Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
Тупо стоял он перед могилой, когда в нее опускали гроб, а потом, ни с кем даже не простившись, ушел с кладбища и поехал прямо к себе на квартиру. До вечера он пролежал в кабинете на диване, забывшись тяжелым сном. Когда он встал, было уже темно. Он был одинок, так одинок, как никогда еще не был до сих пор - ни после смерти родителей, ни после самоубийства сестры. Жизнь его сразу стала пустой. Он вышел на улицу, не зная, куда себя деть, куда направить шаги. Ему ненавистны были люди, город, весь мир, его профессия, которая в конце концов только привела к гибели ту женщину, в которой ему, казалось, было суждено на склоне лет обрести свое последнее счастье. Что же оставалось у него в жизни? Единственным утешением, единственным результатом всего его существования было лишь то, что он мог теперь навсегда бросить эту профессию и, если захочется, прервать всякое общение с другими людьми.
На улицах было сыро, на лужайках городского сада, где он неожиданно для себя очутился, лежал беловатый туман. Греслер поднял глаза: по небу мчались клочья облаков. Он почувствовал вдруг, что устал - устал не только от бесцельного блуждания взад и вперед, но и от пребывания наедине с самим собой, которое разом стало для него невыносимым. Ему казалось немыслимым вернуться домой и провести бессонную ночь в тех самых комнатах, где он был так счастлив с Катариной. Он не в силах бесконечно, в одних и тех же унылых словах рассуждать с самим собой о своем горе, ни от кого не слыша ни отклика, ни участия, ни утешения. Ему стало ясно, что если он не хочет разрыдаться прямо здесь, в парке, завопить и послать небу проклятие, он должен сейчас же найти человека, с которым мог бы поделиться. Единственным таким человеком был его старый друг Белингер, и Греслер направился к нему. Он боялся не застать его дома, но ему повезло: когда доктор вошел в кабинет, адвокат в турецком халате, окутанный облаками табачного дыма, сидел за письменным столом, заваленным бумагами и книгами, и что-то писал.
- Ты опять здесь? - бросил он вместо приветствия. - И в такой поздний час! Что случилось?
Он посмотрел на часы. Было десять.
- Извини, пожалуйста, - хрипло выдавил Греслер. - Надеюсь, я не помешал.
- Пустяки. Садись. Хочешь сигару?
- Благодарю, - сказал Греслер, - сейчас курить не могу. Я еще даже не ужинал.
Белингер посмотрел на него, прищурив глаза.
- Так, так! Значит, что-нибудь важное... Ну, как обстоят дела с санаторием?
- С санаторием ничего не вышло.
- Ах, значит, сделка расстроилась? Но неужели это так тебя взволновало? Да говори же! Ведь не мог же ты так, без причины... Я рад, конечно, твоему посеще
нию... Да говори же, в чем дело. Или прикажешь мне
догадываться? Какая-нибудь любовная история? - Он
улыбнулся. - Измена?
Греслер отмахнулся рукой.
- Она умерла, - сухо бросил он и, неожиданно встав, заходил взад и вперед по комнате.
- Вот как, - сказал Белингер и замолчал, но, когда Греслер проходил мимо него, адвокат взял его за руку и крепко ее пожал.
Греслер опустился на стул и, стиснув голову руками, горько заплакал, так, как не плакал с самого детства. Белингер терпеливо ждал и курил сигару. Временами он заглядывал в разложенные на столе бумаги и делал в них какие-то пометки. Когда через некоторое время Греслер, по-видимому, немного успокоился, он мягко спросил его:
- Как же это случилось? Она ведь была еще так молода.
Греслер поднял глаза. Губы его искривила саркастическая улыбка.
- Разумеется, она умерла не от старческой дряхлости. Скарлатина. И виноват в этом я. Да, да, один я.
- Ты? Принес заразу из больницы?
Греслер покачал головой, встал и опять заходил взад и вперед. Он был в глубоком отчаянии, размахивал руками, дышал прерывисто и тяжело. Белингер, откинувшись на спинку кресла, следил за ним взглядом.
- А что, если ты расскажешь мне все подробно? - предложил он. - Может быть, это тебя хоть немного успокоит.
И доктор Греслер - сперва запинаясь, потом все более связно, хотя и не совсем по порядку, - стал излагать историю своей жизни за последние месяцы. При этом он то расхаживал взад и вперед, то останавливался - в углу, у окна, у письменного стола. Он рассказал не только про Катарину, но и о Сабине, о своих надеждах и опасениях, о своей второй молодости, о своих мечтах и о том, как в конце концов все пошло прахом. Временами у него было такое чувство, словно умерли они обе - и Катарина и Сабина - и словно он один повинен в их смерти. Белингер перебивал его иногда любопытными и участливыми вопросами. Когда же наконец перед ним раскрылась вся картина переживаний его друга, он обратился к нему:
- Скажи, пожалуйста, ты действительно вторично приехал сюда с намерением... жениться на ней?
- Конечно. Уж не думаешь ли ты, что меня остановило бы ее прошлое?
- Нет, не думаю. Я прекрасно знаю, что женщины с прошлым все же предпочтительней женщин с будущим.
И Белингер отвел глаза в сторону.
- Ты, пожалуй, прав, - ответил Греслер и, взглянув на друга, добавил: - Да, вот что я еще хотел сказать тебе...
Он запнулся.
Тон его слегка удивил Белингера.
- Что же именно? - спросил он.
- Я прочел твои письма к Фридерике, твои... и еще другие.
- Вот как, - невозмутимо произнес Белингер и грустно улыбнулся. - Это было так давно, друг мой!
- Да, давно, - повторил Греслер. И, чувствуя потребность высказать хотя бы немногословно, но вполне определенно свое мнение по этому поводу, добавил: - После чтения этих писем мне, разумеется, стало ясно, почему вы не поженились.
Белингер сначала посмотрел на него с непонимающим видом. Потом уголки его рта дрогнули, и он заговорил:
- Ах, вот оно что! Ты думаешь... потому что она... мне изменила. Так, кажется, это называется? Господи, из чего только не устраиваешь историй в юные годы! На самом деле она обманывала только себя, и я - тоже. Да, да, именно так. Ну, да все равно, теперь уж слишком поздно.
Оба замолчали.
- Да, это было давно, - повторил еще раз Греслер, словно во сне.
Вскоре он почувствовал страшную усталость. Веки закрылись сами собой. Но он тотчас же очнулся, потому что Белингер взял его за руку и стал дружески уговаривать провести у него остаток ночи, поскольку час уже поздний. Он готов уступить ему свою постель. Но Греслер предпочел лечь на диване, тут же, в накуренной комнате, и сейчас же, не раздеваясь, заснул тяжелым сном. Белингер накрыл его одеялом, отворил ненадолго оба окна, привел в порядок бумаги на столе и оставил спящего друга одного.
Когда Греслер проснулся, Белингер стоял перед ним с участливой улыбкой.
- С добрым утром, - сказал он, ласково глядя на него.
"Словно врач на больного ребенка после целительного сна", - подумал Греслер. Холодное осеннее солнце озаряло комнату. Греслер понял, что спал очень долго, и спросил:
- Который теперь час?
В это время на башне как раз начало бить двенадцать.
Греслер поднялся и протянул своему другу руку.
- Благодарю за гостеприимство. Теперь пора и домой.
- Я тебя провожу, - предложил Белингер. - Сегодня воскресенье, мне все равно нечего делать. Но прежде ты позавтракаешь, и, кроме того, для тебя уже приготовлена ванна.
Греслер с благодарностью согласился на все. После ванны, которая очень его освежила, он вышел в столовую, где уже был накрыт завтрак. Белингер сел с ним рядом, угощал его и рассказывал ему всякие незначительные политические и городские новости с очевидным намерением отвлечь друга от печальных мыслей. "Что мне весь мир, - думал между тем Греслер, - что мне государство, человечество? Вот если бы можно было воскресить Сабину... - Он тотчас же мысленно поправился: - Катарину! Другая ведь жива... в известном смысле!"
И он улыбнулся, сам не зная чему.
Друзья вышли из дому. На улицах было много гуляющих, одетых по-праздничному; Белингеру приходилось то и дело раскланиваться. Они прошли мимо перчаточного магазина на Вильгельмштрассе. С трепетом и злобой посмотрел Греслер на спущенные железные ставни. Наконец они дошли до дома, где жил Греслер.
- Если не возражаешь, я тоже зайду, - сказал Белингер.
Как раз в эту минуту в дверях показалась хорошенькая, пухленькая дамочка в траурном платье, скорбный вид которого несколько скрашивала изящная шляпа. Она вела за руку маленькую девочку и, увидев доктора, от удивления широко раскрыла глаза.
- Смотри, кто идет! - воскликнула она радостно, обращаясь к малютке.
Однако при виде фрау Зоммер Греслер только вздрогнул, на лице его отразился ужас, а на ребенка он взглянул с нескрываемой ненавистью и, даже не поклонившись, прошел мимо. Белингер заметил, что дама с девочкой остановилась и долго недоуменно и как бы в отчаянии смотрела вслед его другу. Недовольно покачав головой, он поднялся по лестнице вслед за Греслером, решив потребовать у него объяснений. Но, едва за ними захлопнулась дверь, как Греслера словно прорвало:
- Это и есть тот ребенок. Это те самые мать и дочь. Девочка всему виной! Ее я вылечил, а Катарина умерла.
