину оригинальность. Все они в той или иной степени были выдуманы, из чего я заключил, что Рене рисуется передо мной, поскольку обычно она не склонна ни к преувеличениям, ни тем более ко лжи. Примечательно, что о дядиной машине она не обмолвилась ни словом.
- Вы так чудесно рассказываете, что любой невольно проникнется симпатией к вашему дяде. Но, должен признаться, сейчас мне любопытен не столько этот достойнейший человек, сколько вы сами. Видите ли, я твердо убежден, что где-то уже встречался с вами. Разрешите спросить: вы не были позавчера на коктейле у графини де Вальдуа?
С явным сожалением Рене ответила, что нет, не была, и по ее глазам я понял, что приключение захватило ее. Она далека от снобизма и не слишком романтична, но ценит респектабельность, солидные рекомендации. Завести любовника - значит утратить спокойствие и терзаться угрызениями совести, так что если уж решаться на это, то он по крайней мере должен быть из приличного общества.
- Я упомянул об этом коктейле, потому что это мое первое появление в свете после возвращения в Париж. Только что я вернулся из путешествия по Афганистану.
Это путешествие, как я понял, еще более упрочило мое положение. Я принялся довольно пространно рассказывать
об Афганистане, и вдруг меня словно бы осенило. Я вспомнил: мы встречались в лифте. Вот оно что: мы, оказывается, соседи. От такого непредвиденного совпадения моя жена, судя по всему, несколько сконфузилась. Я тоже изобразил смущение, словно допустил бестактность, и несколько секунд протекли в молчании. Потом я возобновил разговор о позвоночных, рассказывая о мегатерии и прочих видах, вымерших от непонимания того, что будущее принадлежит всеядным. У меня создалось впечатление, что Рене больше смотрит на меня, нежели слушает. Ее серые глаза, обычно холодные и ясные, сейчас засверкали теплым и влажным блеском, какого я до сих пор никогда в них не замечал. В этом взгляде, задумчивом и пылком, читалась тревога тридцатичетырехлетней женщины, не уверенной, нравится ли она молодому красавчику. А ведь Рене по-прежнему привлекательна. В двадцать лет ее тонкое лицо было слегка приторным, с годами же оно похорошело. Контуры фигуры стали более четкими, известные округлости, ранее чуть заметные, достигли очаровательной зрелости. Чувствовалось, что ее внешний облик полностью гармонирует с внутренней сущностью. Гармонию дополнял и ее туалет, который отличался тщательно продуманной элегантностью: в нем не было ничего случайного, прихотливого. Вскоре к нам присоединился дядюшка Антонен с детьми. Похоже, он смирился с крушением своего плана и теперь с чрезмерным усердием толкал нас друг к другу.
