Иван Лазутин - Черные лебеди
Неожиданно Дмитрий почувствовал, как на плечи его легли руки Ольги. Он обернулся.
— Так и знала, что вы здесь. Скоро ты? Ведь завтра мне сдавать двадцать тысяч знаков!
— Олечка, обожди… Я скоро приду. У нас серьезный разговор, — Дмитрий встал и так, чтобы не заметил Веригин, беззвучно поцеловал Ольгу в щеку.
Ольга ушла. Дмитрий снова опустился на скамью и ждал, когда дядя вернется к рассказу.
— Так вот, — продолжал Веригин, — когда после двадцатого съезда партии начались реабилитации, сестра замнаркома написала в Москву письмо с просьбой реабилитировать ее брата. Через три месяца пришел ответ: «За отсутствием состава преступления дело вашего брата прекращено и он посмертно реабилитирован». А брат жив! Что ему было делать? Оставалось одно: ехать в Москву. Поехал. С колхозной справкой вместо паспорта и ответом из Прокуратуры Союза прибыл замнарком в Москву. Пришел в прокуратуру, рассказал свою историю. Там навели справки. Действительно: такой-то умер в таком-то году, там-то и там-то. Связались с Лубянкой. Там тоже навели справки, проверили. Результат тот же: умер в сорок первом году. Получилось: вроде бы человек вне закона, воскресший мертвец. Нужно восстанавливать документы, нужно снова стать живым человеком. А для этого оставалось одно: подтверждение свидетелей, что такой-то является не кем иным, как Родимовым Николаем Карповичем. Вот, видишь, я и расконспирировал замнаркома. Хотя это теперь не имеет значения…
Оперативный работник из МГБ и Николай Карпович пошли в бывший наркомат, теперь министерство. Там Родимову дали возможность ознакомиться со списками сотрудников министерства. Из работников наркомата осталось только пять человек: главный бухгалтер, начальник управления кадров, один из инженеров, швейцар и уборщица.
Начальник управления кадров сразу узнал Родимова. До войны он был инспектором в отделе кадров. Как только увидел своего старого замнаркома, так и вскочил с кресла. Своего рода инстинкт.
Бухгалтер тоже узнал Родимова сразу, но очень растерялся от неожиданности — не верил своим глазам. Даже по неосторожности ляпнул: «А мы, грешным делом, думали, что вас уже нет в живых». Бухгалтер не ошибался. Но сказать ему, что его и в самом деле «нет в живых» с осени сорок первого года, Родимов так вот сразу не решился.
Главный бухгалтер проводил Родимова до дверей кабинета, где сидел знакомый Родимову инженер. Но того в министерстве не было — он находился в командировке.
Со швейцаром и уборщицей Родимов встречаться не стал: не посоветовал оперуполномоченный из МГБ. Сказал, что достаточно будет письменных показаний троих.
Вечером Родимов нанес визит домой к своему бывшему подчиненному, а теперь начальнику управления кадров. Приняли его по-королевски, видно, с дальним прицелом. Первого заместителя министра перевели в ЦК и начальник управления не знал, с чем связано появление бывшего шефа в министерстве. Стол ломился от вин и закусок. Хозяйка, как бабочка, порхала из кухни в столовую и из столовой в кухню. Дочь-студентка играла на пианино, младший сын-школьник демонстрировал свои успехи в конструкторском деле. Одним словом, внимание, уважение… Провозглашали тосты, вспоминали старых сослуживцев…
После одного из тостов Родимов попросил внимания и рассказал о цели своего визита. Слушали его при гробовой тишине. Родимов ничего не утаил и ничего не прибавил. Показал справку о своей посмертной реабилитации.
Когда он закончил свой рассказ, хозяин и хозяйка выдворили из столовой сына и дочь. Родимов повторил свою просьбу: ему нужно письменное подтверждение, что начальник управления кадров министерства знает его с 1934 года по совместной работе в наркомате, что он не кто иной, как бывший заместитель наркома Родимов Николай Карпович.
Начальник управления долго ходил по комнате. Хозяйка сделала мужу какие-то тайные знаки и вышла. И когда остались вдвоем, бывший подчиненный круто отказал: мол, должен поговорить с руководством.
Родимов больше не промолвил ни слова — встал из-за стола и ушел. Ему не подали на прощание руки, его не вышли проводить.
Через неделю вернулся из командировки инженер, и Родимов снова пошел в министерство, чтобы сразу повидаться и с ним, и с главным бухгалтером. Главный бухгалтер встретил Родимова настороженно. Он избегал встречаться с ним взглядом и все искал в папках какой-то документ. Родимов коротко рассказал то, о чем неделю назад рассказывал за столом у начальника управления кадров. Было впечатление, что главному бухгалтеру обо всем уже известно, но дослушал он до конца. А потом с горечью сказал, что не может подтвердить личность Родимова: мол, столько лет прошло — вроде бы вы и вроде бы не вы — что-то и не ваше есть. Устно может сказать, что это Родимов, письменного же заверения никак сделать не может.
Разговор с инженером был еще короче. Тот оборвал Родимова на полуслове, сказал, что цель встречи ему известна, но, к сожалению, он не помнит облика бывшего заместителя наркома Родимова, что перед ним сейчас сидит человек, которого он видит впервые. Родимов был уверен, что инженер говорит неправду, что он узнает своего бывшего замнаркома. Когда-то, будучи еще молодым специалистом, он принес замнаркому не ту папку, с которой Родимов должен был ехать в Кремль на доклад. Его руки тряслись, голос дрожал, когда Родимов показал ему содержимое принесенной папки. Там лежали какие-то пустяковые сметы и совсем не относящиеся к делу расчеты. Теперь Родимов напомнил инженеру об этой оплошности, но тот невозмутимо сказал, что за двадцать лет работы в министерстве с ним подобных казусов не случалось. Тогда Родимов спросил его: не помнит ли он другой случай — как в 1936 году, в марте, на партийном комитете наркомата разбирали персональное дело молодого инженера — он устроил дебош в Сокольниках, и если б Родимов не поручился тогда за него, его исключили бы из партии. Услышав это, инженер опустил глаза. Ему стало стыдно смотреть в лицо Родимова. И все же он ответил, что, хотя и помнит, как разбирали его персональное дело, но кто, конкретно, поручился за него, забыл.
Родимов ушел от инженера униженный, с болью в сердце. Больше в министерстве ему нечего было делать. Он стал спускаться в вестибюль. Идти с тем же разговором к гардеробщику, которого он не помнил в лицо, и к уборщице, которую даже не представлял, было делом безнадежным. Только попадешь в смешное положение: мол, посмотрите на меня, товарищ уборщица, не узнаете, кто я такой? А уборщица возьмет да и бросит в ответ: «А кто я такая? Ты-то меня узнаешь?..»
Подошел Родимов к раздевалке, подал номерок. Было в лице пожилого гардеробщика что-то знакомое. «Может, это и есть гардеробщик Горелов?» — подумал он, надевая плащ. А потом осмелился спросить: «Вы, товарищ, случайно не Горелов?» — «Он самый», — ответил старик. А когда Родимов уже собрался уходить, свесился грудью за перегородку: «А вы, дорогой товарищ, случайно не Николай Карпович Родимов?» — «Вы угадали, — ответил замнарком. — Узнали меня?» — «Боже мой, да как же вас не узнать-то?! Вас из тыщи можно узнать… Теперь таких мало осталось… Все торопятся, мимо да мимо. Пройдет иной, даже взгляда не бросит, а вы, Николай Карпович, бывалоча, частенько останавливались вот здесь, про житье-бытье спрашивали… Как же, разве можно вас забыть?..»
Посмотрел-посмотрел Родимов на старика Горелова и решился: «Будь, что будет. Уже три раза плюнули в лицо, утрусь и в четвертый раз». Попросил у старика домашний адрес и сказал: если можно, то он придет к нему домой, есть важный разговор. Гардеробщик растерялся, но обрадовался. Пригласил на завтра, в воскресенье. Тут Родимов спросил: не знает ли он уборщицу Еськину? «Как же не знать-то, — ответил гардеробщик. — Она у нас трех наркомов и пять министров пережила. И сейчас все там же, у начальства убирает». Родимов попросил старика, чтобы он пригласил к себе Еськину. Эта просьба окончательно озадачила гардеробщика.
Родимов пришел к гардеробщику точно в шесть, как условились. Принял старик своего бывшего замнаркома, как только мог. Нашлась бутылочка. А к бутылочке и стол накрыли. По-простому, по-рабочему, но от души: селедочка, рассыпчатая картошка, щедро нарезанная колбаса. Уборщица не пришла. Она была в отпуске и уехала куда-то под Рязань.
Разговор сначала не клеился. Непривычно было старому гардеробщику сидеть за одним столом с бывшим замнаркомом. Выпили. Закусили. Прежде чем приступить к своей печальной повести, Родимов спросил старика, как живется, как работается. Тот не стал кривить душой, признался: на одной зарплате далеко не уедешь… Родимов спросил: сразу ли он узнал его? На это старик ответил: «А я вас, Николай Карпович, и не забывал». Встал из-за стола, снял со стены застекленную рамку с фотографиями. Среди фотографий Родимов узнал одну: групповой снимок работников наркомата, сделанный в тридцать пятом или тридцать шестом году. Родимов сидел рядом с наркомом в центре первого ряда. А за спиной — четыре ряда сотрудников, всего человек семьдесят-восемьдесят. В самом последнем ряду, сбоку, прилепились гардеробщик Горелов и уборщица Еськина. Картинно опершись на пол локтем, полулежал нынешний инженер, рядом с ним сидел на полу сегодняшний начальник управления по кадрам. Главный бухгалтер стоял в последнем ряду. Горелов аккуратно повесил рамку на прежнее место и сказал: «Я не только карточки этой со стены не снял, а даже глаза вам с наркомом не выколол». Родимову стало не по себе. «Это за что же?» — «За то, что объявили вас, Николай Карпович, врагами народа. А вы что думаете — у многих сейчас найдете эту карточку, да еще целехоньку, невредимую? Э-э-э… Если кто и сохранил, то вы себя на ней не найдете. Там, где был ваш облик, увидите или чернильное пятно, или иголками все насквозь истыкано…» Это поразило Родимова. Он даже засомневался, стоит ли начинать разговор, во имя которого пришел к Горелову.
