Луи Арагон - Страстная неделя
Армия должна быть чьей-то. Они уже не армия того народа, который покидают. Они ничего больше не защищают, они защищают себя от ветра, ветер забирается под одежду, продувает насквозь, гуляет, как сквозняк в лестничной клетке... уже с рассвета. Еще до рассвета.
Еще до рассвета начал терзаться сомнениями, упрекать себя в легкомыслии Тони де Рейзе, написавший из Бовэ своей супруге. чтобы она прислала ему все золото, которое сможет достать.
Куда попадет это золото? Как он получит его? А ведь Амели лишит последнего себя... детей... Покинув Абвиль, они долго месили грязь на дороге, пропускали переформированные части.
Роте герцога Граммона было поручено прикрывать арьергард.
Надо было видеть эту толкотню в чуть брезжущем свете: доверху нагруженные кареты, штатские и военные вперемешку, слуги, ведущие лошадей, экипажи принцев, а ветер рвет одежду, дождь сечет лицо... Непонятные остановки, вопросы, люди в смятении, с безумным страхом оглядываются назад, им уже мерещится, что проскакавшие мимо, обдав их грязью, кавалеристы-солдаты Эксельманса. Три утомительных дня и четыре бессонных ночи, а тут еще страх, который все возрастает, сводит с ума, не дает закрыть глаза, расстраивает нервы. Когда продвигались вдоль леса и кто-то сказал, что это лес Кресси, это название вдруг облетело гвардейцев, призрак Столетней войны придавил их своей мрачной тенью. Они проходят по местам прежних боев, исторических поражений, им чудится, что они ступают по костям, по разбитым панцирям, по славным трупам прошлого-праху королевской Франции, - по трупам предков этих, теперешних, гренадеров и мушкетеров, наемников и принцев, по всему, что огромной тенью окружило короля-подагрика, удирающего неведомо куда.
Тони де Рейзе не запомнит такой непогоды со времени... со времени... с того времени, когда Клебер был влюблен в его сестру, а у него самого трепетало сердце при мысли о славе. А такой усталости, такого упадка сил он не помнит с того августа 1804 года, когда за полтора суток отмахал восемьдесят пять лье из Суассона в Пломбьер, чтобы предупредить Бланш о свалившейся на них беде-об анонимном письме, о том, что ее муж, узнав про их любовь, покинул Париж, что он хочет ее убить...
Они своротили с дороги на черные вспаханные поля и дожидаются, пока будет восстановлен порядок, нарушенный из-за перевернувшихся экипажей. Бледные, продрогшие от гнилой весенней погоды люди спешились, поставили лошадей вдоль откоса дороги и вязнут в грязи, черной, мягкой, липкой. Одни ругаются, другие топочут ногами, тщетно пытаясь согреться.
А человек, в несчастье которого повинен Тони, - граф Оливье, теперь попросту Симон Ришар, проезжает по Лиллю, где улицывечные рассадники слухов и фантастических рассказовзапружены народом, офицерами, солдатами, женщинами и детьми, где люди собираются кучками, что-то кричат. Ветер, и не думавший утихать, разогнал тучи, по крайней мере на время.
Симон вмещался в толпу, что-то с жаром обсуждавшую. Он никак не возьмет в толк, что происходит. Спрашивает соседей. Говорят, в Лилль идет королевская гвардия под началом графа Артуа, по одним слухам-три, по другим-пять тысяч человек, король призывает сюда свою гвардию для соединения с иностранными армиями, стоящими на границе. Герцог Орлеанский обманул нас, всего два дня назад он клятвенно заверил войска, что король никогда не обратится за помощью к иностранцам... Слухи подтвердились: вчера у ворот города видели офицера из армии принца Оранского... И крестьяне, вот сейчас, у Бетюнских ворот, говорили, будто подходи! герцог Беррийский с двумя тысячами швейцарцев, что он уже в двух-трех лье от Лилля, не дальше...
Симон прерывает рассказчика, расспрашивает тех, что. заинтересовавшись его нелепым видом, внимательно его разглядывают.
Вот так история! Проделать путь из киргизских степей в Лилль, во Фландрию, и попасть в возмущенную толпу солдат, которые грозятся убить королевских гвардейцев, если только те посмеют войти в город... На улицах-возбуждение. Белые кокарды срывают, заменяют трехцветными. Военная форма не была изменена при реставрации Бурбонов: кирасиры по-прежнему в касках с черным хвостом и черным мехом по козырьку. Красный плюмаж, белая портупея и белые перчатки с раструбами; на зеленых мундирах с розовой выпушкой и серебряными пуговицами с изображением орла-алые эполеты и отвороты. Как будто ничего не произошло. На мгновение в голове у Симона Ришара мелькнула мысль объявить, кто он, попроситься на службу. Но к кому? К тем, что ждут Наполеона, или к тем. что бегут от него?
Кого выбрать? Вернуться в императорскую армию-это значит занять свое место в свете, от которого он бежал; последовать за королем-это значит покинуть страну, в которую он пробирался в течение долгих месяцев, нанимаясь на фермах, иногда неделями жил на одном месте, чтобы заработать себе на дорогу... Все для него одинаково: все суета сует. Пожалуй, только слово "убьем!", которое злобно выкрикнул офицер 12-го кирасирского полка, на минуту напомнило ему о мести-мысль о ней пробуждает его порой среди ночи. Но разве в нем все еще жива ненависть к тому. кто одиннадцать-двенадцать лет назад отнял у него жену, отнял ради забавы, а потом бросил? К самоуверенному фату Тони.
К этому ничтожеству. Горячей же любовью он воспылал к Бланш! Прошло семь месяцев, и он посватался к молоденькой провинциалочке, дочери захолустной дворянки, на которую заглядывался уже год или больше! Верно, ею теперь и не узнаешь.
Рынок-не тот большой, что бывает по средам на Главной площади, а уличный рыночек: шум и суетня, на столах первые овощи, фрукты. Торговцы громко зазывают покупателей: порывы ветра срывают намокшие парусиновые навесы, крестьяне в испуге шарахаются в сторону... Симон Ришар, капитан, оборванец, в стоптанной обуви, проезжает мимо, он ищет постоялый двор подешевле, по своим средствам... не столько для себя, сколько для лошади... Эта буланая рабочая кляча сейчас его единственный товарищ, его главная забота. Ему пришлось долго работать за нее, все, что он скопил, пошло на покупку лошади там, в Пруссии. Сколько времени, месяц за месяцем, шел он из жалкой сибирской деревушки, покинув ее в разгар июля... Какая Дуняша заботливая, какая любящая! Что бы он делал зимой без ее тулупа! А как это казалось нелепо тогда, в тайге, под палящим солнцем. Он все шел, все шел. Уставал до смерти, а силы были нужны, ночевал в сараях... Летом еще легко найти работу... но когда пришла осень, а с ней холода... Почему не остался он в Петропавловске, как тот солдат из армии Конде, что приехал туда в конце века с господином де Вьомениль, женился там и жил с детьми, пользуясь трудом других людей? Нет. Это так же невозможно, как и все остальное. Невозможно превратиться в поселенца где-то в сибирской глуши. Идти дальше-зачем?
Остаться-зачем? И на каждом шагу тот же вопрос. Можно было остаться в Польше или в Германии. Просто сесть на землю и ждать, когда придет смерть...
Он сосчитал деньги в кармане, посмотрел на постоялый двор.
Что этот. что другой-все равно. По его ли средствам? Во всяком случае, буланого он поставит; может быть, тут укажут, к кому можно наняться. Кровать ему не нужна, переночует и на полу, в конюшне или на чердаке.
По-видимому, его пожалели. Он спросил, где можно найти работу.
- Попробуй наняться на рынке. Крестьянам иногда нужно бывает подсобить. Только смотри, как бы тебя не прогнали носильщики, они чужаков не любят!
Ему так хотелось выспаться на соломе. Но надо заработать на жизнь.
- Может быть, от постояльцев что узнаю... - сказала высокая, как жердь, костлявая женщина, на которой, видимо, лежала на постоялом дворе вся работа.
И вот он опять на улице-надо заработать на жизнь. Его жизнь! Жить или умереть! Все равно что идти или остаться. Он отлично знает, что будет так же жить, как и шагать все время вперед. Что это-трусость? Иногда ему кажется, что трусость.
Но кончить самоубийством-ведь это и значит придавать слишком большое значение этой жизни. И в 1804 году он тоже не покончил с собой. Он живет так же, как шагает. И каждый следующий шаг никуда его не приводит. Вот сейчас он на Главной площади. Там толпится народ. Военные, штатские собираются группами. Кирасиры и штаб-квартира герцога Тревизского помещаются в гостинице "Гран Гард" с двумя боковыми лестницами, соединенными на втором этаже балконом.
От нечего делать Симон остановился перед свежей афишкой.
Длинный парень за его спиной насмешливо хмыкнул:
- Верите тому, что написано?
Симон обернулся, посмотрел. Похож на кучера, нет, не угадал-хозяин двухколесной тележки для седоков, так называемой "винегретки", и экипаж его тут стоит, опустив оглобли.
Верю ли? Чтобы поверить, мало прочитать слова. Хорошо, попытаюсь. И Симон старается вникнуть в текст, который он пробежал машинально: "Державы, подписавшие Парижский договор и собравшиеся на Конгресс в Вену, узнав о побеге Наполеона Буонапарте и о его вторжении во Францию, считают, что их собственное достоинство и общественный порядок требуют..." - и так далее. Ну и что же?
