Смертный бессмертный - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Буркхардт спрятал лицо в ладонях и несколько мгновений боролся со своими чувствами. Наконец он сломал печать и голосом, порой прерывающимся от волнения, прочитал письмо.
Возлюбленный мой отец – если дочь еще вправе называть тебя этим нежным именем! Чувствуя, что дни мои сочтены, пока еще остались силы, в последний раз попытаюсь найти в твоем сердце хотя бы жалость к той, кого ты прежде так любил, – и умолить тебя снять проклятие, тяжелым грузом лежащее у меня на сердце. Отец мой, я не так виновна и порочна, как ты думаешь. Не воображай, что я могла, презрев все узы долга и благодарности, покинуть нежнейшего из родителей, оставить его печальным, одиноким вдовцом и соединиться с сыном его заклятого врага, если бы не надеялась пламенно, всем сердцем – нет, если бы не лелеяла почти как непреложную истину мысль, что, узнав о моем замужестве, ты скоро простишь грех, на который я решилась лишь из страха, что ты отвергнешь наш союз. Я твердо верила, что и муж разделит мою любовь к отцу и станет вместе со мной, как нежный сын, заботиться о твоем счастье и благополучии. Ни на миг не могла я вообразить, что нанесу сердцу отца незаживающую рану! Моя юность и пламенные увещевания мужа, быть может, до некоторой степени извиняют мое прегрешение.
День, когда я узнала, что ты обрушил на меня роковое проклятие и твердо решил никогда больше со мной не видаться, оставил в моей памяти неизгладимый след. В тот миг казалось, что Небеса меня покинули, что на мне горит клеймо отцеубийцы! Мозг и сердце пылали, словно в огне, но кровь оледенела и застыла в жилах. Смертный холод сковал все мои члены, уста окаменели. Я не могла даже плакать – внутри иссяк источник слез.
Не знаю, долго ли я оставалась в таком состоянии; я лишилась чувств и пришла в себя лишь через несколько дней. Когда полное сознание собственной гибели ко мне вернулось, я рвалась немедленно броситься к тебе, упасть к твоим ногам, если возможно, вымолить прощение; но не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. К тому же скоро я узнала, что мои письма к тебе возвращались нераспечатанными, а муж наконец сообщил, что все его попытки с тобою повидаться также остались совершенно бесплодны.
И все же, едва силы ко мне вернулись, я отправилась в замок; но, к несчастью, едва войдя, встретила сурового и грубого слугу, который, как оказалось, знал меня в лицо; он сообщил, что все мои попытки увидеться с его хозяином будут бесполезны. Я просила, умоляла, даже становилась перед ним на колени на голой земле. Он даже слушать не стал – вместо этого подвел к воротам и у меня на глазах выгнал старого привратника, который меня впустил; этот старик ушел вместе со мной и потом верно служил мне до самой своей смерти. Видя, что все усилия тщетны и что уже несколько старых слуг потеряли место из-за меня, с совершенно разбитым сердцем я покорилась судьбе и оставила дальнейшие попытки.
После рождения сына (чьей верности и любви доверяю эту печальную повесть) муж мой с нежнейшей заботой употребил все доступные ему средства, чтобы развеять мою печаль; в то время он получил по наследству ценное имение в Италии и предложил переехать в эту дивную страну, где ничто не будет напоминать мне о прошлом. Однако ни заботливое внимание моего милого Конрада, ни яркий солнечный свет и теплый ветер с моря не могли разогнать столь глубокую, неутолимую печаль; и скоро я поняла, что Италия со всеми ее красотами для меня не сравнится с милой родиной, с ее суровыми горами, одетыми темной сосновой хвоей.
Вскоре после приезда в Рим я родила дочь – событие, за коим слишком скоро последовала смерть моего дорогого мужа. Необходимость постоянно заботиться о младенце в какой-то мере облегчила боль этой страшнейшей из потерь. Но и в самой глубине скорби, переполнявшей сердце, Бог знает, как часто, склоняясь над постельками сына и дочери в их детских недугах, с запоздалым раскаянием вспоминала я ту нежность и заботу, с которой ухаживал за мной во время болезни самый любящий из отцов!
Долго и трудно боролась я со своими чувствами и не раз просила Бога сохранить мне жизнь лишь для того, чтобы я могла наставить детей в истинах веры и научить их искупить грех своей матери. Милосердные Небеса услышали эту молитву; я получила дар, о котором просила; верю, дорогой отец, что, если ты откроешь этим детям свое сердце – увидишь, что я воспитала их в святой любви и страхе Божьем, и найдешь в них усердных заступников за меня. Быть может, они заступятся за меня и выше – когда Небо призовет твою дочь на Страшный суд и… о, каким тяжким обвинением против нее станет проклятие отца и господина! Отрекись от него, отец! Молю, сними ужасное проклятие с бедной кающейся Иды! – пришли свое благословение, как ангел милосердия, и помолись о даровании ей вечного покоя. Прощай навсегда, отец! – навсегда прощай! Крестом, к изображению коего прижимаю сейчас горящие в лихорадке губы, Тем, Кто в неизмеримом милосердии Своем взошел на этот крест, дочь твоя, когда-то столь любимая Ида, молит и заклинает тебя не презреть ее мольбу!
– Дитя мое! Дорогое дитя! – с рыданиями воскликнул Буркхардт, и письмо выпало у него из рук. – Пусть Отец Всевышний простит тебя так же нелицемерно, как из глубины истерзанного сердца я тебя прощаю! Если бы кающийся отец мог прижать тебя к груди, собственными устами уверить в своей любви, стереть с твоих глаз горькие слезы! Что ж, хотя бы дорогие воспоминания о тебе он будет лелеять и охранять ревнивее, чем собственную жизнь.
Весь следующий день Буркхардт провел в своих покоях, допустив к себе лишь доброго отца Иеронима; после событий прошедшего дня ему требовался долгий отдых. Однако на следующее утро он вышел в зал, где уже нетерпеливо ждали его Герман и юная Ида. Бледное лицо еще хранило следы пережитого волнения; однако старик нежно поцеловал внуков, а затем с ласковой улыбкой надел на шею Иды массивную, богато украшенную золотую цепь с закрепленной на ней связкой ключей.
– У замка появилась
