Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)
Еще одно дело, на которое он, однако, не слишком рассчитывал (поскольку заботился о своем здоровье, но не тревожился о нем), – консультация с семейным врачом. О чем, Неба ради? Описать симптомы было довольно сложно. Легкое помутнение перед глазами и головокружение? Или неприятное сдавливание, ощущение удушья, бульканье и хрипы в грудном отделе, как сказал бы анатом? Или довольно сильное и болезненное сердцебиение, которое судья считал подтверждением того, что он вовсе не бессердечен? Не важно, что это было. Врач наверняка улыбнется подобным мелочам, а судья улыбнется в ответ, они встретятся взглядами и вместе рассмеются от всего сердца! Плевать на медицинские советы. Судье они никогда не понадобятся.
Молись, молись, судья Пинчеон, взгляни на свои часы, сейчас же! Но – ни единого взгляда. А ведь до обеда осталось всего десять минут! Из вашей памяти наверняка не могло ускользнуть значение сегодняшнего обеда, последствия которого куда важней, чем у всех предыдущих банкетов! Да, самое важное событие текущей вашей выдающейся карьеры: вас посадят во главе стола, уставленного изысканными кушаньями, и собрание станет внимать вашему звучному внушительному голосу. Однако это не публичный обед, а всего лишь встреча десятка друзей из разных областей штата; людей выдающихся характеров и влияния, которые собрались, почти неофициально, в доме общего друга, также высокопоставленного, пригласившего их отметить некоторое улучшение своего благосостояния. Банкету далеко до французской кухни, и все же он будет чудесен. Настоящая черепаха, лосось, губан, говяжьи копчености, свинина, английская баранина, добротный ростбиф или другие подобные лакомства, достойные аппетитов государственных мужей, коими и являлись большинство приглашенных. Кушанья, редкие в это время года, будут поданы в сочетании со старым сортом мадеры, который великолепен в любые времена. То была марка «Джуно», знаменитое вино, ароматное, мягкой крепости; закупоренное в бутылки счастье, золотая жидкость, ценой превосходящая жидкое золото, столь редкий и восхитительный сорт, что старые любители вин отсчитывали эпохи своих жизней по возможности его попробовать! Оно уносило сердечные боли, не оставляя похмелья! Если бы судья Пинчеон мог выпить бокал этого вина, он наверняка бы стряхнул непривычную летаргию, которая (уже на пятнадцать минут) заставила его опоздать на столь важный обед. Способный на все, кроме оживления мертвых! Не желаете ли вина, судья Пинчеон?
Увы, обед был пропущен. Неужели вы действительно забыли истинную его цель? Тогда позвольте нам ее напомнить, чтобы вы сразу же вскинулись из дубового кресла, которое словно действительно зачаровано, как кресло Комю[53] или то, к которому Молл Питчер[54] приковывала своих жертв. Амбиции являются талисманом, который куда сильней всякого колдовства. Поднимайтесь же, торопитесь по улицам, присоединяйтесь к компании, прежде чем все окончательно испортится. Они ждут вас, и не в ваших интересах испытывать их ожиданием. Эти джентльмены – нужно ли вам напоминать? – не просто так приехали сюда из всех городов штата. Они опытные политики, они привыкли принимать меры заблаговременно, определяя вместо людей и без их ведома того, кто станет следующим правителем. Голос общества на следующих выборах губернатора будет грохотать, как гром, однако станет лишь эхом тех слов, которые тихо произнесут упомянутые джентльмены за дружеским банкетом. Они собрались, чтобы выбрать своего кандидата. Эта кучка тонких интриганов будет контролировать Конгресс, тем самым диктуя партии свои условия. А есть ли более достойный кандидат, более мудрый и образованный, известный своей щедростью, преданный принципам безопасности, неоднократно испытанный владелец публичных доверительных фондов, безупречный в личных отношениях, обладающий бо́льшим количеством акций и более давней родословной, – кто может выдвинуть свою кандидатуру, сочетающую в себе все перечисленные качества, кроме как сидящий перед нами судья Пинчеон?
Так поспешите! Сделайте свой шаг! Награда, к которой вы так стремились, ползли, шагали, теперь на расстоянии вытянутой руки! Придите на этот обед! Выпейте пару бокалов благородного вина! Сделайте свое заявление хотя бы шепотом, если пожелаете! И вы подниметесь из-за стола губернатором великого старого штата! Губернатор Массачусетса Пинчеон!
Разве ваше сердцебиение не ускоряется от подобной перспективы? Вы всю жизнь стремились достичь этой цели. Теперь же, когда от вас требуется лишь проявить свое согласие, почему вы так безвольно осели в дубовом кресле прапрадеда, словно предпочитая его губернаторской должности? Вы прекрасно знаете историю Короля Бревна[55], но в наши бурные времена едва ли можно выиграть выборный пост губернатора, уподобившись ему.
Что ж, на обед вы уже опоздали! Черепаху, лосося, губана, фазанов, вареную индейку, баранину, свинину, ростбифы уже почти доели, теплый картофель и подливки подернулись застывшим жиром. Судья, если не занимался чем-то другим, творил чудеса ножом и вилкой. Это о нем, знаете ли, ранее говорили, описывая его аппетиты, что Создатель сотворил его крупным животным, но час обеденный превращает его в чудовище. Люди его предпочтений должны молить о снисхождении других во время трапезы. Впервые судья Пинчеон опоздал на обед! Опоздал даже для того, чтобы присоединиться к компании за вином! Гости уже веселы, они забыли о судье и, заключив, что он отправился к Партии Свободной Земли, решили выбрать другого кандидата. Появись наш друг среди них, с этим жутким застывшим взором, его зловещее присутствие развеяло бы их радость. Да и судья Пинчеон, обычно столь аккуратный, не показался бы за обеденным столом с кровавым пятном на груди. Кстати, откуда оно там взялось? Выглядит оно отвратительно, и лучше судье как следует застегнуть пальто, взять своего коня из платной конюшни и как можно быстрее мчать к дому. Там, после бокала бренди с водой, бараньей отбивной, бифштекса, жареной птицы или иного обеда, собранного на скорую руку, который станет и ужином, ему стоит провести вечер у своего камина. Ему придется долго согревать ноги, чтобы избавиться от промозглого холода этого мерзкого старого дома, от которого кровь стыла в жилах.
Вставайте же, судья Пинчеон, вставайте! Вы потеряли весь день. Но завтрашний день скоро наступит. Подниметесь ли вы, чтобы выжать из него все возможное? Следующий день, и следующий, и следующий. Для нас, живых, всегда есть возможность проснуться на следующий день. Для умершего сегодня утро становится воскрешением.
А пока что сгустившаяся тьма выползает из углов комнаты. Тени высокой мебели становятся глубокими, поначалу более четкими, а затем расширяются до той степени, когда очертания их теряются в сером приливе забвения, который медленно поглощает один предмет за другим, а вместе с ними и сидящую в центре фигуру. Мрак не появился из ниоткуда, он собирался весь день, а теперь, ощутив свой час, решил воцариться над всем. Лицо судьи, застывшее и неестественно бледное, отказывалось погружаться во тьму. Все слабее становился свет. Серые сумерки сменились тьмой. Лишь в окне слабо брезжило не мерцание, а лишь намек на него, если не ощущение, что в той стороне находится окно. Или и оно исчезло? Нет! Да! Не совсем! И осталась темная белизна – мы позволим себе использовать столь противоречивое описание – темная белизна лица судьи Пинчеона. Черты его растворились: осталась лишь бледность. Как теперь рассмотреть его? Нет больше окна! Нет больше лица! Бесконечная, непроницаемая чернота затмила зрение! Где же наш мир? Весь исчез в темноте, и мы дрейфуем в хаосе, под звуки порывов бездомного ветра, который вздыхает и бормочет в попытках найти прежний мир!
А есть ли иные звуки? Один, который внушает страх. Это тиканье часов судьи, которые, с тех пор как Хепизба оставила комнату в поисках Клиффорда, он так и сжимает в руке. По неизвестной причине этот тихий, почти незаметный, но не умолкающий пульс Времени в застывшей руке Пинчеона навевает наибольший ужас во всей этой сцене.
Но слушайте! Этот порыв ветра был громче. И стон его не так необычайно мрачен и уныл, как тот, который пятый день навевал отчаяние на все человечество. Ветер сменил направление! Теперь он летит с северо-запада, трясет дряхлый Дом с Семью Шпилями, словно пытаясь его сломать. Один яростный порыв за другим ударяются в дом! И старый особняк снова скрипит, громко, но неразборчиво жалуясь закопченным горлом (иными словами, простуженной глоткой широкой каминной трубы), – отчасти на грубый ветер, но больше на полтора века знакомства и противостояния с этой погодой. За каминной доской что-то ревет и грохочет. Хлопает дверь наверху. Окно, возможно, было оставлено не закрытым или же распахнулось от непогоды. Нет смысла скрывать, какими потрясающими духовыми инструментами являются старые деревянные дома, одержимые самыми странными звуками: они немедленно начинают петь, вздыхать, плакать и кричать, и колотить молотками, эфемерными, но оттого не менее оглушительными, в какой-нибудь дальней комнате раздаются шаги, шелестит таинственный шелк – стоит лишь доброму порыву ветра ворваться в открытое окно. Как тут не поверить в призраков? Все слишком жутко. Этот беснующийся в покинутом доме ветер, и молчаливый судья, невидимый для нас в этой комнате, и неутомимое тиканье его часов!
