Эдвард Бульвер-Литтон - Король англосаксов
Священник продолжал:
– Вот я и подумал: «Ланфранк, пришло время доказать, что ты, слабый бедняк, недаром пришел к убеждению, что знание может больше способствовать успеху политических предприятий, чем полная сокровищница и громадные армии»… Да, я твердо верю во всемогущество науки! Из сказанного бароном ты можешь понять, что лишишься всех своих баронов, если папа отлучит тебя от церкви. Не только это случится, но и армии твои исчезнут тогда, а сокровища, накопленные тобой, уравняются в цене с блеклыми листьями… Кроме того, герцог бретонский заявит претензию на норманнский трон, а герцог бургундский заключит союз с королем французским и соберет изменившие тебе легионы под хоругвь римской церкви. Как только над то бой прозвучит анафема, ты потеряешь корону и скипетр.
Вильгельм тяжело вздохнул и стиснул зубы.
– Но пошли меня в Рим, – продолжал ученый, – и угрозы Маугера окажутся ложными. Женись тогда на Матильде и смейся над интердиктом твоего дяди-изменника; поверь, что папа благословит твое брачное ложе, если я возьмусь за дело. Когда ты убедишься, что я сдержал свое слово, то не награждай меня повышением сана, а способствуй умножению полезных книг, учреждай больше школ и позволь мне, своему слуге, основать царство наук так же, как ты положишь основание царству непобедимых воинов.
Герцог, вне себя от восхищения, вскочил и крепко сжал ученого в объятиях. Он поцеловал его так называемым поцелуем мира, которым в то время короли приветствовали друг друга.
– Ланфранк! – воскликнул он. – Знай, что я буду всегда любить тебя, буду всегда благодарен тебе, если б даже твое прекрасное намерение не удалось!.. Слушая тебя, невольно краснею, припоминая, с какой гордостью я хвастался тем, что никто не в состоянии натянуть тетиву моего лука… Что значит телесная сила? Ее нетрудно парализовать теми или другими средствами, но ты… о, дай мне хорошенько полюбоваться тобой!
Вильгельм долго всматривался в бледное лицо Ланфранка, внимательно оглядел его маленькую, худенькую фигурку и потом обратился к барону со словами:
– Не совестно ли тебе перед этим крошечным человечком?.. Ведь настанет день, когда он будет попирать в прах наши железные панцири!
Он задумался и, пройдя несколько раз взад и вперед по комнате, остановился перед нишей, в которой стояло Распятие и образ Богородицы.
– Вот это так, принц, – проговорил ученый. – Ты теперь стоишь перед символом неограниченного могущества. Жди же тут разрешения всех загадок и обдумай, какую ответственность ты принимаешь на себя. Мы оставляем тебя, чтобы не мешать тебе молиться и размышлять.
Ланфранк взял под руку Тельефера и, с глубоким поклоном барону, вышел из комнаты.
Глава III
На следующее утро герцог долго беседовал с глазу на глаз с Ланфранком, этим замечательным ученым, который один стоил всех мудрецов Греции, и после этой беседы приказал своей свите готовиться в обратный путь.
Громадная толпа глазела на выступившую из ворот дворца кавалькаду, которая ожидала сигнала, чтобы следовать за герцогом. Во дворе дворца стояли лошадь герцога, снежно-белый бегун епископа Одо, серый жеребец Фриц-Осборна и, к чрезвычайному удивлению всех зевак, еще маленький, просто оседланный конь. Как мог он попасть сюда? Гордые бегуны даже стыдились его соседства: лошадь герцога навострила уши и громко ржала; жеребец барона хватил бедного, невзрачного коня копытом, когда тот приблизился к нему, чтобы завести знакомство, а бегун прелата кинулся на него с таким бешенством, что вызвал вмешательство берейторов.
Герцог между тем медленно шел на половину короля. Приемная Эдуарда была наполнена монахами и рыцарями. Из всего собрания особенно кидался в глаза какой-то высокий старик, борода и одежда которого выказывали в нем одного из тех бесстрашных воинов, которые сражались под знаменами Канута Великого или Эдмунда, прозванного Иронзидом[5]. Вся внешность его была до такой степени оригинальна, что герцог при виде его пробудился из своей задумчивости и обратился к подбежавшему к нему Рольфу с вопросом, что это за человек, который не представился ему, хотя, очевидно, принадлежит к числу избранных?
– Как? Ты не знаешь его?! – воскликнул живо Рольф. – Да это ведь знаменитый соперник Годвина… Это великий датский герой, настоящий сын Одина – Сивард, граф нортумбрийский.
– О, вот это кто! – воскликнул герцог. – Я много слышал о нем лестного и чрезвычайно сожалел бы, если б пришлось оставить веселую Англию, не насладившись его лицезрением.
С этими словами герцог снял берет и, приблизившись к герою, приветствовал его самыми изысканными комплиментами, которым он уже успел научиться при французском дворе.
Суровый граф холодно выслушал герцога до конца и ответил на датском языке:
– Не взыщи, герцог, если мой старый язык не привык выражаться так изящно, как твой. Если не ошибаюсь, то мы оба происходим из скандинавской земли, и поэтому ты, конечно, не будешь гневаться на меня, если я буду говорить с тобой на наречии викингов[6]. Дуб не пересаживается в другую почву, и старики не отрекаются от своей родины.
Герцог, с трудом понявший речь графа, прикусил губы, но все-таки ответил по возможности вежливо:
– Молодые люди всех наций с удовольствием поучаются мудрости у знаменитых старцев. Мне очень совестно, что я не могу говорить с тобой языком наших предков, но я утешаюсь мыслью, что ангелы на небесах понимают норманнского христианина, и прошу их мирно окончить твое славное поприще.
– Не молись за Сиварда, сына Берна! – воскликнул торопливо старик. – Я желаю умереть не смертью коровы, а смертью воина, в крепком панцире и шлеме, с мечом в руках. Так я и умру, если король Эдуард исполнит мою просьбу и примет мой совет.
– Скажи мне свое желание… Я имею на короля влияние.
– О, да не допустит Один, чтобы иностранный принц имел влияние на английского короля и таны нуждались бы в заступничестве кого бы то ни было! – возразил старик угрюмо. – Если Эдуард действительно святой, то совесть подскажет ему, что меня нечего удерживать от борьбы с порождением ада.
Герцог вопросительно взглянул на Рольфа, который поспешил дать ему желаемое объяснение.
– Сивард просит дядю заступиться за Малькольма кимрского против тирана Макбета, – сказал он. – Не наделай изменник Годвин таких неприятностей королю, то он уж давным-давно бы послал свои войска в Шотландию.
– Молодой человек, ты напрасно называешь тех изменниками, которые, несмотря на все свои пороки и преступления, возвели одного из твоих родственников на престол Канута, – заметил Сивард.
– Ш-ш-ш, Рольф! – остановил его герцог, замечая, что вспыльчивый граф гирфордский готовится дать старику чересчур резкий ответ. – Мне, однако, казалось, – продолжал он, снова обратившись к датчанину, – что Сивард заклятый враг Годвина.
– Да, я был его врагом, пока он был могуч, но сделался его другом с тех пор, как ему причинили вопиющую несправедливость, – ответил Сивард. Когда мы с Годвином будем лежать в сырой земле, то останется только один человек, который сумел бы защитить Англию от всякой опасности… Этот человек – Гарольд, опальный.
Несмотря на самообладание герцога, лицо его сильно изменилось и он ушел, едва кивнув головой.
– Ох! Уж этот мне Гарольд, – бормотал он про себя. – Все храбрецы толкуют мне о нем, как о каком-то феномене; даже мои рыцари волей-неволей преклоняются перед ним… Мало этого: сами враги его относятся к нему с уважением… Он владычествует над Англией, даже находясь в изгнании!
Рассуждая таким образом, герцог угрюмо прошел мимо присутствующих и, отстранив придворного, который хотел доложить о нем, вошел в кабинет короля.
Эдуард был один, но громко разговаривал сам с собой, размахивал руками и, вообще, так не походил на себя в эту минуту, что Вильгельм в ужасе отступил перед ним. Герцог слышал стороной, будто король в последние годы часто имел какие-то видения: казалось, что и теперь представляется ему нечто ужасное. Окинув герцога каким-то полоумным взглядом, король закричал страшным голосом:
– О, Господи! Санглак, Санглак!.. озеро наполнилось кровью… Волны поднимаются все выше и выше! Они все более краснеют! О, Фрея!.. Где ковчег, где Арарат?..
Эдуард судорожно стиснул руку герцога и продолжал:
– Нет, там грудами навалены мертвые тела… много, много их там!.. А тут конь Апокалипсиса топчет в крови мертвые тела!
Сильно перепуганный, Вильгельм поднял короля и положил его на парадную постель.
Через несколько минут Эдуард стал приходить в себя и, очнувшись, как казалось, ничего не помнил из происходившего с ним.
– Благодарю, Вильгельм, – сказал он. – Ты разбудил меня от несвоевременного сна… Как ты чувствуешь себя?
