Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
- У вас была тогда повязка на глазу, - заметил Казанова, редко упускавший случай блеснуть своей превосходной памятью, - и какая-то крестьянка в желтом платке посоветовала вам воспользоваться целебной мазью, случайно оказавшейся у молодого аптекаря с очень хриплым голосом.
Аббат кивнул головой и, польщенный, улыбнулся. Но затем с лукавым видом подошел вплотную к Казанове, точно хотел сообщить ему какую-то тайну, однако сказал громко:
- А вы, господин Казанова, находились в числе участников свадебного торжества... не знаю, были ли вы случайным гостем или шафером невесты; во всяком случае, невеста бросала на вас гораздо более нежные взоры, чем на жениха... Поднялся ветер, чуть ли не буря, а вы стали читать какое-то весьма смелое стихотворение.
- Шевалье сделал это, разумеется, только для того, чтобы укротить бурю, - сказала Марколина.
- Такой волшебной силы, - возразил Казанова, - я себе никогда не приписывал, но не стану отрицать, что когда я начал читать, никого уже больше не тревожила буря.
Девочки окружили аббата, заранее зная, что будет, а он пригоршнями вытаскивал из своих бездонных карманов всякие лакомства и толстыми пальцами клал их детям в рот. Тем временем Оливо со всеми подробностями рассказывал аббату о своей неожиданной встрече с Казановой. Амалия как завороженная не сводила сияющих глаз с властного смуглого лица дорогого гостя. Дети убежали в сад; Марколина поднялась с места и смотрела на них в открытое окно. Аббат передал поклон от маркиза Чельси: если здоровье ему позволит, он приедет вечером вместе с супругой к своему дорогому другу Оливо.
- Очень удачно, - ответил тот, - таким образом, в честь шевалье для игры соберется приятная маленькая компания; я жду также братьев Рикарди; Лоренци тоже приедет; дети встретились с ним во время его верховой прогулки.
- Он все еще здесь? - удивился аббат. - Еще неделю назад говорили, что он должен вернуться в полк.
- Маркиза, должно быть, выхлопотала ему у полковника отпуск, - смеясь, заметил Оливо.
- Удивительно, что в такое время Мантуанским офицерам разрешают отпуск, - вставил Казанова. - Два моих знакомых офицера - один из Мантуи, другой из Кремоны, - стал он придумывать дальше, - выступили ночью со своими полками по направлению к Милану.
- Разве начинается война? - спросила Марколина, стоя у окна. Она обернулась, черты ее лица, на которые падала тень, были неразличимы, и легкую дрожь в ее голосе уловил один лишь Казанова.
- Все, может быть, уладится, - сказал он небрежно. - Но поскольку испанцы ведут себя угрожающе, надо быть готовыми.
- Известно ли вообще, - важно спросил Оливо, наморщив лоб, - на какой стороне мы будем драться - на стороне испанцев или французов?
- Лейтенанту Лоренци это должно быть безразлично, - вмешался аббат. Лишь бы ему наконец удалось проявить свою храбрость.
- Он уже ее проявил, - возразила Амалия. - Три года назад он сражался под Павией.
Марколина молчала.
Казанова узнал достаточно. Он подошел к Марколине и окинул сад внимательным взглядом. Ничего не было видно, кроме широкой лужайки, где играли дети; она замыкалась рядом высоких и густых деревьев, росших вдоль каменной ограды.
- Какое прекрасное имение! - обратился он к Оливо. - Мне хотелось бы осмотреть его получше.
- А мне, - отвечал Оливо, - ничто не могло бы доставить большего удовольствия, как показать вам свои виноградники и поля, шевалье! Да, сказать вам правду, с тех пор как это маленькое именьице принадлежит мне спросите Амалию, - я все годы ничего так не желал, как принять вас наконец в собственных владениях. Десятки раз я собирался вам написать и пригласить вас. Но разве мог я когда-нибудь рассчитывать на то, что письмо вас застанет? Если передавали, что недавно вас видели в Лиссабоне, то можно было не сомневаться, что вы уже успели уехать в Варшаву или в Вену. А теперь, когда я каким-то чудом встретил вас как раз в тот час, когда вы собирались покинуть Мантую, и мне удалось - а это было нелегко, Амалия! привезти вас к себе, то вы так дорожите своим временем, что - подумайте только, господин аббат! - соглашаетесь подарить нам не более двух дней!
- Может быть, удастся уговорить шевалье, чтобы он продлил свое пребывание у вас, - ответил аббат, смакуя во рту кусочек персика, и бросил на Амалию быстрый взгляд, из которого Казанова заключил, что она оказала аббату больше доверия, чем своему супругу.
- К сожалению, это невозможно, - твердо сказал Казанова, - я не могу скрыть от друзей, выказывающих такое участие к моей судьбе, что мои венецианские сограждане собираются - хотя и с некоторым опозданием, но с тем большим почетом для меня - загладить несправедливость, которую совершили по отношению ко мне много лет назад, и я не могу дольше отказывать им в их настоятельных просьбах, не желая прослыть неблагодарным или даже злопамятным.
Легким движением руки он отклонил вопрос, готовый сорваться с языка благоговевшего перед ним, но любопытного Оливо, и быстро проговорил:
- Итак, Оливо, я готов. Покажите мне свое маленькое королевство.
- Не лучше ли, - заметила Амалия, - дождаться, пока станет прохладнее? Шевалье будет теперь, наверное, приятнее немного отдохнуть или прогуляться в тени?
И глаза ее засветились такой робкой мольбой, обращенной к Казанове, как будто во время этой прогулки по саду вторично должна была решиться ее судьба. Никто не возражал против предложения Амалии, и все направились в сад. Марколина, которая шла впереди, побежала по залитой солнцем лужайке к детям, игравшим в волан, и немедленно приняла участие в игре. Она была чуть выше ростом старшей из трех девочек, и теперь, когда упавшие ей на плечи волосы развевались на ветру, сама казалась ребенком. Оливо и аббат сели на каменную скамью в аллее неподалеку от дома. Амалия пошла дальше рядом с Казановой. Когда уже никто не мог их услышать, она заговорила с ним так, как говорила когда-то, словно никогда и не говорила иначе:
- Ты опять со мной, Казанова! С каким нетерпением ждала я этого дня! Я знала, что он когда-нибудь наступит.
- Я оказался здесь случайно, - холодно ответил Казанова. Амалия только улыбнулась.
- Объясняй это как хочешь. Ты здесь! В течение этих шестнадцати лет я только и мечтала об этом дне.
- Надо полагать, что за эти годы ты мечтала еще и о другом, и не только мечтала, - возразил Казанова. Амалия покачала головой.
- Ты знаешь, что это не так, Казанова. И ты тоже меня не забыл, иначе ты не принял бы приглашения Оливо, когда ты так торопишься в Венецию!
- Ты что вообразила, Амалия? По-твоему, я приехал сюда из желания сделать рогоносцем твоего доброго мужа?
- Зачем ты так говоришь, Казанова? Если я снова буду твоей, то это не обман и не грех!
Казанова громко рассмеялся.
- Не грех? Почему не грех? Не потому ли, что я старик?
- Ты не стар. Для меня ты никогда не состаришься. В твоих объятиях я впервые вкусила блаженство, и мне, видимо, суждено испытать его и в последний раз с тобой.
- В последний раз? - насмешливо повторил Казанова, хотя и был слегка растроган. - Против этого, пожалуй, найдутся возражения у моего друга Оливо.
- С ним, - ответила Амалия, краснея, - с ним - это долг, пожалуй, даже удовольствие, но не блаженство... и никогда блаженством не было.
Они не дошли до конца аллеи, словно боялись приблизиться к лужайке, где играли Марколина и дети, повернули, как бы по уговору, обратно и вскоре молча подошли к дому. На его торцовой стороне одно окно нижнего этажа было открыто настежь, Казанова разглядел в темной глубине комнаты наполовину отодвинутую занавесь, за которой виднелось изножье кровати. Рядом на стуле висело платье, светлое и легкое, как вуаль.
- Комната Марколины? - спросил Казанова.
Амалия кивнула головой и как будто без всякого подозрения весело спросила:
- Она тебе нравится?
- Да, она хороша.
- Хороша и добродетельна.
Казанова пожал плечами, как бы желая сказать, что не спрашивал об этом. Потом проговорил:
- Если бы сегодня ты увидела меня впервые, мог бы я понравиться тебе, Амалия?
- Не знаю, изменился ли ты с тех пор. Я вижу тебя таким, каким ты был тогда. Каким я видела тебя все гда, даже во сне.
- Взгляни на меня, Амалия! Эти морщины на лбу... Складки на шее. Глубокие борозды, идущие от глаз к вискам. А вот здесь, в глубине, у меня не хватает зуба, - и он осклабился. - А эти руки, Амалия! Посмотри на них! Пальцы, как когти... мелкие желтые пятнышки на ногтях... И жилы - синие и вздувшиеся. Руки старика, Амалия!
Она взяла обе руки его, протянутые к ней, и в тени аллеи с благоговением поцеловала их одну за другой.
- А сегодня ночью я хочу целовать твои губы, - сказала она с покорным и нежным видом, который его рассердил.
Невдалеке от них, на краю лужайки, в траве лежала Марколина, закинув руки за голову и устремив взгляд вверх; над нею пролетали мячи, которые бросали дети. Вдруг она вытянула руку, чтобы схватить мяч. Поймав его, она звонко расхохоталась, дети накинулись на нее, и она не могла от них отбиться, кудри ее развевались. Казанова весь задрожал.
