Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)
Прошу вас немедленно составить приписку к моей духовной касательно вышеупомянутых распоряжений; а суммы, о которых идет речь, надлежит вычесть из доли наследства, причитающейся моему старшему сыну. Будьте же так добры изготовить нужный документ и привезти его с собой, когда в следующую субботу пожалуете
к преданной Вам
Софии Алетее Ньюком.
Вторник, вечером".
Я со вздохом возвратил письмо той, что его нашла.
- Это лишь пожелание вашей бабушки, дорогая мисс Этель, - сказал я. Уж простите мне, но я, право, слишком хорошо знаю вашего старшего брата, чтобы полагать, будто он исполнит ее волю.
- Он исполнит ее, сэр, ручаюсь вам! - объявила мисс Ньюком высокомерно. - Он бы сделал это безо всякой просьбы, поверьте, знай он только, до какого бедственного состояния доведен мой милый дядюшка. Барнс сейчас в Лондоне и...
- Вы хотите ему написать? Наперед знаю, что он ответит.
- Я сегодня же к нему поеду, мистер Пенденнис! Я поеду также к моему дорогому, горячо любимому дядюшке. Мне просто невыносимо думать, где он находится! - вскричала девушка, и глаза ее наполнились слезами. - Это божья воля. Благодарю тебя, господи! Ведь если бы мы раньше нашли бабушкино письмо и Барнс отдал бы деньги без промедления, они пропали бы во время этого ужасного банкротства. Я сегодня же отправляюсь к Барнсу. Не поедете ли и вы со мной? Навестили бы своих старых друзей! Мы сегодня же вечером побывали бы у него... у Клайва. Слава богу, их семья больше не будет знать нужды!
- Мой милый друг, ради такого дела я готов отправиться с вами хоть на край света, - сказал я, целуя ее руку. Как она была хороша в эту минуту! Щеки ее горели румянцем, голос дрожал от счастья. Перезвон рождественских колоколов, огласивших окрестность, казалось, нес нам радостные поздравления, а фасад старого дома, перед которым мы стояли и беседовали, сиял в лучах утреннего солнца.
- Так вы поедете? О, благодарю вас! Только сперва я поднимусь расскажу все графине де Флорак! - воскликнула обрадованная девушка, и оба мы вошли в дом.
- С чего это вы вздумали целовать ручки у Этель Ньюком, сэр? И что означает столь ранний визит? - осведомилась миссис Лора, едва я вернулся к себе.
- Уложите мой саквояж, Марта! Я через час уезжаю в Лондон, - объявил мистер Пенденнис.
Если уж я, восхищенный полученной вестью, поцеловал на радостях руку Этель, то нетрудно догадаться, в какой восторг пришла по этому поводу моя бесценная подруга. И я знаю, кто возносил небу благодарственную молитву, когда мы, чуть ли не вдвоем во всем поезде, неслись в Лондон.
^TГлава LXXVIII,^U
в которой на долю автора выпадает приятное поручение
Прежде чем мы расстались на вокзале, мисс Ньюком взяла с меня слово, что завтра, рано поутру, я появлюсь в доме ее брата. Пожелавши ей всего наилучшего, я отправился в свое опустелое жилище, но там было так уныло в этот праздничный день, что я предпочел поехать с визитом на Хауленд-стрит и, коли меня пригласят, отобедать на Рождество у Клайва.
Я застал своего друга дома и, несмотря на праздничный день, за работой. Он обещал скупщику окончить к завтрашнему дню две картины.
- Он недурно платит, а мне очень нужны деньги, Пен, - сказал художник, продолжая трудиться над своим полотном. - Мне стало спокойней житься с тех пор, как я свел знакомство с этим порядочным малым. Я запродал ему себя целиком - и душу и тело - примерно за шесть фунтов в неделю. Он регулярно мне платит, а я поставляю ему товар. Если б не болезнь Рози, мы жили бы вполне прилично.
Болезнь Рози? Это известие меня огорчило. Тут бедняга Клайв, не скупясь на подробности, сообщил мне, что истратил на докторов более четверти всех заработков за истекший год.
- Есть тут один величавый субъект, которого очень возлюбили мои дамы. Он живет здесь поблизости, на Гауэр-стрит, и за последние шестнадцать визитов содрал с меня шестнадцать фунтов шестнадцать шиллингов, да еще с такой милой невозмутимостью, точно полагает, что гинеи растут у меня в кармане. Он беседует с моей тещей о модах. Жена моя, бедняжка, та верит каждому его слову. Вот, полюбуйся - его экипаж как раз подкатил к подъезду! А вот и его гонорар, чтоб его черт подрал! - добавляет Клайв, с сожалением глядя на конвертик, лежащий на каминной полке рядом с гипсовой ecorche {Моделью, изображающей мышцы человеческого тела (франц.).}, какие видишь почти в каждой мастерской живописца.
Я взглянул в окошко и увидел, как из коляски появилось "светило", этакий утешитель дам, который впоследствии перебрался из Блумсбери в Белгрэйвию и постепенно проник во множество будуаров и детских. Этот мистер Шарлатан и ему подобные являются в нашей протестантской стране чем-то вроде отцов исповедников старых времен. Каких только тайн им не доверяют! В какие святилища не получают они доступ! Сдается мне, что полковая дама специально нарядилась к приезду своего модного лекаря, ибо, одетая со всей доступной ей пышностью (и даже с тем драгоценным камнем в волосах, который запомнился мне еще в Булони), она появилась в мастерской почти вслед за тем, как было доложено о прибытии эскулапа, и присела передо мною в изысканном реверансе; о, она была просто неописуемо любезна!
Клайв говорил с ней приветливо и кротко, с какой-то наигранной бодростью.
- Вот, видите, работаю, хоть нынче и праздник. Завтра утром придет заказчик за картинами. Принесите мне добрые вести о здоровье Рози, миссис Маккензи. И, пожалуйста, гляньте на каминную полку - там возле ecorche лежит приготовленный для вас конвертик.
Миссис Мак подошла к камину и взяла деньги. А я про себя подумал, что, кроме этой освежеванной гипсовой модели, здесь есть еще кто-то, с кого дерут шкуру.
- Мне хочется, чтобы ты остался у нас отобедать. Останься, Пен, прошу тебя! - попросил Клайв. - И будь с ней полюбезней, хорошо? Сегодня придет обедать мой милый старик. Они считают, что он квартирует в другом конце города и ему помогают его братья. Только, смотри, ни слова про Серых Монахов. Это может взволновать Рози, понимаешь. Ну до чего благородный старик, а? И право же, ему не так уж плохо живется в этом месте. - Клайв говорил все это, не отрываясь от работы: он стремился использовать последние лучи света в этот короткий декабрьский день; а когда он начал чистить палитру и мыть кисти, в комнату вернулась миссис Маккензи.
Милочка Рози, конечно, очень слаба, но доктор Шарлатан прописал ей ту самую микстуру, которая так помогла прелестной молодой герцогине Кудахтширской, и он уверен, что нет причины для беспокойства.
Тут я вступил в разговор и рассказал несколько историй про семейство герцогини Кудахтпшрской, точь-в-точь как в былые дни, когда одним из моих развлечений было тешить полковую даму анекдотами из жизни аристократии, к обстоятельствам и делам которой она и посейчас сохранила похвальный интерес. Так одной из немногих книг, уцелевших в катастрофе на Тайберн-Гарденз, была "Книга пэров": этот ныне порядком истрепанный том с увлечением читали Рози и ее маменька.
Анекдоты мои были приняты вполне благосклонно; может быть, по случаю праздника, только отношения между миссис Мак и ее зятем казались заметно лучше прежнего. Когда Клайв обратился к полковой даме с просьбой убедить меня остаться у них обедать, она тотчас же любезно поддержала его, уверяя, что ее дочка будет просто счастлива, если я соизволю разделить с ними их скромную трапезу.
- Конечно, это будет не такой обед, какой вы когда-то едали в ее доме, - шесть закусок, жаркое двух сортов, и роскошная ваза для фруктов, и блюда серебряные, и крышки... Но так или иначе, Рози будет от души рада угостить вас чем бог послал! - восклицает полковая дама.
- Может, пусть и Томми посидит с нами за столом, а, бабушка? спрашивает Клайв робким голосом.
- Разумеется, если вам так хочется, сэр.
- Дедушке будет так приятно посидеть с ним рядом, - говорит Клайв. - Я пойду встречу его. Он обычно идет через Гилфорд-стрит и Рассел-сквер, продолжает Клайв. - Не пойти ли нам вместе, Пен?
- Бога ради, идите, не стесняйтесь из-за нас! - говорит миссис Маккензи, тряхнув головой. Когда же она удаляется, Клайв шепчет мне, что я был бы ей только помехой: ведь ей надобно присматривать за ростбифом, стряпать пудинг и печь пирожки.
- Я и не сомневался, что без нее здесь ничего не обходится, - ответил я, и мы отправились встречать нашего милого старика и скоро увидели, как он медленно бредет с той самой стороны, откуда мы его ждали. Палка в его руке дрогнула и упала на панель; дрожал и голос, которым он окликнул Клайва, и рука, протянутая мне для пожатия. Он заметно сгорбился и ослабел. За последние двадцать месяцев он состарился больше, чем за истекшие двадцать лет. Нежно взявшись под руки, они двинулись к дому, а я пошел рядом. Как мне хотелось, чтобы скорей наступил завтрашний день и эти двое могли больше не расставаться! Голос Томаса Ньюкома, некогда такой уверенный и зычный, теперь звучал дискантом, а когда он стал расспрашивать о мальчике, и вовсе показался мне почти детским. Его седые волосы свисали на воротник. Я заметил это, когда мы проходили под газовым фонарем, увидел я также широкую спину и руку Клайва, которой он поддерживал отца, и его открытое лицо, обращенное к старику. О, Барнс Ньюком, Барнс Ньюком! Прояви себя хоть однажды порядочным человеком и помоги своим родичам! - думал я.
