Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 1
– Это похоже на то, – возразил пастух, – что рассказывается в книгах о странствующих рыцарях, которые проделывали тоже самое, что вы рассказываете об этом господине; только мне сдается, что или ваша милость смеетесь или у этого милого человека в башке пустовато.
– Ты величайший мерзавец! – воскликнул Дон-Кихот, – у тебя башка пуста и не в порядке, а у меня голова полнее, чем было брюхо у той сволочи, которая тебя родила.
Затем, без дальнейших разговоров, он схватил лежавший около него хлеб и с такой яростью хватил им пастуха по лицу, что у того от удара приплюснулся нос. Пастух, не любивший шутить, увидав, что его бьют не в шутку, бросился на Дон-Кихота, не обращая внимания ни на ковер, ни на скатерть, ни на обедавших, и схватил его обеими руками за горло. Он непременно задушил бы его, если бы не подоспел во время Санчо Панса и, схватив пастуха за плечи, не повалил его навзничь на ковер, перебив притом все тарелки и стаканы и разлив все их содержимое. Очутившись на свободе, Дон-Кихот засел на живот пастуха, который, с окровавленным лицом и поколоченный Санчо, ощупью искал ножа, чтобы произвести кровавое мщение. Но каноник и священник помешали ему. Цирюльник же помог пастуху в свою очередь подмять под себя Дон-Кихота, и тогда на лицо бедного рыцаря посыпался такой град ударов, что оно вскоре оказалось таким же окровавленным, как и лицо пастуха. При виде такого зрелища каноник и священник хохотали, ухватившись за бока, стрелки покатывались со смеху и все при этом натравливали дерущихся друг на друга, точно грызущихся собак. Один Санчо Панса приходил в отчаяние от того, что ему никак не удавалось отделаться от слуги каноника, не пускавшего его пойти помочь его господину. В то время, как происходила эта потеха и двое силачей угощали друг друга тумаками, вдруг послышался печальный и заунывный звук трубы, заставивший всех обернуться в сторону, откуда он раздавался. Более всех взволновался, услыхав его, Дон-Кихот, который, наполовину избитый, продолжал поневоле лежать под пастухом.
– Послушай, брат дьявол, – сказал он пастуху, – ибо никем иным ты же можешь быть, раз твоя сила превзошла мою, – прошу тебя, заключим перемирие только на один час, мне кажется, что этот печальный звук трубы, поразивший мой слух, призывает меня на какое-нибудь приключение.
Пастух, которому уже надоело бить и быть битым, сейчас же выпустил его, и Дон-Кихот, став на ноги, обратил свои глаза в ту сторону, откуда слышался шум, и увидал множество людей, спускающихся по склону холма и одетых, подобно кающимся, в белые одежды. Дело было в том, что в этом году небо долго не орошало земли дождем и во всех окрестных деревнях устраивались молебны и крестные ходы, дабы Господь отверз руку своего милосердия и ниспослал благодать своего дождя. По той же причине и жители одной соседней деревушки отправились крестным ходом к почитаемому ими за святое месту на одном из холмов этой долины.
Дон-Кихот, увидав странные одеяния кающихся и совершенно позабыв, что он тысячу и один раз видал прежде подобные же процессии, вообразил, что вновь представляется какое-нибудь приключение и что ему одному, как странствующему рыцарю, надлежит предпринять его. В этом безумном решении его подкрепило в особенности то, что покрытую трауром статую Мадонны он принял да благородную и могущественную даму, увозимую какими-нибудь вероломными негодяями. Забрав себе в голову эту мысль, он со всех ног бросился ловить пасшегося на лугу Россинанта и, отвязав от седла узду и щит, мгновенно взнуздал своего коня; затем, потребовав у Санчо свой меч, он вскочил на Россинанта, надел на руку свой щит и громким голосом сказал своим безмолвно смотревшим на него спутникам:
– Теперь, почтенное общество, вы увидите, как важно для мира существование странствующих рыцарей; теперь, говорю я, после освобождения этой пленной дамы, вы убедитесь, следует ли уважать странствующих рыцарей.
С этими словами он, за неимением шпор, коленями сжал бока Россинанта и крупной рысью (но не галопом, потому что во все продолжение этой истинной истории читатель не видал, чтобы Россинант когда-либо поскакал галопом) пустился навстречу кающимся. Священник, каноник, цирюльник пытались было его остановить, но все их старания были тщетны. Не остановил его и голос Санчо, кричавшего ему во все горло:
– Куда вы, господин Дон-Кихот? Черти что ли сидят в вашем теле и заставляют вас бунтовать против нашей католической веры? Горе мне! посмотрите, ведь это процессия кающихся, а эта дама, которую несут на носилках – изображение св. Девы Марии. Посмотрите, что вы хотите делать, подумайте, господин, вот уж на этот раз можно сказать, что вы не ведаете, что творите.
Но Санчо напрасно надрывался; его господину крепко засела в голову мысль, что он нападает на белые привидения и освобождает даму в трауре, и он не слыхал ни одного слова, да если бы и слышал, то не воротился бы даже по повелению самого короля. Он доскакал до процессии, остановил Россинанта, уже ощущавшего сильное желание передохнуть малость и резким взволнованным голосом крикнул:
– О, вы, ради своих злодеяний закрывающие свои лица, стойте и слушайте, что я вам скажу.
Первыми остановились несшие изображение, и один из священников, служивших молебствие, увидав странную наружность Дон-Кихота, тощую фигуру Россинанта и множество смешных особенностей костюма рыцаря, ответил ему:
– Брат, если вы желаете сказать нам что-нибудь, то говорите поскорей, потому что у этих бедных людей болят уже плечи и нам некогда останавливаться и слушать ваши объяснения, разве только они не длиннее двух слов.
– Я вам объясню все одним словом, – возразил Дон-Кихот, – слушайте: возвратите сию минуту свободу этой прекрасной даме, слезы и печальный вид которой ясно свидетельствуют о том, что вы уводите ее против ее воли, и нанесли ей какое-нибудь тяжкое оскорбление. И я, пришедший в мир для исправления подобных дел, – я не позволю вам сделать шагу пока вы не возвратите ей свободу, которой она желает и заслушивает.
Услыхав такие речи, все сочли Дон-Кихота за убежавшего откуда-нибудь сумасшедшего и разразились громким смехом. Но этот смех еще более воспламенил ярость Дон-Кихота, который, не говоря ни слова, выхватил меч и напал на носилки св. Девы. Тогда один из несших их, оставив ношу своим товарищам, вышел навстречу Дон-Кихоту, вооруженный вилами, на которые ставились носилки во время отдыха. Дон-Кихот ударил мечом по палке вил и перерубил ее пополам, но кающийся обломком, оставшимся у него в руке, обрушил такой удар на плечо Дон-Кихота со стороны меча, где щит не мог защитить рыцаря от нападения мужика, что бедный гидальго в несчастнейшем виде свалился с коня на землю.
Санчо Панса, бежавший за рыцарем по пятам и страшно запыхавшийся, увидав его падение, крикнул злодею, чтобы он не пускал опять в ход своей дубинки против этого бедного очарованного рыцаря, в жизни не сделавшего никому зла. Но удержали руку мужика не крики Санчо; удержал ее вид Дон-Кихота, неподвижно лежавшего на земле. Подумав, что рыцарь убит им, кающийся подобрал свое длинное платье и с быстротою лани бросился бежать по полям. В эту минуту подбежали к Дон-Кихоту его спутники. Но при виде их приближения в сопровождении стрелков, вооруженных аркебузами, участники процессии построились в ряды вокруг священного изображения, вообразив, что на них нападают. С непокрытыми головами, вооружившись, кто покаянным бичом, кто подсвечником, они ожидали нападения своих противников, твердо решившись защищаться и даже, если окажется возможным, перейти в наступательное положение. Но судьба устроила дела лучше, чем предполагали; Санчо только и сделал с своей стороны, что бросился на тело своего господина, и, решив, что он умер, начал самым печальным и в тоже время смешным образом причитать над ним, священник был узнан одним из своих собратьев, участвовавшим в процессии, и эта встреча двух знакомых заставила улечься взаимный страх обеих сторон. Первый священник передал другому в двух словах историю Дон-Кихота, и, когда после его рассказа кающиеся всею толпою приблизились, чтобы посмотреть, жив ли бедный гидальго, они услыхали, как Санчо, со слезами на глазах, говорил:
– О цвет рыцарства, которому один взмах палки пресек бег твоих так прекрасно прожитых годов! О гордость своего рода! О слава Ламанчи и даже целого мира, который, лишившись тебя, переполнится злодеями, не боящимися уже более наказания за свои преступления, о превзошедший щедростью всех Александров, ибо за восемь месяцев моей службы, никак ни больше, ты подарил мне лучший остров, какой только море омывает своими волнами! О ты, смиренный с высокомерными и дерзновенный с смиренными, пренебрегавший опасностями, претерпевавший оскорбления, влюбленный сам не зная в кого, подражатель добрым, бич злых, враг нечестивых, одним словом, странствующий рыцарь, и этим сказано все.
