Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
– Может быть, я поступаю глупо, – оправдывался он как-то вечером. – Но во всяком случае это так забавно! К тому же я этак доберусь до железной дороги раньше, чем попаду в город пешком; так какая тут разница? Я только выигрываю от этого, если только ты не потянешь меня обратно к тому дураку в Лакбэн. А уж если потянешь…
Он выпускал при этом из своей трубки целые облака дыма и поглядывал на Бари, а Бари, в свою очередь, вытянув голову между двумя передними лапами, посматривал на него с любовью.
Неделей позже Бари стал уже отвечать на немые вопросы Карвеля. Как-то в полдень они наткнулись на целый ряд чьих-то ловушек и капканов, от которых можно было бы поживиться, но Бари даже и не остановился около них. Он сломя голову бежал на юг, иной раз так быстро, что Карвель терял его из виду. Им овладело какое-то напряжение, которое он едва сдерживал в себе, и всякий раз, как Карвель останавливался, чтобы отдохнуть, он начинал скулить и не переставая внюхивался в ветер, долетавший с юга. Весеннее время, цветы, позеленевшая земля, пение птиц и вдохновенное дыхание природы влекли его назад, к тому великому «вчера», когда он принадлежал Нипизе. В его не умевшем рассуждать мозгу вовсе не существовало истекшей зимы. Длинные месяцы холода и голода прошли. Точно снились. Новые видения наполнили его голову, и все пережитое оказалось забытым. Птицы, цветы, голубые небеса вернулись назад, следовательно, должна была вернуться и Нипиза. И она его уже ожидает, вот стоит только перепрыгнуть по ту сторону этого дремучего, зеленого леса – и она будет там!
Что-то большее, чем простое любопытство, стало занимать Карвеля. Постоянное юмористическое отношение ко всему вдруг сменилось глубокими мыслями и бессознательным ожиданием тоже чего-то грядущего и неизбежного, и это заставляло и его испытывать плохо скрываемое возбуждение. Когда же они дошли наконец до колонии бобров, то он был уже твердо убежден в том, что какая-то тайна действительно существовала… От колонии Сломанного Зуба Бари повел его к тому ручью, вдоль которого когда-то ловил рыбу черный медведь Вакайю, и отсюда – прямо к Серому омуту.
Было утро великолепного дня. Было так тихо, что во всем лесу стояла волнующая музыка от ропота тысяч ручьев и потоков, гнавших через него свои вешние воды. На жарком солнце прошлогодняя рябина алела, как кровь. На полянках и в открытых местах воздух был пропитан запахом цветов. В деревьях и кустах суетились около своих гнезд птицы. После долгого зимнего сна природа развертывала свою красу. Был май, или, как говорят индейцы, «месяц брака и завивки гнезд», месяц устройства дома, а Бари шел к себе домой. Не с тем, чтобы устраивать свое собственное гнездо, а просто к Нипизе. Он был убежден, что увидит ее там непременно и, может быть, даже на той самой круче, на которой видел ее в последний раз. И он бросался с лаем на Карвеля и побуждал его идти скорее.
И вот они уже там. Вот та самая площадка, на которой когда-то стоял домик Нипизы и Пьеро. Бари остановился около нее как вкопанный. Карвель увидал остатки от пожарища, а затем и две могилки под вековою сосной. И, посмотрев на собаку, как она стояла в ожидании и не двигалась, он понял все. Что-то подкатило ему к самому горлу, и он тихо, не без усилия сказал:
– Так вот где был твой дом!
Бари не слышал. Подняв голову и смотря на небо, он вдыхал в себя воздух. Что могло доноситься к нему вместе с запахом леса и зеленых лугов? Почему он весь так дрожал? Что было в воздухе? Карвель задавал себе эти вопросы, оглядывался по сторонам и старался найти на них ответ. Ровно ничего! Кругом было мертво: смерть и заброшенность – вот и все.
И вдруг Бари как-то странно вскрикнул – совсем почти как человек – и опрометью помчался куда-то в лес.
Карвель сбросил с себя ранец и лишнюю одежду, захватил с собою только ружье и бросился вслед за Бари. Он бежал сколько хватало у него сил. Прямо через площадку, через кусты можжевельника, по уже заросшей травою, но еще заметной тропинке и, наконец, задохнулся, остановился и стал только слушать. Бари исчез бесследно. Но заросшая тропинка все-таки куда-то вела, и он пошел по ней.
Добежав до того места на речке, где он когда-то плавал с Нипизой, Бари тоже остановился. Он слышал, как журчала между камнями вода, и сверкавшими глазами стал оглядываться по сторонам, надеясь найти Нипизу. Он ожидал увидеть ее именно здесь, плавающей в этой темной воде под нависшими над нею ветвями, или же вот здесь на берегу, нагую, всю залитую ярким солнцем. Но скоро он убедился, что ее здесь не могло быть, и побежал дальше.
Прибежал к юрте. Небольшая открытая площадка, на которой они когда-то уединялись в своем шалаше, была сплошь залита солнцем, пробивавшимся сквозь прорыв в лесу с западной стороны. Юрта все еще стояла. Для Бари она не показалась особенно переменившейся. Тем, что прежде всего обратило на себя его внимание и что он почувствовал в самом воздухе, был дымок от небольшого костра, разложенного тут же, перед самой юртой. Над этим костром стояла склонившись женская фигура, и это вовсе не удивило Бари и не составило для него ничего неожиданного. Вдоль спины у этой женщины спускались две косы. Бари взвизгнул, и, услышав его, женщина слегка вздрогнула и обернулась.
Даже теперь Бари не нашел ничего неестественного в том, что это оказалась именно Нипиза, а не кто-нибудь другой. Ведь он расстался с ней только вчера! И вот сегодня он уже нашел ее опять. Что же тут удивительного? И в ответ на его визг Нипиза разрыдалась и плакала, плакала без конца.
Через несколько минут Карвель застал следующую картину: собака положила голову девушке на грудь, а девушка зарылась лицом в шерсть на его шее и все еще продолжала плакать, как дитя. Он не прерывал их радости и стоял в сторонке и ожидал. И когда он так ожидал, то по этим рыданиям, раздававшимся среди мертвого молчания леса, немножко угадывал историю сожженной хижины и двух могил и значение этого зова, который так настойчиво и неудержимо влек Бари на юг.
Глава XXXI
Счет оплачен
В этот вечер был разложен на чистом воздухе новый костер. Теперь уж это был не маленький огонек, поддерживаемый так, чтобы его не заметил никто, а громадный, посылавший свое пламя далеко к небу. Освещенный им, стоял в сторонке Карвель. А когда костер догорел до той степени, что образовались каленые уголья, над которыми Нипиза стала приготовлять обед, то вместе с костром изменился и Карвель, этот бродяга, числившийся официально умершим. Он побрился, сбросил с себя тужурку, завернул рукава по самые плечи, и по всему лицу заиграла краска, но не от ветра, и не от солнца, и не от минувших бурь. Точно так же засветились и его глаза, но не тем блеском, который появлялся в них вот уже целых пять лет. Быть может даже, он не глядел так никогда. Он не мог оторваться от Нипизы. Она сидела у костра, склонившись над сковородой, и костер откладывал на ее лице и волосах яркие блики. Карвель не двигался все время, пока она сидела в такой позе. Он затаил дыхание и молчал. Глаза его загорались все ярче и глубже, и в них светилось уже величайшее преклонение мужчины перед женщиной. Как вдруг Нипиза обернулась, подняла голову и уловила на себе его взгляд раньше, чем он успел опустить глаза. Одновременно и она взглянула на него. Как и ее лицо, глаза ее выражали радость от присутствия Карвеля. Теперь уж она будет не одна! Карвель сел рядом с ней на березовое бревно и заговорил. У их ног растянулся Бари.
– Завтра или послезавтра, – объявил Карвель, – я должен отправиться в Лакбэн.
Сухая и горькая нотка послышалась в его до сих пор ласковом голосе.
– Зачем? – встревожилась Нипиза.
– Я не успокоюсь, пока не убью его, – ответил он.
Нипиза уставилась на огонь. Некоторое время продолжалось глубокое молчание, прерываемое только треском костра, и среди этого молчания Карвель будто нечаянно вдруг коснулся ее волос. Мысли его были далеко. Какой превосходный случай он упустил в тот день, когда встретился впервые с Мак-Таггартом у ловушки Бари! О, если бы он только знал! Он представил себе на светлом фоне огня картину, как фактор из Лакбэна убивал Пьеро, и губы его сжались. Она рассказала ему все, все, все. Свое бегство, свое падение в воду, где она рассчитывала лучше найти себе смерть, чем отдаться живой злодею. Она сообщила ему далее о том, как чудесно выкарабкалась потом из реки и нашла себе приют у старого, беззубого индейца Тюбоа, которому Пьеро из жалости позволил охотиться в своих владениях. Карвель точно сам присутствовал при этой полной ужаса трагедии, когда в какой-нибудь один час солнце должно было навеки закатиться для Нипизы, и представлял себе трогательную картину, как старый, благородный Тюбоа, выбиваясь из сил, целые мили нес на себе несчастную девушку от самого омута и вплоть до своей юрты. Он ясно представлял себе, как в течение долгих недель голода и невыносимых морозов жизнь Нипизы висела на волоске. И в добавление ко всему, когда выпал глубокий снег, Тюбоа вдруг умер.
