Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек

политических и моральных воззрениях. Рэмсден (задетый за самую чувствительную струнку). Я протестую. Я ни вам, ни

кому другому не позволю рассматривать меня как рядового представителя

английского общества. Я ненавижу его предрассудки, я презираю его

ограниченность; я настаиваю на своем праве мыслить самостоятельно. Вы

разыгрываете передового человека. Позвольте вам сказать, что я был

передовым человеком до того, как вы родились на свет. Тэннер. Я так и думал, что это было очень давно. Рэмсден. Я сейчас не менее передовой человек, чем прежде. Если вы считаете,

что я хоть в чем-нибудь сдал позиции, - докажите. Я сейчас даже более

передовой человек, чем прежде. Я с каждым днем становлюсь все... Тэннер. Все старше, Полоний. Рэмсден. Полоний! А вы, по-видимому, Гамлет? Тэннер. Нет. Я только самый бесстыдный человек из всех, кого вы знаете. В

вашем понимании - насквозь отрицательный тип. Вы захотели сказать мне

правду в лицо и спросили себя с присущей вам прямотой и

справедливостью: что можно, по чести, сказать о нем скверного? Вор,

лгун, мошенник, прелюбодей, клятвопреступник, пьяница, обжора? Ни одно

из этих определений ко мне не подходит. Пришлось ухватиться за тот

факт, что я лишен стыда. Ну что ж, согласен. Я даже рад этому: потому

что если бы я стыдился своего настоящего "я", то имел бы такой же

глупый вид, как вы все. Развейте в себе немного бесстыдства, Рэмсден, и

вы станете поистине выдающейся личностью. Рэмсден. Меня не... Тэннер. Вас не привлекает такого рода слава? Черт возьми, я ждал этого

ответа, как ждешь коробки спичек из автомата, в который опустил пенни:

вы постыдились бы сказать что-нибудь другое.

Уничтожающей отповеди, к которой явно готовился Рэмсден,

не суждено прозвучать, так как в эту самую минуту

возвращается Октавиус, а с ним мисс Энн Уайтфилд и ее

мать; и Рэмсден, вскочив, спешит им навстречу. Красива

ли Энн? Ответ зависит от вашего вкуса, а кроме того

или, верней, главным образом, - от вашего возраста и

пола. Для Октавиуса эта женщина обворожительно

прекрасна, в ее присутствии преображается весь мир и

тесные рамки индивидуального сознания раздвигаются вдруг

до бесконечности силой мистической памяти о всей жизни

человечества, начиная от первых шагов на Востоке или

даже от изгнания из рая. В ней для него - реальность

мечты, внутренний смысл бессмыслицы, прозрение истины,

освобождение души, уничтожение границ места, времени и

обстоятельств, превращение крови, текущей по жилам, в

сладостные потоки драгоценной влаги жизни, разгадка всех

тайн и освящение всех догм. Разумеется, мать Энн, мягко

говоря, не видит в ней ничего подобного. Не то чтобы

восторги Октавиуса были в какой-либо мере смешны или

преувеличены. Энн - если на то пошло - вполне

гармоничное создание; она очень женственна, изящна и

миловидна, у нее пленительные глаза и волосы. Кроме

того, траур отнюдь не придает ей унылого вида, как ее

матери: она остроумно сочетала в своем костюме черный и

лиловый шелк, сумев таким образом почтить память отца и

в то же время отдать должное семейной традиции отважного

неподчинения условностям, которой так кичится Рэмсден.

Но не в этом сущность обаяния Энн. Вздерните ее нос,

скосите глаза, замените черно-лиловый туалет передником

и шалью уличной цветочницы, уснастите ее речь

вульгаризмами - и мужчины все-таки будут мечтать о ней.

Жизненный импульс так же прост, как и человеческая

природа, но, подобно человеческой природе, он иногда

возвышается до гениальности, и Энн - один из гениев

жизненного импульса. Не подумайте, однако, что в ней

преувеличено сексуальное начало: это говорило бы

скорей о недостатке, а не об избытке жизненного

импульса. Она вполне порядочная, вполне владеющая своими

чувствами женщина, что сразу и видно, несмотря на

некоторую наигранную экспансивность и непосредственность

в духе времени. Она внушает доверие, как человек,

который не сделает того, чего не захочет, и некоторое

опасение, как женщина, которая, вероятно, сделает все,

что захочет, и при этом посчитается с другими не больше,

чем потребуют обстоятельства и чем она сама найдет

нужным. Короче говоря, она из тех женщин, о которых

более слабые представительницы ее пола иногда говорят:

это штучка! Трудно представить себе зрелище более

трогательное, чем ее появление и поцелуй, которым она,

здороваясь, награждает Рэмсдена. Покойный мистер

Уайтфилд был бы удовлетворен - а может быть, и выведен

из терпения - вытянувшимися лицами мужчин (за

исключением неугомонного Тэннера), безмолвными

рукопожатиями, сочувственным пододвиганием стульев,

сопением вдовы и влажными глазами дочери, которая явно

не может справиться со своим сердечным волнением.

Рэмсден и Октавиус берут кресла, стоящие в простенке, и

предлагают их дамам; но Энн подходит к Тэннеру и садится

в его кресло, которое он подставляет ей резким толчком,

после чего дает выход своему раздражению, усевшись на

край письменного стола в нарочито небрежной позе.

Октавиус уступает миссис Уайтфилд место рядом с Энн, а

сам садится на свободное кресло, которое Рэмсден

поставил под самым носом у изваяния мистера Герберта

Спенсера. Миссис Уайтфилд, кстати сказать, - маленькая

женщина с блеклыми льняными волосами, напоминающими

солому, приставшую к яйцу. У нее растерянно-хитрое

выражение лица, в голосе слышится писклявая нотка

протеста, и она словно постоянно старается оттеснить

локтями кого-то более рослого, затолкавшего ее в угол. В

ней легко угадать одну из тех женщин которые сознают,

что их считают глупыми и незначительными, и хотя не

имеют достаточно силы, чтобы отстоять себя, тем не менее

упорно не подчиняются своей участи. Есть нечто рыцарское

в безупречном внимании, с которым относится к ней

Октавиус, хотя вся душа его заполнена Энн.

Рэмсден торжественно возвращается в свое судейское

кресло за письменным столом и открывает заседание

Рэмсден. Мне очень неприятно, Энни, в такую тяжелую минуту заставлять вас

заниматься делами. Но в завещании вашего незабвенного отца есть один

весьма серьезный пункт. Вы, вероятно, уже читали завещание?

Энн, слишком взволнованная, чтобы говорить, подтверждает

его предположение кивком и судорожным вздохом.

Признаюсь, я весьма удивлен, что опекуном и попечителем вашим и Роды

назначен совместно со мной мистер Тэннер.

Пауза. Вид у слушателей глубокомысленный, но сказать им

нечего.

(Слегка озадаченный отсутствием какого-либо отклика на его слова,

продолжает.) Едва ли я сочту возможным принять полномочия опекуна на

таких условиях. Насколько мне известно, у мистера Тэннера также имеются

возражения; я не хочу и не могу вникать в их смысл, он, несомненно,

выскажется на эту тему сам. Однако мы оба сошлись на том, что не можем

ничего решать, пока не выясним вашу точку зрения. Боюсь, что мне

придется просить вас выбрать в опекуны кого-либо одного, меня или

мистера Тэннера, потому что действовать совместно нам как будто не

представляется возможным. Энн (тихим певучим голосом). Мама... Миссис Уайтфилд (поспешно). Нет уж, Энн, пожалуйста не сваливай все на меня.

У меня на этот счет нет никакого мнения; а если б и было, вряд ли с ним

стали бы считаться. Как вы втроем решите, так пусть и будет.

Тэннер поворачивает голову и пристально смотрит на

Рэмсдена, но тот сердито отворачивается, не желая

понимать его немую реплику.

Энн (продолжает тем же нежным голосом, как бы не замечая бестактности

матери). Мама знает, что ей не по силам нести всю ответственность за

меня и Роду, не получая ни от кого совета и помощи. Роде необходим

опекун; а я хоть и старше, но мне кажется, что незамужняя молодая

женщина не должна быть целиком предоставлена самой себе. Вы, я думаю,

согласны со мной, дединька? Тэннер (подскочив). Дединька! Вы намерены называть своих опекунов

дединьками, Энн? Энн. Джек, не говорите глупостей. Мистер Рэмсден всегда был для меня

дедушкой Роубэком. Я - дединькина Эннинька, а он - Эннинькин дединька.

Я назвала его так, едва научилась говорить. Рэмсден (саркастически). Полагаю, вы удовлетворены, мистер Тэннер?

Продолжайте, Энни; я вполне согласен с вами. Энн. А раз мне нужен опекун, как я могу отводить тех, кого мне выбрал мой

дорогой папочка? Рэмсден (кусая губы). Значит, вы одобряете выбор вашего отца? Энн. Я не могу одобрять или не одобрять. Я принимаю его. Папочка любил меня

и лучше меня знал, что мне нужно. Рэмсден. Я вполне понимаю ваши чувства, Энни. Они вам делают честь; ничего