Покоя больше нет. Стрела бога - Чинуа Ачебе
– Ты высказал наши мысли.
– Эзеквесили, – обратился Эзеулу к говорившему.
– Иий, – отозвался тот.
– Я приветствую тебя. Твои слова вошли в мои уши. Эгонуонне.
– Иий.
– Ннаньелуго.
– Иий.
Эзеулу повеличал каждого из гостей его приветственным именем.
– Я приветствую вас всех. Вы пришли с добрым намерением, и я благодарю вас. Но я не слыхал ни о каком разногласии в отношении праздника Нового ямса. Два дня назад сюда явились мои помощники и сказали, что пора объявить день предстоящего праздника, а я ответил, что напоминать мне не входит в их обязанности.
Эзеквесили, склонив голову, потирал голый череп. Офока вынул из своего белого, без единого пятнышка, мешка из козьей шкуры пузырек с нюхательным табаком и отсыпал понюшку себе на левую ладонь. Сидевший ближе всех к нему Ннаньелуго потер ладони одна о другую и молча протянул левую руку в сторону Офоки. Тот пересыпал табак из своей ладони на ладонь Ннаньелуго, а себе насыпал новую понюшку из пузырька.
– Но с вами, – продолжал Эзеулу, – мне незачем говорить загадками. Все вы знаете наш обычай. Я называю день предстоящего праздника только тогда, когда останется всего один священный клубень.
Сегодня у меня три клубня, и поэтому я знаю, что время еще не пришло.
Трое или четверо гостей вступили в разговор одновременно, но затем смолкли, предоставив говорить Оненьи Ннаньелуго. Прежде чем начать, он поприветствовал каждого из присутствующих по имени.
– По-моему, Эзеулу говорил хорошо. Каждое его слово вошло в мои уши. Все мы знаем обычай, и никто не может утверждать, что Эзеулу нарушил его. Но ямс в земле созрел, и, если не собрать урожай сейчас, его спалит солнце и сожрут долгоносики. Однако мы только что слышали от Эзеулу, что у него еще остаются несъеденными три священных клубня. Что же нам делать? Как нести человека со сломанным позвоночником? Нам известно, почему священные клубни до сих пор не съедены: это произошло по вине белого человека. Но его тут нет; он испортил воздух, а дышать этим воздухом приходится нам. Мы не можем пойти в Окпери и потребовать, чтобы он пришел сюда и съел клубни ямса, которые встали теперь между нами и урожаем. Так неужели мы будем сидеть и смотреть, как гибнет наш ямс и как умирают с голоду наши дети и жены? Нет! Хотя я не жрец Улу, я с уверенностью скажу, что Улу не желает Умуаро гибели. Мы называем его спасителем. Вот почему ты, Эзеулу, обязан найти какой-то выход. Если бы я мог это сделать, я бы сейчас же пошел и съел оставшиеся клубни. Но я не жрец Улу. Это ты, Эзеулу, должен спасти наш урожай.
Остальные вполголоса выразили свое одобрение:
– Ннаньелуго.
– Иий.
– Ты говорил хорошо. Но сделать то, о чем ты просишь меня, нельзя. Так не делается. Эти клубни – не пища, а едят их не для того, чтобы утолить голод. Ты просишь меня съесть смерть.
– Эзеулу, – вступил в разговор Аничебе Удеозо. – Мы знаем, что так никогда не делалось раньше, но ведь никогда раньше белый человек не забирал от нас верховного жреца. Нынешнее время не похоже на времена, которые мы знавали прежде, и мы должны идти в ногу с ним, чтобы не оказаться поверженными в прах. Оглядись и скажи мне, что ты видишь. Есть ли, по-твоему, другое Умуаро за стенами твоей хижины?
– Нет, Умуаро – это вы, – ответил Эзеулу.
– Да, Умуаро – это мы. Поэтому выслушай, что я тебе скажу. Умуаро просит тебя сегодня же пойти и съесть оставшиеся клубни и назвать день начала уборки урожая. Ты хорошо меня слышишь? Я говорю, пойди и съешь те клубни сегодня же, а не завтра, и, если Улу скажет, что мы совершили грех, пусть ответственность за него ляжет на наши головы. Мы вдесятером берем весь грех на себя. Ты не будешь за это в ответе, потому что послали тебя мы. Если человек посылает ребенка поймать землеройку, он обязан также приготовить для него воду, чтобы смыть с его руки дурной запах. Мы приготовим для тебя воду. Умуаро, хорошо ли я говорил?
– Ты сказал все, что следовало. Наказание понесем мы.
– Предводители Умуаро, не подумайте, что я с пренебрежением отнесся к вашим словам, ибо это не так. Но вы не можете сказать: «Сделай то, чего не делается, а вину мы возьмем на себя». Я верховный жрец Улу, и то, что я вам сказал, его воля, не моя. Не забывайте, что у меня тоже посажен на полях ямс и что мои дети, мои родичи и мои друзья – вы в том числе – все сажали ямс. Я не мог бы пожелать разорения всем этим людям. Я не мог бы пожелать беды и последнему человеку в Умуаро. Но здесь я не волен. Иной раз мы бываем хлыстом в руках богов.
– Сказал тебе Улу, на что он гневается? Неужели его гнев нельзя смягчить какой-нибудь жертвой?
– Я не стану ничего скрывать от вас. Улу действительно сказал, что две новые луны пришли и ушли и некому было разломить для него орех кола, а Умуаро безмолвствовало.
– Что же он ожидал от нас услышать? – не без запальчивости спросил Офока.
– Я не знаю, Офока, что он ожидал от вас услышать. Ннаньелуго задал мне вопрос, и я ответил.
– Но если Улу…
– Не будем спорить об этом, Офока. Мы спросили у Эзеулу, на что Улу гневается, и он сказал нам. Теперь наша забота – умилостивить его. Давайте попросим Эзеулу пойти к Улу и сказать ему, что мы узнали причину его гнева и готовы загладить свою вину. На каждый проступок есть своя искупительная жертва, от нескольких каури до коровы или человека. Подождем, что он нам ответит.
– Если вы просите меня снова пойти к Улу, я сделаю это. Но я должен предупредить вас, что бог, который хочет, чтобы ему принесли в жертву цыпленка, может потребовать целую козу, если его спрашивают во второй раз.
– Не сочти, что я злоупотребляю расспросами, – снова подал голос Офока, – но мне хотелось бы знать, с кем,
