Уилла Кэсер - Моя Антония
За день до рождества Джейк упаковал все, что мы посылали Шимердам, в седельные мешки и на сером дедушкином мерине поехал к соседям. Когда он у крыльца садился на лошадь, я заметил у него за поясом топорик, поймал многозначительный взгляд, который он бросил бабушке, и догадался, что мне готовится какой-то сюрприз. После обеда я не отходил от окна гостиной и пристально вглядывался в даль. Наконец на западном холме, у полузанесенного снегом кукурузного поля, над которым медленно разливался красноватый отблеск солнца, пытавшегося пробиться сквозь тучи, я различил темное движущееся пятно. Я надел шапку и помчался навстречу Джейку. Добежав до пруда, я увидел, что через луку седла у него перекинут маленький кедр. В Виргинии Джейк всегда помогал моему отцу выбирать для меня елки к рождеству и, видно, не забыл, как я им радовался.
Пока мы устанавливали холодное, пахнущее свежестью деревце в углу гостиной, наступил сочельник. После ужина мы все собрались у кедра, и даже дедушка, читавший за столом газету, нет-нет да поглядывал на нас с добродушным любопытством. Кедр был высотой футов пять и очень стройный. Мы повесили на него имбирных зверушек, цепи из кукурузных зерен и прикрепили к ветвям свечки, которые Фукс вставил в картонные подсвечники. Но самые замечательные рождественские украшения оказались там, где никто не ожидал, - в ковбойском сундуке Отто. Раньше я никогда не видел в этом сундуке ничего, кроме старых сапог, шпор, пистолетов и таких завлекательных вещей, как патроны, вакса да желтые кожаные ремни. И вдруг Отто достал из-под подкладки целую коллекцию ярко раскрашенных бумажных фигурок: ростом они были в несколько дюймов и такие плотные, что могли стоять, ни на что не опираясь. Отто получал их каждый год от своей старушки матери из Австрии. Тут было истекающее кровью сердце в пене бумажных кружев, и волхвы в роскошных одеждах, и бык, и осел, и пастухи, был тут и младенец Христос в яслях, и поющие ангелы, и даже верблюды и леопарды, сдерживаемые черными рабами волхвов. Наш кедр сразу превратился в сказочное говорящее дерево на его ветках, как птицы, примостились предания и легенды. Бабушка сказала, что таким она представляет себе древо познания. Вместо снега мы положили к его подножию хлопья ваты, а карманное зеркальце Джейка изображало замерзшее озеро.
Как сейчас вижу Отто и Джейка, склонившихся над столом в свете лампы: лицо Джейка слеплено грубо, будто кто-то начал работу над ним и не закончил; у Отто не хватает половинки уха, а верхняя губа под закрученными усами из-за страшного шрама как бы искривилась в свирепой усмешке. Вспоминая их, я думаю, до чего же они были беззащитны, ведь именно грубоватость и неуравновешенность делали Отто и Джейка особенно уязвимыми. Они не научились вести себя так, чтобы не выдавать своих чувств и держать людей на расстоянии. Кроме крепких кулаков, им нечем было обороняться от жизни. И вот Отто уже стал закоснелым бродягой-поденщиком, из тех, кто никогда не обзаведется семьей. А он так любил детей!
12
На рождество, когда я утром спустился в кухню, мужчины как раз возвращались со двора: лошадям и свиньям завтрак всегда подавали раньше, чем нам. Джейк и Отто крикнули мне: "Веселого рождества!" - и подмигнули друг дружке, заметив на плите вафельницу. Дед спустился вниз в белой рубашке и воскресном сюртуке. В то утро молились мы дольше обычного. Дедушка читал главы из Евангелия от Матфея о рождении Христа, и нам представлялось, будто все это случилось где-то поблизости и совсем недавно. Дед поблагодарил господа за первое рождество и за все, что оно принесло людям. Поблагодарил бога за пищу и наше благополучие, а потом помолился за бедных и страждущих в больших городах, где жить куда трудней, чем здесь, у нас. Дедушкины молитвы всегда были очень интересные. Он умел подбирать простые и трогательные слова. И оттого, что вообще он говорил мало, слова его отличались особой силой, они не успевали наскучить от слишком частого повторения. В его молитвах отражалось то, о чем он думал в это время, и часто только по ним мы догадывались, как он к чему-то относится и что у него на душе.
Пока мы ели колбасу и вафли, Джейк рассказывал, как обрадовались Шимерды нашим подаркам, даже Амброш расчувствовался и сходил с ним к ручью за кедром.
Стоял мягкий пасмурный день, по небу ползли тяжелые тучи, время от времени поднимался ветер и сыпал снег. В конюшне дел всегда хватало даже по праздникам, и мужчины были заняты до самого обеда. Потом мы с Джейком играли в домино, а Отто долго корпел над письмом к матери. Он говорил, что, куда бы его ни занесло, на рождество он всегда отправляет ей письмо, пусть перед этим писал совсем недавно. Несколько часов он просидел в столовой. Попишет немного, а потом сидит неподвижно - перо зажато в кулаке, глаза прикованы к узору на клеенке. Ему так редко приходилось говорить и писать на родном языке, что теперь он с трудом подбирал немецкие слова.
Около четырех часов к нам пришел гость - мистер Шимерда в кроличьей шапке, с кроличьим воротником и в новых рукавицах, которые связала ему жена. Он хотел поблагодарить нас за подарки и за то, что бабушка делала для его семьи. Джейк и Отто тоже поднялись в гостиную из кухни, и, сидя у печки, мы все любовались быстро наступающими зимними сумерками, наслаждались теплом и уютом дедушкиного дома. Мистер Шимерда, казалось, целиком отдался этому чувству. Наверно, в своей тесной, неприбранной лачуге бедняга стал понемногу привыкать к мысли, что нигде на земле нет больше порядка и покоя, разве только на его далекой родине. Он сидел тихо, не шевелясь, прислонившись головой к спинке деревянного кресла-качалки, руки покоились на подлокотниках. Лицо его было усталым и довольным, как у больных, когда им полегчает. Бабушка настояла, чтоб он выпил стаканчик виргинского яблочного бренди, ведь он проделал такой путь по морозу; и когда на щеках мистера Шимерды выступил слабый румянец, они засветились, как прозрачная раковина. Он больше молчал и изредка улыбался, но мы чувствовали, что он упивается отдыхом.
Стемнело, и я спросил, можно ли зажечь свечи на елке, пока не внесли лампу. Острые желтые язычки пламени взвились над свечками, и на фоне зелени выступили присланные из Австрии цветные украшения, каждое исполненное особого смысла. Мистер Шимерда поднялся с кресла, перекрестился и, склонив голову, тихо встал перед деревом на колени. В этом положении его длинная фигура сделалась похожа на букву "S". Я заметил, как бабушка с опаской покосилась на деда. Он был довольно суров, когда дело касалось религии, и иногда своими высказываниями обижал других. Только что наш кедр был обыкновенной рождественской елкой, но сейчас, с теплящимися на нем свечами, с картинками из Писания, да еще когда перед ним застыла коленопреклоненная фигура... Однако дедушка только поднял пальцы ко лбу и склонил седую голову, сразу придав происходящему протестантскую умеренность.
Мы пригласили нашего гостя поужинать с нами. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось. За столом я заметил, с каким удовольствием он смотрит на нас, и подумал, что наши лица для него - словно открытая книга. Когда его проницательные глаза остановились на мне, у меня возникло такое чувство, будто он ясно видит все мое будущее, весь путь, который мне предстоит пройти.
В девять часов мистер Шимерда взял один из наших фонарей, надел пальто и пристегнул кроличий воротник. Стоя в нашей маленькой прихожей с меховой шапкой под мышкой и с фонарем, он попрощался со всеми за руку. Когда дошла очередь до бабушки, он, как всегда, склонился над ее рукой и медленно выговорил: "Добрый жен-щи-на!" Потом перекрестил меня, надел шапку и шагнул в темноту. Мы вернулись в гостиную, и дед, испытующе посмотрев на меня, тихо сказал:
- Все молитвы хороши, если люди хорошие.
13
На следующей после рождества неделе началась оттепель, и к Новому году все вокруг нашего дома расползлось в серую кашу, а по изрытому водой склону между мельницей и конюшней побежали грязные ручьи. Вдоль дороги проглянули полоски мягкой черной земли. Я снова взялся за свои обязанности - носил в дом воду, дрова и растопку, а то часами пропадал в амбаре, где Джейк лущил кукурузу на ручной машине.
Как-то утром, воспользовавшись потеплением, к нам в гости на одной из своих жалких кляч приехали Антония с матерью. Миссис Шимерда попала к нам впервые, она обежала весь дом, рассматривая ковры, занавеси, мебель, и при этом все время говорила что-то дочери с завистливым и обиженным видом. В кухне она схватила с плиты котелок и объявила:
- У вас много, у Шимердов нет.
По-моему, бабушка поступила малодушно, отдав ей этот котелок.
После обеда, помогая мыть посуду, миссис Шимерда тряхнула головой и сказала:
- Сколько у вас для варки, у меня бы столько, я бы еще лучше варила!
Самодовольная, хвастливая старуха! Даже беды, выпавшие на ее долю, не смогли ее утихомирить. Я до того разозлился, что мне и Антония сразу стала неприятна, поэтому я без всякого сочувствия выслушал ее рассказ о том, что старому мистеру Шимерде не по себе.
