Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)
Тео напоминала мне об этом всякий раз, когда я признавался ей, что в этом вопросе совесть моя не вполне чиста, и, как обычно, старалась убедить меня, что и в этом случае, как и во всех прочих, мои поступки были продиктованы побуждениями самой высокой нравственности и чести. Однако поселил ли бы я Хэгана у себя в поместье, вверил бы я ему и его супруге заботы о нашем приходе? Боюсь, что нет. Я никогда не сомневался в том, что моя кузина искренне покаялась в своих заблуждениях, но втайне, кажется, был все же рад, когда она отправилась спасать душу в нашу колониальную глушь. И, говоря так, я признаюсь в своей гордыне и в своей неправоте. В те дни, когда я особенно нуждался в сочувствии, добрая Мария дважды протянула мне руку дружбы и помощи. И она мужественно несла бремя своих невзгод и с необычайной преданностью и самопожертвованием облегчала невзгоды других. И тем не менее я и кое-кто из близких мне (но не Тео) позволяли себе смотреть на нее сверху вниз. О, стыд и позор, стыд и позор нам, гордецам!
Бедная леди Мария была не единственным членом нашей семьи, которого постарались убрать с глаз долой в глушь американских провинций. Досточтимый Уильям Эсмонд, эсквайр, мошенничал, крал и делал долги у себя на родине до тех пор, пока уже не мог больше ни мошенничать, ни красть, ни делать долги, и тогда его благородный брат вместе со своим августейшим покровителем преисполнился самым пылким желанием никогда его больше не видеть, и для него отыскалось местечко в Нью-Йорке. Когда же в Америке началась смута, слухи о его подвигах дошли и до нас. Куда бы ни занесла судьба этого господина, обман и всяческие жульнические проделки были его avant couriers {Герольдами (франц.).}. Милорд Дэнмор сообщил мне, что мистер Уилл публично заявил следующее: Каслвуд находится в нашем владении лишь до тех пор, пока на то есть воля его брата; его отец из уважения, дескать, к госпоже Эсмонд, сводной сестре его сиятельства, отдал ей это поместье в пожизненное владение, и он, Уильям, ведет переговоры со своим братом, нынешним лордом Каслвудом, о том, чтобы откупить у него поместье! Дарственная на имение хранилась под замком у нас в Каслвуде, в свое время она была по всей форме зарегистрирована в Уильямсберге, так что нам беспокоиться было не о чем. Однако для нас важны были намерения этого господина, и мы с Хелом решили при первой же встрече с мистером Уильямом потребовать у него объяснений. Едва ли нужно описывать чувства госпожи Эсмонд при этом известии и повторять все слова, в коих они излились.
— Как! Мой отец, маркиз Эсмонд, был, значит, обманщик, а я мошенница, так по-вашему? — вскричала она. — И после моей смерти он завладеет имуществом моего сына, так он грозит? — И наша матушка уже собралась было писать не только лорду Каслвуду в Англию, но и самому его величеству королю в Сент-Джеймский дворец, и мне с немалым трудом удалось этому помешать, заверив ее, что мистер Уилл, как всем известно, непревзойденный враль, и было бы странно ждать, что ради нас он вдруг изменит своим привычкам и начнет говорить правду. А затем до нас стали долетать слухи о том, что в Нью-Йорке мистер Уилл слывет одним из самых горластых верноподданных короля и из капитанов уже произведен в майоры добровольческого отряда, рассылающего воззвания ко всем благонамеренным лицам в других колониях и заявляющего о своей готовности сложить голову за старую родину.
Можно ли жить в доме, если в нем не осталось ни одного целого стекла в окнах? Госпожа Эсмонд распорядилась закрыть ставнями окна этого злополучного жилища, арендованного нами в Уильямсберге, и наше семейство возвратилось в Ричмонд — в свою очередь, покинутый всеми членами ассамблеи (к тому времени распущенной). Капитан Хел и его супруга еще раньше поспешили вернуться на свою плантацию, а я, порядком недовольный оборотом событий, делил свое время между нашим домом и домом губернатора, который, по его словам, жаждал моего общества и моих советов. Политические разногласия становились все глубже, но до разрыва личных отношений еще не доходило. Даже после роспуска нашей ассамблеи (члены которой перенесли свои заседания в один из трактиров, где, как мне кажется, и состоялось то знаменитое собрание, на котором впервые зародилась идея созыва Конгресса всех колоний) все, кто находился в решительной оппозиции к существующему правительству, по-прежнему оставались добрыми друзьями губернатора, широко пользовались его гостеприимством и сопровождали его в увеселительных прогулках.
После закрытия сессии члены ассамблеи разъехались по домам и провели каждый у себя собрания, и так как ассамблеи почти во всех остальных провинциях также были внезапно распущены, повсеместно было решено созвать объединенный Конгресс. Местом Конгресса избрали Филадельфию, как самый крупный и значительный город нашего континента, и там начались знаменитые конференции, ставшие воинственной прелюдией войны. Мы все еще кричали: "Боже, храни короля!" — мы все еще посылали наши смиренные петиции монарху, но вот однажды я отправился навестить моего брата Гарри в его Фаннистаун (это его новое имение было расположено неподалеку от нашего, но на другом берегу Раппаханнока, ближе к реке Маттапони) и не застал его дома. Узнав от одного из конюхов, что хозяин еще утром уехал верхом по делам в сторону трактира Уиллиса, я, без всякой задней мысли, отправился в том же направлении и неподалеку от трактира, выехав из леса на опушку, увидел капитана Хела верхом на лошади и с ним еще три-четыре десятка его соотечественников, вооруженных самым разнообразным оружием: пиками, косами, охотничьими ружьями и мушкетами. Вместе с несколькими молодыми парнями, исполнявшими роль его помощников-офицеров, капитан проводил с ними военные учения. При виде меня Хел изменился в лице.
— На караул! — скомандовал он, и его воинство в меру своего уменья выполнило приказ. — Капитан Кейд, разрешите представить вам моего брата сэра Джорджа Уорингтона.
— Мы рады приветствовать этого джентльмена, поскольку он ваш родственник, полковник, — говорит эта личность, именуемая капитаном, и протягивает мне руку.
— И… истинный друг Виргинии, — говорит Хел, заливаясь краской.
— Это верно, джентльмены, да хранит вас бог, — говорю я, на что весь полк отвечает дружным "ура" в честь полковника и его брата. Закончив муштру, офицеры вместе с новобранцами предлагают отправиться в трактир Уиллиса, дабы немного подкрепиться, но полковник Хел говорит, что сегодня он не может разделить с ними компанию, и мы вдвоем поворачиваем наших коней в сторону дома.
— Что ж, Хел, шила в мешке не утаишь, — говорю я. Он устремляет на меня твердый взгляд.
— В мешке найдутся шила и пострашнее, — говорит он. — Все шло к этому, Джордж. Слушай, только ничего не говори матушке.
— Боже милостивый! — говорю я. — Неужто ты и твои друзья воображаете, что с этими парнями, которых я сейчас здесь видел, вы можете дать бой самой великой нации в мире и лучшей армии на земле?
— Да, конечно, нас разделают под орех, — говорит он, — это уж как пить дать. Но ты понимаешь, Джордж, — продолжает он и улыбается своей славной, открытой улыбкой, — мы молоды, и такая взбучка пойдет нам только на пользу. Как ты считаешь, Долли, старуха, верно я говорю? — И он шутливо стегнул хлыстом старую, видавшую виды собаку, бежавшую радом с его лошадью.
Я не стал урезонивать его, доказывая, что права наша, британская сторона, — слишком много безуспешных попыток было уже мною сделано. Он неизменно отводил все мои доводы, говоря:
"Все это прекрасно, братец, но ты ведь рассуждаешь как англичанин, ты связал свою судьбу с этой страной, а я — со своей", — и на эти его слова у меня не было ответа, и нам оставалось только разрешить наш спор в битве, где сила должна была доказать правоту. Чью правоту доказали нам битвы прошлого столетия? Короля или парламента? Правы были те, кто одержал верх и, победив, проявил гуманность, какой мы не могли бы ждать от роялистов, одержи они победу. А что было бы, если бы мы, тори, одержали победу в Америке? О, сколь ужасен, сколь кровав был бы наш триумф! Сколько виселиц, сколько эшафотов, какие благородные головы слетели бы с плеч! Не странно ли исповедовать подобные чувства? Да, это так, признаюсь: оставаясь на стороне приверженцев короля, я желал победы вигов. Но, с другой стороны, и мой брат Хел, доблестно отличившийся в сражениях вместе со своим полком, ни разу не обмолвился неуважительным словом о своем противнике.
— Офицеры английской армии, — говорил он всегда, — истинные джентльмены. По крайней мере, такими я их знал, и мне не доводилось слышать, чтобы они сильно изменились с тех пор. Могут, конечно, и в армии нашего противника попадаться отдельные негодяи и головорезы, но осмелюсь сказать, что и в рядах колонистов найдутся такие. Наше дело побеждать солдат его величества, а не осыпать их бранью — это любой прохвост сумеет.
