Джон Апдайк - Переворот
И он полез по лестнице, чтобы отыскать эти товары, а туареги тотчас подступили ближе, размахивая факелами и возмущаясь тем, что он туда забирается. Я с трудом расслышал то, что он кричал:
— Вот оно... «Карнейшн»... добавить три части воды...
— Но у нас нет воды, — крикнул я ему, стараясь, как мне теперь кажется, выиграть время для нас обоих. — В Куше вода ценнее крови!
Американца поглотила тьма, царившая между факелами и звездами.
— Это не проблема, — послышался сверху его голос. — Мы привезем сюда свои команды... устроим зеленую революцию... системы переносных траншей... пруд с лилиями на том месте, где ты сейчас стоишь... вот оно... нет, это суп-пюре из сельдерея...
Его голос, доносившийся сверху до массы туарегов, казался голосом ангела-сумасброда и вызывал у них невероятное раздражение. Они подошли еще ближе вместе со своими факелами, и источник голоса стал виден: белое пятно то исчезало, то появлялось все выше и выше на откосах и в расселинах воспламеняемых упаковок.
От отупляющего чувства ответственности рука моя налилась свинцовой тяжестью, тем не менее я высоко поднял ее и резко опустил, подавая сигнал, чтобы неизбежное исходило от меня.
И факелы опустились к основанию пирамиды — она превратилась в погребальный костер. Увидев дым и поднимавшиеся к нему языки пламени, а также то, что все склоны под ним окружены ликующими патриотами-кушитами, молодой американец, к чести своей, не стал молить о пощаде или пытаться спрыгнуть в безопасное место, которого не было, а наоборот: полез на самый верх и, призрачно освещенный пламенем, стал ждать своего мученического конца, к которому его на всякий случай практически и духовно, должно быть, подготовили в ходе обучения дипломатическому ремеслу, какое предоставляет его вероломная империя. Мы поразились, как тихо он умер. Или его крики заглушил рев надувшегося, как палатка, пламени, поглотившего эту гору сокровищ, украшением которой — подобно черной звезде — стала в свою последнюю минуту его корчившаяся фигура? Когда он стоял возле меня, я сквозь запах пота от долгого бесполезного ожидания и слабый устричный запах его убежденности почувствовал исходившие от жертвы запахи дома его детства, спертого воздуха в коридорах, мыла в уютной ванной, его юношеских пристрастий, ауры, окружавшей его алкоголиков-родителей, не имеющих представления о сексе, смрад пепельницы, говорящий о неудовлетворенности. Какое смутное желание творить добро, созданное мерцающим голубым светом телевизора с его странными тенями со всего света, привело этого человека к роковому краю, тогда как он считал, что находится в абсолютной безопасности? Я успокоил трепетавшее сердце некоторыми цитатами из Книги книг, которая все предвидит и, следовательно, всеобъемлюща: «В тот день люди разлетятся как мотыльки и горы станут холмиками шерсти. В тот день люди будут с опущенными лицами, сломленные и усталые, обожженные палящим огнем, и пить они будут из кипящего фонтана. Будут в тот день и люди с сияющими лицами в величественном саду, довольные плодами своего труда».
А туареги и их рабы подняли веселую возню. Опуку и Мтеса подошли охранять меня. В мою ладонь проскользнула маленькая рука. И я увидел, что Кутунда с запекшейся разбитой губой все еще находится со мной, значит, теперь я, а не Вадаль, ее покровитель.
Произошел первый гигантский выброс огня, и мы носом почувствовали, сколько сожжено зерна благодаря нашему победоносному жесту, так как в воздухе стоял благодатный аромат печеного хлеба, а ночь в пустыне увидела чудо — снег, — когда хлопья обгоревшего картона в изобилии полетели вниз, на землю.
II
Осенью, как называют это время года тубабы, Эллелу вернулся в Истиклаль, и происшествие, случившееся с ним на прямой дороге южнее Хулюля, близ исчезнувшего города Хайр, усугубило его каникулярное настроение. Треугольник, состоявший из него самого, Мтесы и Опуку, превратился в четырехугольник: к ним добавилась Кутунда, чье немытое женское тело привнесло в «мерседес» новый запах, пересиливший еле уловимый маслянистый запах германского изделия, неистребимую вонь верблюжьего навоза и висевший в воздухе запах жуткого костра, который проник в окна и, как дурное воспоминание, напрочь пропитал серый бархат. На протяжении многих миль они ехали молча — в мозгу каждого крутились свои колесики: Мтеса был занят управлением своей чудо-машиной, Кутунда думала о том, что с ней станет, и выпускала сквозь свое потрепанное куссабе зловонные щупальца страха и покорности судьбе, а Опуку, судя по всему, спал — его круглая голова почти не двигалась на мускулистой шее, несмотря на происходившую перед его мысленным взором смену картин (о чем Эллелу догадывался по тому, как Опуку время от времени стонал), — он видел жестокость, пламя костра, его одолевало похотливое желание обладать бледными, с прямым носом кочевницами в черных одеждах. В Куше мы не перестали мечтать о слиянии черной и белой кожи, толстых и тонких губ оседлых фермеров и кочевников, перемещающихся со своими стадами.
«Мерседес» ехал всю ночь, чтобы из темных закоулков нашей памяти стереть воспоминание о костре. Заря прорезала тьму и исчезла. Вблизи Хайра местность плоская и розовая, почва соленая и воздух мерцает: точка, увиденная вдали, растворяется при приближении или становится кроваво-красным валуном, который, казалось, упал из стратосферы. Эллелу, сидевший в мятом костюме цвета хаки, смотрел вперед, сквозь ветровое стекло, поверх плеча своего шофера, в то время как голова забывшейся Кутунды тяжело лежала на его плече. Тут точка, появившаяся на шаткой вершине треугольника, до которого сузилась ширина дороги, — горизонт все время качался на своей опоре, справа отступали бугристые подножия Булубских гор, а слева в облаках пыли с трудом различались очертания колючих зареба, — стала разрастаться со скоростью, далеко превосходящей скорость «мерседеса», и на расстоянии приблизительно в два километра превратилась в машину. Через несколько секунд — а время согласно законам относительности тянется как резина — чужеродная машина промчалась мимо с быстротою тени от крыла ястреба. Эллелу подивился, ибо это не был грузовик для перевозки земляных орехов, чье присутствие объяснимо, и не военный транспорт, а машина, которая никак не могла раскатывать по Кушу: это был большой грузовик с открытым кузовом, к плоской поверхности которого были цепями привязаны две одинаковые груды — некогда пузатые, а ныне механически спрессованные американские автомобили карамельного цвета. Моторы с них были сняты, а салоны, где некогда бунтовали дети, а взрослые занимались любовью и старики набирали мили на отдыхе, были раздавлены.
Резко повернув голову, чтобы проследить за грузовиком, быстро исчезнувшим среди подпрыгивающих розовых складок северных земель, Эллелу разбудил светленькую Кутунду. А кожа у нее была светлая или просто смуглая под слоем грязи, лицо круглое и большой рот, но губы не вывернутые. Ее губы, когда она пыталась ответить на его поцелуи, были словно приклеены сном к мелким, слегка вдавленным зубам. Она почувствовала тревогу Эллелу и смотрела на него широко раскрытыми глазами. А полковник схватил Мтесу за плечо и пронзительным лающим голосом, каким он объявлял по радио о каком-то строгом нововведении или репрессалии, спросил:
— Что это было? Ты видел?
— Грузовик, — ответил шофер.
— Какой грузовик?
— Большой. Быстрый. Здесь нет ограничения скорости.
— А ты когда-нибудь видел такой грузовик?
Ответ был дан после раздражающе долгого обдумывания:
— Нет.
— Откуда, ты считаешь, он ехал?
Шофер пожал плечами.
— Из города.
— Из Истиклаля? Да никогда в жизни. Где он мог взять эти... эти штуки, которые он вез? И куда он их вез?
— Может быть, из Занджа в Сахель. Или наоборот.
— Да кто же пропустит его через границу? Кто продаст ему горючее?
— Странная штука, — согласился Мтеса, но это занимало его не больше, чем если бы он увидел необычную птицу у скважины с водой или диковинно покалеченного нищего на улице. Невежда видит чудеса каждый день.
Эллелу пришло в голову, что Мтеса сочиняет в угоду ему, а на самом деле ничего не видел.
— А ну, скажи мне, что ты видел. Какую странную штуку?
— Большой грузовик, который вез раздавленные voitures[12].
— Что за voitures?
— Не «бензи».
Эллелу откинулся на спинку сиденья с чувством понесенного поражения. Он бы предпочел, чтобы грузовик привиделся ему. Лучше самому обезуметь, рассудил он, чем довести до безумия всю страну. Если то, что он видел, было реальностью, значит, он вынужден — вопреки желанию — действовать, принять меры против чужеродного вторжения, ибо он знал, что это явление для Куша оскорбительно, тогда как оно вполне обычно на шумных, насыщенных отравляющими газами, опасных шоссейных дорогах Соединенных Штатов. Кутунда, которая доселе спала и ничего этого не видела, сочла нужным занять единственное непокореженное место в машине, и измотанный Эллелу провалился в освободившуюся уютную пустоту, пахнущую мускусом и навозом, дымами и голодом Куша.
