Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Таллин будет всегда (за исключением перевода стихотворения А. Раннита «Отрешение», включенного в авторский сборник Нарциссова) светлым пятном в мрачных стихах поэта.
С присоединеним Эстонии к СССР продолжал работать по специальности, пока не был призван в Советскую Армию. В 1943 году перешел фронт и был отправлен инженером-химиком на сланцевый завод все в той же Эстонию. В 1944 году Нарциссов вместе со всем персоналом завода эвакуировался в Германию и в конце войны оказался в находившемся во французской зоне лагере Ди-Пи. По воспоминаниям других ди-пийцев, он читал лекции о литературе в ряде беженских лагерей. Затем последовала эмиграция сначала в Австрию (1950–1953), а оттуда затем в США, где работал консультантом по научно-технической литературе в различных научных библиотеках до выхода на пенсию в 1971 году.
Семейная жизнь сложилась тоже удачно. Жена Лидия Александровна, урожденная Горшкова (1913–2004), ценила творчество мужа. Они были счастливыми супругами, счастливыми родителями сына, счастливыми дедушкой с бабушкой.
Стихи Нарциссов начал писать в гимназии, а в 1928 году вступил в Юрьевский Цех поэтов, где познакомился с поэтом Борисом Вильде – будущим участником французского сопротивления, расстрелянном фашистами. Воспоминания об этом периоде жизни вошли в стихотворение «Двойники». В 1934 году стихотворение Нарциссова было напечатано в самом престижном эмигрантском издании «Современные записки» (№ 56), в начале 50-х – его стихи и литературоведческие статьи регулярно появляются в «Гранях». И лишь в 1956 году выходит первый сборник поэта. Затем тоненькие книжки стихов выходят с завидной регулярностью: в 1961 – «Голоса», в 1965 – «Память», в 1969 – «Подъём», в 1974 – «Шахматы», в 1978 – «Звездная птица», ставшая самым полным прижизненным изданием стихов поэта. Нарциссов включил в нее все прежние сборники и часть новых стихотворений. Стихи Нарциссова заметили и одобрили И. Одоевцева и Я. Горбов, статьи его творчеству посвятили Б. Филиппов, А. Цветиков и Ю. Иваск.
Все писавшие о Б. Нарциссове отмечали его тяготение к мрачной поэзии Эдгара По. Пожалуй, он мог повторить вслед за американским поэтом: «Жизнь – безумный кошмар, который преследует нас до тех пор, пока не бросит наконец в объятия смерти». Впрочем, сам Нарциссов сказал не хуже уже в первом сборнике своих стихов: «Только поэты-астрологи / Принимали по звездному коду / Далекий сигнал катастроф» («Земля задыхалась. Но капали…»). А последнем прижизненном так подвел итог своим размышлениям об отношении писателя и читателя:
Читателя не причесывай стихами,
Не корми дешевой печалью,
А – давай ему рвотный камень,
А – бури ему череп сталью
………………………………………..
Он поймет ядовитое жало
В происшествиях мира простых,
И твои жестокость и жалость, —
Пронизавшие стих.
(«Читателя»)
И еще определеннее в уже упоминавшемся «Двойнике», завершающем посмертную книжку стихов:
Любовь с поэзией в союзе
Мне, видимо, не суждена:
Моей приличествует музе
Кладбище, ужас и луна.
Кладбище не так уж часто встречается в стихах Нарциссова, а вот ужас присутствует в неимоверных количествах. «Мутный ужас бродит в человеке», в мире царит «белый холод смерти», дорога ведет «в никуда»; «кровавая над садами свисает луна»; «осени костлявая рука»; «труп незрячими глазами смотреть в потемки будет до утра». По небу носятся «черные молнии», «черная птица стучится в окно».
Человека в стихах Б. Нарциссова окружают мистические чудовища, страшные демонические существа, чертовщина: Гиппогриф охотится за человеком, Ведогонъ по лесу кружит; размахай, «над душою скребя», будет «заползать, мельтешить и мотать» человека; «угластые зеленыши», плесени, угары, нежити – все они пугают человека, говорят ему о бессмыслице бытия. Загадочный Кокодрил как вцепится «в душу тебе – так уже не отвяжется».
Да и реальные явления и существа внушают готический ужас. Метафоры Нарциссова зловещи. Фонарный свет здесь то «темен и тревожен», то «дрожит»; «мой дом, как могила»; «мертвый город в черных кавернах»; «жуток час ночной»; «искривленные щупальца сучьев протянулись к озябшей луне».
Целый ряд стихотворений, названных именами планет, представляют небесные светила страшными: солнце – то «сын желтых драконов и сам дракон», то «пухнет», то совсем «остыло»; «Сатурн зловеще бледный пророчит горе и позор», у него «свинцовый взгляд, вечный смертельный холод», у Меркурия «тусклый фонарь интеллекта», Стрелец совершает «тлетворные шаги», Сириус – «в паутине». Традиционно загадочная у русских поэтов Луна под пером Б. Нарциссова становится «астрально обманной планетой». «Кровавая», она «над садами свисает»; «месяц с натуги багровый». «И мячик Марса красноватый… Да, и Венера – ад нездешний» навевают на лирического героя грустную мысль: «Ты, человек, – один!». «Небо огромно и пусто».
Страшный мир разлагает самого человека, его мозг. «Мой мозг впитал свирепый яд гниенья», – говорится в одном стихотворении. «Упыри – во мне и вне» – в другом. «Я отравлен точно трупным ядом… ты и я – тлетворны мы душой» – в третьем. Герой многих стихов поэта чувствует усталость. В знаменитом цикле «Эдгариана» утверждается, что «жизнь-болезнь», и автор «Ворона», как и Лермонтов, «ужас… носил с собою в сердце». Единственный «ответ, анестезирующий боль, – поставить ноль», то есть прийти к смерти («X = 0»). Трагически и одновременно мистически звучат написанные еще в 1940 году строки: «Жить, чувствовать, что ты живешь, / Не отвлекаясь посторонним / жизнью».
Лишь изредка мелькнет у поэта мысль, что среди безрадостной природы, пепельной «иссохшей травы, что мерзость и тля», среди «смрада тленья» «Все святые, на Руси просиявшие», стоят «на страже гиблой земли», «что молится рать, / Чтобы этой земле – просиять». В первом сборнике поэт задается вопросом «Разве Пребывающий оставит / Безумных нас и гласа не подаст?». Поэт еще верит в существование «Светлояра». Светлым настроением проникнут шедевр пейзажной лирики «Тонкие ветки, серебряный иней» из второго сборника поэта. Но уже в этом же сборнике представившийся лирическому герою рай оказывается результатом укола некой смесью алкалоидов («Я видал удивительный край…»). Тема хлороформа всплывет и в одноименном стихотворении последнего сборника поэта. А владеющее поэтом чувство трагического мироустройства, невозможности что-то переделать выразится в стихотворении «Офиух»[86] – заглавном в сборнике «Звездная птица».
Так совершенно неожиданно поэт в конце жизни приходит к идее стоицизма: нет другого пути, как существовать в этой эпохе.
Обостренно воспринимающий мир, трагизм бытия, сочувствующий человеку в этом страшном мистическом мире, Б. Нарциссов не мог не видеть, что романтика уходит из жизни, уступая
