Фэй Уэлдон - Подруги
Эстер. Иначе нам не победить мистера Гитлера.
Грейс. Тогда пусть лучше он нас победит.
Не чересчур ли далеко она зашла? Да, чересчур.
Эдвин. А ну-ка ступай к себе в комнату, Грейс.
Грейс. Но я еще не доела.
И все-таки она уходит. Она побаивается своего гневливого родителя, особенно в утреннее время. Эстер — тоже.
Эдвин. Эстер, ты вконец распустила девчонку. Будем надеяться, эвакуированная пособьет с нее спеси. Я тебя записал на девочку.
Эстер. Ой. Я, честно говоря, рассчитывала на мальчика, помогал бы мне в саду.
Эдвин. В саду! Никакого сада отныне не будет. Будет огород. Боюсь, Эстер, что цветочным выставкам, равно как и твоим победам на них, пришел конец. Война, не время забавляться рюшками да финтифлюшками.
У Эстер темнеет в глазах.
Ибо Эстер, которая способна дальше заглянуть в будущее, нежели ее супруг, проводит много времени, работая в саду, и сад благодаря ее попечениям цветет и благоухает. Шелковые газоны, ухоженные клумбы, изобильный розарий — от роз у Эдвина першит в горле и щекочет в носу — уже много лет средоточие ее интересов, ее единоличные владения. Теперь Эдвин, судя по всему, считает себя вправе посягнуть на них.
Что ж, идея посягательства на чужие владения, несомненно, витает в воздухе. И все военные годы по саду метут туда-сюда смерчи сражений — сегодня Эдвиновы лук и морковь теснят цветочные бордюры Эстер, завтра — наоборот.
В то утро, когда объявлена междоусобица, Эстер пребывает в чрезвычайно расстроенных чувствах. Она уходит на кухню и принимается соскребать со стенок кастрюли горелую овсянку, стараясь не ронять слезы в мыльную воду.
Кто же она, эта Эстер, жена Эдвина (неоспоримо), мать Грейс (предположительно), названная мать Марджори и Хлои? Она — дочь приходского священника. Служение людям у нее в крови, и она считает, что хотя бы ради детей обязана оставаться мужественной, не унывать и не жаловаться. Подобно мужу, она терзается ощущением утраты. Он утратил карьеру и честь. Она утратила веру, проснулась как-то утром с безрадостным сознанием, что отец недолюбливает ее — его сердце отдано сыновьям, с сознанием, что господь, если он и существует, отнюдь не всеблаг. Теперь она несчастна из-за Эдвина, и только из-за Эдвина, однако он, как и ее отец, есть данность в ее бытии, и она к этой данности привыкла.
Она вышла замуж поздно, в тридцать лет, когда родители умерли, оставив ей небольшие деньги. Ее миловидность несколько поблекла: большие, слегка навыкате, глаза, много пушистых волос, увядшая кожа. День-деньской она хлопочет по дому, безостановочно и бестолково.
С мужем они спят врозь с тех пор, как родилась Грейс (а роды были тяжелые, а хотелось ей мальчика). И в лучшие-то времена физическая близость стоила ей огорчений, а ему — усилий.
Поэтому в такое утро, как сегодня, он готов ненавидеть ее и будет, будет, будет сажать морковь на ее клумбах. Столько в ней добродетельного упорства, столько хорошего тона в мешковатых твидовых юбках и бесформенных вязаных кофточках, столько неразбуженной красоты в скрытом под ними теле! Эта ее нетронутость доводит Эдвина прямо-таки до исступления. До грани удара. Еще немного, и у него лопнет сердце. Ну а она — она прекрасно знает, как изводит его своей добропорядочностью, отзывчивостью, нравственным превосходством. Но что же ей делать? Опуститься до уровня грубого мужлана? Никогда. Она терпеть его не может в такое утро.
И будет, будет сажать розы, и пусть он чихает и кашляет.
День, как видите, начался не лучшим образом для Грейс, и Эдвина, и Эстер. Сейчас, на станции, Грейс держит отца за руку не потому, что простила его, а потому, что, когда кругом толкутся одни женщины и дети, любой мужчина в цене и все должны знать, что он принадлежит ей.
14
Обыкновенно на станции Алден — тишина и благодать. Редко когда соберется за раз больше пяти человек пассажиров, а у добросовестного, домовитого начальника станции мистера Фелла всегда вдоволь времени и охоты вылизывать ее и лелеять. На платформе — чистота и порядок, название станции выложено живыми цветами на зеленом, ухоженном дерне насыпи, комната ожиданий отделана в викторианском стиле, освещается газовыми рожками и отапливается камином. Формально комната ожидания предназначена лишь для пассажиров первого класса, но в зимнее время двери ее, по воле мистера Фелла, открыты и для пассажиров третьего.
Сегодня на станции шум, толкотня, неразбериха, у мистера Фелла — приступ астмы, он задыхается и судорожно ловит воздух, уединясь у себя в кабинете. Церковные колокола приветственно разносят по окрестности радушный трезвон — в последний раз, ибо завтра правительство надолго запретит звонить в колокола по всей стране, из тех соображений, что это может каким-то образом способствовать немцам; паровоз, которому решительно не положено делать здесь остановку (про что никто не знает, кроме мистера Фелла, а мистер Фелл знает, но не может сказать из-за астмы), спускает пары; ответственный за эвакуацию, нимало всем этим не смущаясь, бодро выкликает по списку имена детей, которых здесь нет и в помине.
Дети ревут, взрослые возмущаются, собаки заливаются лаем.
Бразды правления привычно берет в свои руки Эдвин Сонгфорд. Он повергает в молчание колокола, паровоз и ответственного за эвакуацию. Он дает мистеру Феллу хлебнуть коньяку из карманной фляжки (стекло, оправленное в кожу и серебро) и выясняет то, что и без того давным-давно ясно: либо на станции остановился не тот поезд, либо поезд привез не тех детей.
Ждали эвакуированных из Хакни, иначе говоря — Ист-Энда. Приехали дети из Килбурна, то есть уэст-эндской части Лондона.
Ничуть не обескураженный, напротив, скорей воодушевленный сим обстоятельством — ибо среди приличной английской публики уже успели снискать себе печальную известность эвакуированные из Ист-Энда, которые не разбирают, где кресло, где сортир, и за которыми повсюду неотступно следуют их хваткие, злющие как ведьмы сквернословки матери и их не отпугнешь ни подчеркнутой учтивостью, ни ссылкой на отсутствие свободной кровати, ни указом правительства, — Эдвин отдает распоряжение собравшимся местным жителям, как тем, кто почище, так и из простых, разбирать уэст-эндских детишек, кому какой по вкусу. Плечистые мальчики и хозяйственного вида девочки идут нарасхват.
Марджори остается.
Грейс глядит и видит существо, которое наверняка будет как никто угнетать своим присутствием ее мать и раздражать отца. Она дергает Эдвина за рукав.
— Давай возьмем эту, — говорит Грейс.
— Придется, — говорит Эдвин. — Других не осталось.
Раз-два и готово, решилась судьба.
Возможно, впрочем, если вникнуть поглубже, обнаружится, что люди лучше, а фортуна добрей, чем нам кажется на первый взгляд. Возможно, Грейс остановила свой выбор на Марджори не со зла, а из желания помочь, угадав, как совпадают те чувства, которые Марджори выдает наружу, а она сама прячет в себе.
И возможно, не из расчета выбрала себе Хлоя «Тополя» вторым домом, Эстер — второй матерью, Грейс и Марджори — в подруги, а прозрев их тайные горести, их душевную неустроенность. Суть не в том, что она воспользовалась ими или они — друг другом в корыстных интересах, просто они льнули друг к другу, ища поддержки и утешения.
Как знать.
15
Теперь станция Алден закрыта, снесена с плеч железной дороги топором доктора Бичинга[2]. По путям слоняются бродяги. Вдоль путей тянутся изумительные россыпи полевых и садовых цветов, память о чудаке, который изъездил когда-то вдоль и поперек всю Англию по железной дороге с мешками цветочных семян, пригоршнями разбрасывая их из вагонного окна по встречному эдвардианскому ветру.
Станция Эгден, что в десяти милях, осталась нетронутой. Здесь Иниго высаживает взрослую Хлою, и она успевает на лондонский поезд, имея еще две минуты в запасе.
Как и предсказывал Иниго.
В «Итальяно» Хлоя приходит минута в минуту. Марджори — нет. Марджори опаздывает, ее, бесспорно, задерживают важные дела. Хлоя в сомнении, радоваться ли ей за Марджори или сердиться за себя.
Девочкой Марджори лезет из кожи вон, стараясь всем угодить. Если держаться молодцом, думает она, не хныкать, вести себя примерно, приедет мама, которую она любит, и заберет ее домой. Это — прямой вызов богу, но бог что-то не обнаруживает готовности принять его, хотя Марджори исправно ходит с Эстер в церковь не только по утрам в воскресенье, но и в среду вечером. (Грейс, безбожница с младых ногтей, в церковь ходить отказывается, точнее, каждый раз, как ходит, хлопается там в обморок, что, в сущности, одно и то же.)
А Элен все не торопится приехать за дочерью и взять ее домой.
