Акмурат Аширов - Годы на привязи (сборник рассказов)
Швырнул книжку в потухший костер.
Без конца и края простиралось матовое, зеркальное безмолвие. Ни одного растения, пылинки, песчинки, ни одного насекомого под лапами верблюдов. Рядом двигающиеся тени подобны зеркальным отражениям. Солнце пекло невыносимо, повиснув над этим безмолвием, над этим безумием.
— Гипсовая пустыня! Вот она, гипсовая пустыня! — повторял Аман, как завороженный.
Караванщики сбросили с себя все, только старик ехал в ватном халате и мохнатой шапке.
— Дедушка говорит, надо потеплее одеться!
Но никто не придал значения ее словам. Лишь сам Клыч облачился в стеганый ватный халат и обвязал голову рубашкой в виде чалмы.
На боках верблюдов в больших флягах болталась вода. Но пить было нечего. Болталась вода, фляги тяжелые на вес, когда наливали в кружки, булькала, но кружки оставались сухими.
— Что за чертовщина! Зачем поехал? Нужна была мне эта проклятая-пустыня. Сидел бы дома и страдал там. Нет, поехал! Вот и приехал! — Логинов лег на горб верблюда.
— Мы наказаны, мы все наказаны! Мы все гады, сволочи! Всю жизнь делали мелкие пакости, и не замечали. Мы лгали себе, людям, лгали природе. Никого никогда по-настоящему не любили. Любили только самих себя, а если любили других, опять же ради себя самих. Никому ничего доброго не делали. Если делали, то ради своего спокойствия. О себе только думали. Теперь расплачивайтесь! Я счастлив, я ликую! Пришла расплата! Приветствую тебя, черный караван! Пускай эти идиоты поймут наконец, кто они есть на самом деле. Эти горделивые людишки в сравнении с тобой, о космос! — вопил Аман на всю пустыню, простирая руки к небу.
Алик швырнул пустую кружку. Кружка, со звоном ударившись о гипс, покатилась куда-то.
— Ну, дура же ты была, мама! Зачем ты приехала в этот мерзкий край и вышла замуж за жителя пустыни? Где он теперь, этот житель пустыни? Он тебя бросил и растворился в своем племени. Но при чем тут я, почему должен расплачиваться за твою глупость! Зачем ты так, мама! Эти твари издеваются надо мной, бьют меня! — Алик заплакал. — Да пошли они все! Даже над именем моим смеялись, гады!
Хал-ага молчал, еще больше помрачнел. Молчал Клыч.
— Миленькие, что с вами? Вот, пейте! Вот! — Наташа выливала из бурдюка воду себе в ладони.
Алик и Клыч выпрыгнули с верблюдов. Аман и Логинов не изменили позу. Алик схватил влажный бурдюк из рук Наташи, поднял над головой и опрокинул на себя. Вода была, но не выливалась.
— Что ты врешь? — крикнул Наташе. Попробовал Клыч.
— Проклятие!
— Как же так? Была же вода, только что лилась, ведь вы же видели! — терзалась девушка.
Клыч швырнул бурдюк. Она подняла его и стала лить себе на лицо, губы, глаза целительную влагу.
— Вы подонки, на колени перед ней! — приказал Аман.
В эту минуту послышался завораживающий звон чужих колокольчиков. Приближался таинственный спутник. В полуденном ослепительном свете караванщики увидели своих двойников, сидящих на верблюдах в том же порядке, что и они сами.
Людей объял ужас.
Караваны поравнялись и пошли рядом на некотором расстоянии друг от друга. Рядом с Логиновым на горбу черного верблюда сидел похожий на него человек, только весь черный.
— Кто ты? — спросил Логинов.
— Я темная сторона твоей души! — ответил двойник.
— У меня нет темной стороны души.
— Как же нет, есть! С кем же ты тогда ведешь спор? Грань между добром и злом проходит в тебе самом. Ладно, ответь, ты — хороший человек? Совесть у тебя чиста?
— Думаю, что да.
— Если так, чего суетишься, не можешь успокоиться?
— Что ты мне в глаза смотришь и лжешь? — закричал на Алика его двойник. — Не лги, не лги! Глазки твои бегают, я тебя ругаю, а ты мне улыбаешься и замысливаешь месть, какую-нибудь гадость! И ты живешь на земле, и земля тебя носит, тварь ползучая! А ведь заболеешь, если будешь так жить! Заболеешь проказой, раком, душевной болезнью: будешь гнить как собака, и никто к тебе не подойдет, и тогда ты раскаешься, мерзавец! Сколько девочек испортил, а теперь помышляешь о более острых наслаждениях, думаешь тебе это даром пройдет? Скоро нос твой будет гнить и проваливаться, и исходить от тебя будет зловоние!
— Да, рассказывай байки, — поверил! Мы не верим в эти бредни. За такую агитацию хорошо бы тебя отправить куда следует!
— Дурак! Какая же это агитация! Думаешь, быть добрым нужно кому-то? Это тебе самому нужно.
— Хватит мозги пудрить!
— Глупый, зачем ты так безрассудно поступил? Плюнул в лицо преподавателю университета? — спросил черный Клыч.
— Так надо было!
— Намекал на взятку? Ты сперва не понял, куда он клонит, думал, вот добрый человек, бескорыстный, хочет помочь?
— Да.
— А ведь тебе повезло, что сами к тебе подошли, другие ищут и не могут найти лазейку. А ты не воспользовался. Сейчас бы сидел среди ровесников, гулял по парку.
— Я не жалею, что так поступил, нас так учили в школе.
— Ты, конечно, поступил как настоящий комсомолец, но в жизни-то все иначе, чем в учебниках!
— Я верю в справедливость.
— Жаль мне тебя, хороший ты парень, но ждут тебя большие разочарования, сломает тебя жизнь, сломает!
— Уйди!
— Ты знаешь, что ведешь последний свой караван? — спросил черный караванбаши.
— Нет, — старика охватила глубокая тоска. — Я умру?
— Больше не будет караванов.
— Как не будет?
— Прошли времена. Невыгодно посылать десяток верблюдов туда-сюда по пустыне. Зачем? Ходят вездеходы, летают вертолеты!
— Как же так? Не может этого быть!
— Тебе уже под семьдесят, пора на отдых.
— Сколько себя помню, всю жизнь ходил с караваном. Еще в детстве, до новых порядков в пустыне, меня брал с собой отец, тоже караванщик. С ним я побывал во многих городах. Во времена бесчинства басмачей я также водил караван, возил одежду и хлеб чабанам колхозных отар и забирал шерсть и каракуль. Я водил караваны и во время войны, и после войны. Всю жизнь. Бури времени прошли мимо меня и смели многих. Я остался. Многие уподобились перекати-полю — я делал по совести свое дело. Как же так?
— А ты никогда не задумывался: так ли водил караван, тот ли водил, туда ли водил и надо ли было водить?
— Я делал свое дело.
Вокруг в ослепительном сиянии простиралась гипсовая пустыня.
Верблюды отказывались идти. Их стегали веревкой, били ногами, но обессиленные животные лежали без движения. Караванщики выбились из сил. Тыкали в бока верблюдов горящими головнями, и они с ревом поднимались на ноги.
Начались странные видения. Впереди сверкали поливы. В них утопали корявые туты и пирамидальные тополя. Гнали туда караван, но верблюды еле передвигали ноги.
Этот мираж сменился другим — впереди стояла кибитка. У кибитки отрезали голову быку. Мясник, припав с жадностью к надрезу, пил кровь.
Видение исчезло.
Упал белый верблюд. Окружили труп. Клыч, еле шевеля запекшимися губами, вынул нож, вскрыл верблюда в нужном месте, нашел воду.
Поделили. Но ее оказалось мало, чтобы утолить жажду всех.
На горизонте снова нависла зловещая тень черного каравана. В полуденном свете люди увидели своих двойников, сидящих на черных верблюдах.
Аман, не целясь, палил по каравану-призраку.
— Прочь! Прочь!
Аман упал, ружье выпало из рук. Наташа подбежала к нему:
— Ой, Аман, Аман! Что ты сделал с собой!
Слова, которые не умирают, вернулись, нависли над людьми.
Звучали внутренние мысли, голоса умирающих, многократно усиленные в гулком пространстве. Голос Амана:
— Наташа, зачем я ссорился, злился? Теперь умираю, и мне стыдно…
— Погоди. Я перевяжу тебя, потерпи чуть-чуть. Наташа побежала назад.
Голос Логинова:
— Да, я кривил душой. Жил в обмане и хотел быть счастливым. Думал одно, писал другое.
— Дима, что же делать, я не знаю. Как вам помочь? Голос Алика:
— Я начинаю что-то понимать… Прости меня, Наташа.
— Ладно, ладно, хорошо, — успокаивала его девушка.
Голос Амана:
— Зачем я из себя праведника изображал! Разве я лучше вас, лучше тебя, Алик?
Старик и Клыч, забившись в тень своих верблюдов, покорно дожидались конца. Голос Алика:
— Клыч, забудем о ссоре, Хал-ага, я плохо думал о вас…
Голос Логинова:
— Мы не поднялись над собственной природой, ты прав, Аман…
Они вслух признавались во всех своих грехах и пороках.
— Дедушка, вы же мудрый человек, вы же все знаете, придумайте что-нибудь. Клыч, не сиди так! Ты же мужественный! — бегала между умирающими Наташа.
Послышались звуки двигателей. Приближался вертолет. Караванщики пошевелились, ожили. Вертолет пролетел очень низко, прямо над караваном, издевательски низко. Звуки отдалились, и скоро он совсем исчез. Алик схватился за голову, и, забившись в тень верблюда, завыл. Слезы навернулись на глаза Логинову, сидел, опершись о бок верблюда и думал о своей жизни. Мутные глаза караванбаши блестели. Клыча трясло от рыдания. Алик сидел, обняв своего верблюда, и плакал. Наташа плакала от жалости и бессилия помочь умирающим.
