Ладислав Фукс - Крематор
А потом он добавил:
— Эти мухи, которые висят над пианино целую неделю, очень интересные. Одна из них, вон та черная, называется дрозофила фунебрис. А остальные — банановые, на них ставят опыты по наследственности… Зинушка, — ласково сказал Копферкингель, — скоро твой день рождения, и я решил купить тебе красивое шелковое платье, чтобы ты могла надевать его в гости, в театр, в кино, на прогулки с нами и с паном Милой… Завтра приглашаю тебя со мной в магазин, для примерки, я присмотрел кое-что на Рыцарской улице. Моей драгоценной, — прибавил он, — я купил в том же магазине изящный белый кружевной воротничок на парадное темное платье. — Тут он послал улыбку сидевшей в углу кошке и, подойдя, погладил ее. — Ах, как чистоплотна наша любимая Розана! И молока у нее сегодня вдоволь.
7Судеты были оккупированы, а квартира Копферкингелей сияла огнями.
— Как празднично сегодня в нашей прелестной столовой, — говорил пан Копферкингель на кухне своей Лакме, укладывая на большое блюдо бутерброды. — Словно свадьба! Во главе стола сидит наше золотко, рядом, — указал он на один из кухонных стульев, — пан Мила, дальше две школьные подруги нашего золотка, Ленка и Лала, напротив Ян Беттельхайм и Войта, сын бедного пана Прахаржа с четвертого этажа. Знаешь, нежная моя, — сказал он Лакме, которая теперь аккуратно насыпала в тарелочки соленый миндаль, — все это точь-в-точь как на старой картине, написанной хорошим мастером. Этот пан Мила очень кстати догадался захватить фотоаппарат. Если фотографии получатся, это будет память на всю жизнь. — Пан Копферкингель взял другое блюдо и принялся раскладывать пирожные. — А наша Зина настоящая красавица, драгоценная моя, она пошла в тебя и твою покойную мать. И как ей идет новое черное шелковое платье. Она может смело надеть его в гости, в театр, на прогулку с нами… будь у нее не черные, а светлые волосы, такие, как у ее одноклассниц, она была бы вылитый ангел! Если она выйдет за пана Милу, он будет счастлив. Фотография не обманула, он хороший юноша, и из приличной семьи. Его отец, инженер Яначек, — крупный специалист по станкам, и потом, Мила любит нашу Зину, я заметил, как он смотрел на нее за столом. Вот только имя Милослав мне не очень по душе, лучше бы он был Святобор, Милослав — это слишком нежно. Ну да неважно. Имена ничего не значат, ты права, дорогая. Мила интересуется физикой, электричеством, машинами, я тоже охоч до таких вещей, еще надо его спросить, как он относится к музыке.
— Да ведь они дети, — улыбнулась Лакме, поправляя белый кружевной воротничок на темном платье. — Это у них обычная гимназическая любовь… Мало ли что их ждет впереди!
— Конечно, — сказал Копферкингель, любуясь белым кружевным воротничком. — Мало ли что их ждет впереди… Никто не знает, что будет и что чем кончится, единственная неизбежность в нашей жизни — это смерть. Но первую любовь никто не забудет, вот и наше золотко запомнит ее на всю жизнь… Хватит ли двух бутылок вина? — сказал Копферкингель, доставая чайные ложечки. — Надеюсь, хватит. Я спиртного не пью и буду кофе, для тебя, дорогая, налит чай, наш Мили — сладкоежка, Ян Беттельхайм тоже, им скорее подавай пирожные, ты заметила, вино они едва пригубили, так что, слава Богу, алкоголики из них не получатся… короче говоря, бутылки достанутся девочкам, Ленке и Лале, потом нашей Зине, пану Миле и сыну бедняги Прахаржа. Этот Войта, кстати, выпил немало, как бы он и впрямь не пошел по стопам отца… Впрочем, мы не должны подавать вида, будто о чем-то подозреваем, особенно Зина. Интересно, выйдут ли у пана Милы фотографии? Хорошая у нас осталась бы память о нынешнем дне.
— Я забыла тебе сказать, Роман, — спохватилась Лакме, вынимая блюдца из буфета, — что пришла открытка от Вилли. Вот, — она извлекла из буфета открытку, — принесли сегодня утром. Вилли зовет тебя и Мили на будущей неделе на бокс. Пишет, что хочет вам показать кое-что стоящее.
Пан Копферкингель взял приглашение, прочитал его и вернул Лакме.
— В будущую среду в молодежном клубе… Что ж, раз Вилли приглашает, пожалуй, можно и пойти. Мы ведь не виделись с тех пор, как захватили Судеты. Странно, что он зовет в клуб молодежи, это же чешский клуб. Да еще на бокс! Я и не знал, что он увлекается боксом. То-то удивится Мили! Он ни разу в жизни не был на боксе, так что для него это будет настоящее откровение. Боюсь только, как бы мне не испортить нашего доброго мальчика, лично я считаю этот вид спорта довольно грубым. Позови, нежная моя, Зину…
Лакме отлучилась и вернулась с Зиной, которой очень шло новое черное шелковое платье. Втроем они взяли со стола блюда, тарелки и ложечки и понесли в столовую. В дверях Зина сказала:
— Я не думала, что мы будем подавать бутерброды и сладости только сейчас. Мне казалось, что все должно стоять на столе с самого начала.
— Лучше подносить постепенно, — улыбнулся пан Копферкингель, — когда все выставляют на стол, то не ждешь сюрприза. Это как бабушкин сундук, который раз за разом открываешь — и всегда находишь там что-то новое.
Столовая действительно напоминала живописное полотно с изображением застолья. Все сидели тесным кружком, в котором нашлось место даже кошке. Мили держал ее поперек живота, Ян Беттельхайм водил туда-сюда ее хвостом, а Войтик подсовывал ей к мордочке рюмку вина. Ленка и Лала — обе белокурые, только Ленка худенькая, а Лала пухленькая — смеялись, и Мила тоже смеялся, нетерпеливо поглядывая на фотоаппарат.
— Угощайтесь, дети, — радушно предложил пан Копферкингель. — Все это должно быть съедено. Барышни… — улыбнулся он Ленке и Лале, — пан Яначек, мальчики… — И строго добавил: — Мили, перестань мучить невинное животное. Отпусти кошку. Мы позовем ее, когда будем фотографироваться.
Ах, это один французский министр, — пояснил Копферкингель, заметив, что Мила заинтересовался портретом никарагуанского президента, который висел над дверью, в то время как на его прежнем месте у окна красовалась свадебная процессия. — Его пришлось перевесить сюда от окна, где теперь помещается вот эта свадебная процессия. — Копферкингель подошел и снял ее со стены. — Я купил ее в подарок Зинушке у багетчика пана Голого. Это одинокий пожилой человек, вдовец, он потерял жену уже девять лет назад, но у него есть красивая, розовощекая дочка Марта. Свадьба, дорогие дети, — улыбнулся Копферкингель, не отрываясь от картины, — это великое событие, которое происходит только раз в жизни и определяет всю судьбу человека. Бывает, конечно, что кто-то разводится… — Копферкингель покачал головой и водрузил картину на место. — Разводится и женится снова, случается и такое. Но хорошо ли это? Я по крайней мере против этого. Муж да будет верен своей жене, а жена — мужу. Свадьба есть таинство. — Пан Копферкингель посмотрел на свое обручальное кольцо и вернулся за стол. — А таинство дважды не совершается. Это как регистрация смерти, самый ответственный и возвышенный акт на этом свете. или как погребение, которое тоже не повторяется… Так вы, пан Яначек, взяли с собой фотоаппарат? А получатся при таком освещении снимки?
— Получатся, — с готовностью отозвался Мила. — Можно начинать?
— Вначале надо поесть, — возразил Копферкингель, — когда человек сыт, он и выглядит лучше, жизненнее. А вы еще почти ничего не съели, — показал он на стол, — берите, пан Яначек, видите, сколько здесь всего. Барышни, — обратился он к Ленке и Лале, — вы тоже ничего не едите. Стараетесь сохранить стройную фигуру? Это похвально… — И про себя подумал: «Стройным и дерева потребуется меньше». А вслух сказал: — Но ведь вы еще так молоды!
Потом он стал потчевать Войту и Яна, а Зина налила вино, девочки и Войта выпили и взяли бутерброды, а Ян с Мили — пирожные, и Войта рассеянно уставился на книжный шкаф.
— Тут у меня небольшая библиотечка, — улыбнулся Копферкингель, — где собраны книги, которые можно перечитывать до бесконечности, и при этом они чаруют и захватывают ничуть не меньше, чем когда их открываешь впервые… Зинушка, — попросил он дочь, — включи радио, сейчас должны передавать замечательный концерт, пусть музыка оживит наше застолье.
Потом он сказал:
— В этой моей библиотечке есть две книги, которые особенно мне дороги. Эта вот желтая — о Тибете и далай-ламе, а вторая, рядом с ней, в черном переплете… это даже не книга, а всего лишь несколько листочков, которые даже нелегко было скрепить вместе, однако листки эти очень ценные. Это законы… Кстати, мы ведь сегодня еще не открывали газету, — сказал пан Копферкингель под звуки пленительной арии из «Сицилийской вечерни» Верди, полившиеся из радиоприемника. — А время теперь такое бурное, особенно после захвата Судет. Происходят великие события… — и он протянул руку за газетой, развернул ее и начал читать вслух:
— «Несовершеннолетний за рулем… Автомобиль сбил каменщика с тачкой и извозчика, который упал с козел и получил легкие телесные повреждения. Как выяснилось, за рулем был молодой человек семнадцати лет, на отцовской машине катавшийся по Праге». С тобой, Мили, такого не случится, — пан Копферкингель улыбнулся Мили, который жевал пирожное, — у нас машины нет. Ты можешь только делить машины на цветные, зеленые и белые… Скорее такая история вполне могла бы выйти с Яном, у них машина есть. — Копферкингель кивнул на Яна Беттельхайма, который слушал Верди. — Но Ян — хороший, воспитанный мальчик, он любит музыку, любит ходить на оперы и на концерты, так что он не станет брать без спросу дядину машину. Твой дядя, — пан Копферкингель оторвался от газеты и приветливо посмотрел на Яна, — милейший человек. Хороший врач. Замечательный специалист. Вообще профессия врача просто прекрасна. Врач точно ангел среди людей, он помогает несчастным, а что может быть благороднее этого? Врач избавляет людей от боли и сокращает их страдания… А пан доктор Беттельхайм вдобавок тонкий знаток живописи!
