Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)
-- Плейс,-- произнес тренер,-- я хочу, чтобы ты ответил мне на один-единственный вопрос, и если я обнаружу, что ты мне лжешь...-- И осекся, по-видимому нарочно, со значением.
Правда, не добавил своей обычной заключительной угрозы: "Я лично пригвозжу твои руки в стене раздевалки". Такое упущение приводило Хьюго в ужас и он молча, покорно ожидал страшного вопроса.
-- Плейс, ты получаешь какую-то информацию от своих приятелей, этих азартных игроков? Которые болеют за другие команды?
Волна стыда окатила Хьюго,-- никогда еще, кажется, ему не было так горько, так стыдно, как в эту минуту. Он вдруг разрыдался -- в рыданиях затряслось все его крупное тело, весом 235 фунтов.
Тренер в ужасе взирал на него, наконец проговорил:
-- Где твой носовой платок?
Хьюго вытащил носовой платок, всхлипнул.
-- Тренер, клянусь вам головой своей матери -- я никогда, ни разу не разговаривал ни с одним азартным игроком!
-- Мне не нужна голова твоей матери! -- зарычал тренер, но, кажется, слова Хьюго его убедили; он ждал, когда стихнут рыдания.-- Ладно, убирайся! И будь впредь осторожнее. Не забывай -- за тобой следят со всех сторон.
Вытирая платком глаза, Хьюго ничего не видя перед собой вышел из кабинета тренера. Их агент по связям с общественностью Брентаксис распивал пиво в раздевалке с каким-то седовласым человеком невысокого роста; у того на жилетке задержался пепел от сигареты Хьюго его узнал: Винсент Хейли журналист; ведет спортивную колонку. Попытался улизнуть,-- может, его не заметят,-- в такой день, как этот, нельзя давать интервью. Но Брентаксис его засек и позвал:
-- Эй, Хьюго, подойдите-ка к нам на минутку!
Бежать сейчас бессмысленно, понял Хьюго, это еще хуже. Хьюго уверился: всем вокруг него, всему миру уже известно, что он попал под подозрение. Попытался внутренне собраться, направляясь к этим двум; ему даже удалось изобразить на лице подобие невинной улыбочки сельского парнишки, правда весьма обманчивой.
-- Хэлло, мистер Хейли! -- поздоровался он.
-- Рад вас видеть, Плейс,-- откликнулся Хейли.-- Ну, как голова?
-- Все отлично,-- торопливо успокоил его Хьюго.
-- Да, ну и сезон выдался для вас в этом году, Плейс! -- прокричал Хейли пропитанным виски голосом,-- в тоне чувствовалось откровенное презрение к спортсменам, и глаза -- словно лучи лазера.
-- Да, вы не ошибаетесь -- трудный сезон, ничего не скажешь.
-- По правде говоря, никогда прежде не видел, чтобы защитник так набирал от матча к матчу.
Хьюго почувствовал, что его прошибает пот.
-- Да, выпадают такие годы, когда везет и все идет по наезженной колее.
Ждал, весь сжавшись, следующего вопроса? Но Хейли ограничился некоторыми обычными, рутинными: кто, по его мнению, самый лучший и самый скрытный игрок в таблице до ее середины и что он думает о способностях разных игроков, умеющих давать отличные пасы.
-- Благодарю вас, Плейс,-- наконец отпустил его Хейли,-- у меня больше вопросов нет. Берегите голову, пусть ей тоже повезет.-- И протянул ему руку.
Хьюго с благодарностью пожал ее, радуясь, что все кончилось, ибо в следующую минуту его наверняка вывели бы из себя эти бесцветные, проникающие до костей глаза. Не выпуская руки журналиста из своей Хьюго слушал пропитанный виски хриплый голос, но в его левом ухе звучал он уже иначе, словно отзывался в какой-то далекой пустой камере, дающей звучное эхо: "Вот, вы только поглядите на эту тушу из костей и мяса весом двести тридцать пять фунтов, на этого двадцатипятилетнего парня: купается в деньгах, а мой пацан, девятнадцатилетний пацан, весом сто тридцать фунтов, лежит в грязи, весь промокший до нитки, во влажных вьетнамских джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. За кого он там расплачивается?.."
Хейли еще раз тряхнул руку Хьюго и даже изобразил подобие улыбки, обнажая в циничном оскале пожелтевшие кривые, сильно попорченные.-- Было очень приятно поговорить с вами. Плейс. Продолжайте так же успешно трудиться на поле.
-- Благодарю вас, мистер Хейли,-- ответил с самым серьезным видом Хьюго.-- Постараюсь.
Со стадиона не глядя даже куда идет, да и наплевать -- все равно он повсюду окружен врагами. Когда шел наугад по улицам в ушах все время звучал тот же скрипящий, презрительный вопрос: "За кого он там расплачивается?.." В какое-то мгновение остановился, хотел было вернуться на стадион, объяснить этому писаке, что такое иметь шестьдесят три шва, наложенных на колене, и что говорил ему о них армейский медик, но потом одумался. Ведь Хейли ничего этого не произносил вслух, и он только еще глубже погрузится в бездну, если тот вдруг догадается, что у него бывают в жизни моменты, когда он читает мысли людей.
Направляясь к центру города, силился забыть и о тренере, и о своих приятелях -- азартных картежниках; и о Винсене Хейли и его девятнадцатилетнем сыне, весом сто тридцать фунтов, который лежит где-то в джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. Хьюго вообще мало волновала политика. Ему вполне хватало хлопот и о чем думать -- как бы его не угробили в следующий воскресный матч. Зачем переживать из-за каких-то беспорядков в восточных странах, расположенных за десять тысяч миль от Соединенных Штатов? Если армия его страны считает, что он не пригоден для несения военной службы -- это ее дело.
Вот только не может он не думать об этом пацане: там, вдали от родины, вокруг него грохочут гаубицы; наступить на острый, отравленный корень бамбука, или его окружат вечно улыбающиеся желтые человечки, с пулеметом...
Хьюго застонал, словно в предсмертной агонии. Он уже на самой середине города в суматошной деловой части, но никак не отделается от этой картины -все время стоит у него перед глазами: пацан Хейли лежит, разорванный на части, под горящими деревьями, чьих названий он так и не узнал...
Постепенно, мало-помалу, он понял, что разворачивающаяся вокруг него городская активность -- это не обычное уличное движение воскресного города. Кажется, он попал на какую-то демонстрацию... Вырвавшись наконец из плотных объятий чьих-то рук, он услышал -- все громко кричат; кажется, в руках у многих плакаты. Прислушался внимательнее:
-- К черту! Нет! Мы не пойдем! -- орут.-- США, катитесь домой! И выкрикивали другие короткие фразы приблизительно такого же содержания.
Стал читать плакаты: "Сжигайте свои воинские повестки вместе с американским фашизмом!" Эти плакаты его заинтересовали; он с любопытством разглядывал сотни людей -- толпа увлекала его куда-то вперед.
Молодые люди с длинными волосами и бородами, в сандалиях; замызганные девушки, в голубых джинсах, с большими букетами цветов в руках, шли вперемешку с решительно настроенными пригородными матронами и пожилыми, мрачными на вид мужчинами в очках,-- вполне возможно, преподавателями колледжей. Ничего себе, это похуже толпы болельщиков футбола!
Неожиданно Хьюго оказался на ступенях городской мэрии, а там полным-полно полицейских. Какой-то юноша сжег свою повестку, и толпа радостными воплями приветствовала этот символический жест. Жаль, что у него нет такой повестки,-- тоже сжег знак солидарности и дружбы с тем далеким солдатом, сыном Хейли. Слишком робел, он не кричал, но он не уходил -- стоял на лестнице мэрии. Когда полиция пустила в ход дубинки, он, вполне естественно, первым получил удар,-- голова его и плечи возвышались надо всеми, и такую прекрасную цель, уж конечно, не пропустил уважающий себя полицейский.
Много часов спустя с окровавленной повязкой на голове стоя перед скамьей судьи Хьюго чувствовал великую благодарность к Брентакису за то, что тот пришел и сейчас стоит рядом с ним, хотя никак не мог сообразить, почему это Брентакис так быстро узнал о столкновении с полицией. Однако если бы не его приход, Хьюго пришлось бы провести всю ночь в тюрьме, а там не найти такой большой кровати, под его рост.
Когда выкрикнули его фамилию, Хьюго посмотрел на судью: над головой у того, казалось яростно трепещет, колотится, американский флаг, а ведь он прибит гвоздиками к оштукатуренной стене... Да и все вокруг будто трепещется и колотится, переняв эту дурную привычку от полицейских дубинок, которыми размахивают.
Судья, с маленьким, остреньким личиком, словно приспособленным для заглядывания в самые маленькие дырочки, чтобы выуживать из них разных паразитов общества, взирал на Хьюго с отвращением. Голос его раздавался в левом ухе: "Кто ты такой, работяга,-- аристократ, еврей или кто там еще?" Так вот что у него на уме, явное покушение, считал Хьюго, на его гражданские права. Только он поднял руку, намереваясь говорить, как сказать, но Брентакис, опустил ее, и, кажется, вовремя.
-- Дело прекращено! -- объявил судья, голосом хорька, умеющего говорить по-человечески.-- Следующий!
Дама, похожая на чью-то бабушку, с воинственным видом вышла вперед.
Пять минут Хьюго вместе с Брентакисом спускался по ступеням ночного суда.
-- Святой отец! -- воскликнул Брентакис.-- Что это на тебя нашло? Повезло еще, что меня разыскали,-- если б не я, сообщение о твоем подвиге завтра появилось бы во всех газетах! Сколько мне это стоило, могу сказать тебе откровенно.
