Адельхайд Дюванель - Под шляпой моей матери
Венделин часто болеет; но это не один и тот же недуг, в него проникают разные болезни, так сказать, стоят у порога. Все его тело по частям воспаляется; он почти ничего может с этим поделать. Он покупает лекарства в разных аптеках — каждый раз заходит в новую — и пьет ромашковый чай. О своих болезнях дочери он ничего не говорит. Вдруг она поднимается, шепчет: «Мама ждет», целует его в щеку и уходит. До того, как она исчезает за дверью, он ловко вытаскивает из заднего кармана ее джинсов гребень, который, пока она сбегает по лестнице, подносит правой рукой очень близко к своим маленьким глазам, которые внезапно вспыхивают за стеклами очков.
Встреча
Анни знает Роланда с тех пор, как однажды они ехали на работу в одном автобусе и он сказал: «Прекрасная погода сегодня». Засыпая, она думала о том, что он заговорил с ней. На другой день она тихо сказала: «А сегодня неважная». Он понял и добавил: «Голова раскалывается, фён». С тех пор они всегда ждали автобуса вместе и в давке стояли рядом. Если шел дождь, его рыжие волосы завивались над маленькими ушами. Ее лицо не казалось ему красивым, но она держала осанку, ее движения были спокойными, а голос приятным. Через некоторое время она перестала его встречать; он ждал автобуса на другой остановке, новая работа находилась в другой стороне.
По вечерам, сидя в четырех стенах, Роланд хватался за телефон. Каждый день он звонил трем-четырем знакомым. Однажды он позвонил и Анни; он рассказал ей о новой работе. Он перепечатывал дневник одного исследователя из Новой Гвинеи 1912 года. Лишь спустя много времени исследователю удалось сфотографировать местных женщин. Он писал: «Я сделал несколько снимков, в том числе женщин. Одна, в белой раскраске, похоже, носила траур; с шеи и с ушей у нее свисало множество шнуров, некоторые были переплетены». Исследователь одарил женщин бисером и маленькими зеркальцами.
С тех пор Роланд часто звонил ей; Анни, которая жила с родителями, надеялась, что однажды он пригласит ее к себе, но он этого не сделал. Он рассказывал ей, что через окно в кухне видел, как одна женщина накрывала на балконе для мужа стол к ужину; пока он ел, она все время стояла за его стулом — неподвижно. Один раз он сообщил, что иногда после работы пьет пиво в уличном кафе. Там он обратил внимание на женщину, которая, как он думает, от бедности носит платья, которые ей покупает мать; платья горохового или бобового цвета. Однажды эта женщина пробежала сквозь все кафе, чтобы порезать еду мужчине с парализованной рукой. Через несколько дней Роланд упомянул о маленькой собачке, прыгавшей через обруч на рыночной площади. Анни сказала: «Я не люблю цирк». Роланд заговорил о купленном недавно кактусе, она ответила: «Ненавижу кактусы». С тех пор он больше не звонил.
Много недель спустя, однажды вечером Роланд встретил Анни в тумане; он видел только ее очертания. Она уверенно находила дорогу; внезапно свернула и он услышал ее удаляющиеся шаги. По дороге он задел несколько веток с почками. Птица что-то спросила или крикнула. Он вошел к себе в квартиру, подбежал к двери спальни и распахнул ее. Анни стояла рядом с ночным столиком, на котором лежала маленькая деревянная божья коровка; ее ножки и голова двигались на сквозняке. Анни была без одежды и в белой раскраске; вокруг шеи и с ушей у нее свисало множество шнуров, некоторые были переплетены. Видение длилось несколько секунд. И хотя после Роланд, чтобы отвлечься, сидел перед телевизором, он еще долго не мог заснуть.
История с окном
Йогги получал пенсию 4-го разряда; однажды он по пьяни выпрыгнул из окна; да, выпрыгнул, с улыбкой на лице; может быть, он думал, что окно в метре от земли, как у него дома; но он был у своего коллеги Вегге, поэта, и пролетел много метров; все у него было сломано, уцелела только голова. С тех пор он ужасно хромал, с каждым годом все ужаснее, но он работал, мыл стаканы в пивной. До этого он мыл окна, был настоящим профессионалом; того несчастного случая просто не должно было произойти, он же должен был заметить изнутри, что оно далеко от земли, наконец, об этом можно было судить по виду из окна: слева видны были пологие, синие холмы за парком. Справа, на другой стороне улицы, какой-то старик несколько раз в день подводил свою больную жену к узкому окну, посмотреть на улицу. К моменту несчастного случая они стояли у окна, как прикованные; старый господин поддерживал жену под руку, а она была еще бледнее, чем обычно, когда Йогги просвистел на улицу.
Йогги много ездит на трамвае; у него льготный билет. Особенно любит он ездить по третьему маршруту; на нем водитель звонит каждый раз, когда трамвай громыхает через перекресток, где стоит на посту милая регулировщица; она улыбается и на секунду опускает руки, которые указывают путь.
Вегге, коллега Йогги, теперь живет в доме за тремя аэродромами: земля там красная, а у крестьянина, которому принадлежит домик, на стене нарисованы солнечные часы, пишет Вегге. Время от времени он посылает Йогги самые настоящие письма, на которые Йогги никогда не отвечает, потому что он не писатель; он вешает их на стены у себя в комнате. Вегге пишет прекрасным языком, например: «Здесь одиночество не причиняет боли». Или: «Дикая герань красная, как солнечный ожог». Да, так красиво Йогги говорить не умеет, не то что писать. Он по-прежнему много пьет: красное вино помогает от болей. Он думает, что Вегге пишет ему, потому что его все-таки немного мучает совесть, из-за того случая: в конце концов, Йогги пил его пиво, его вино, его шнапс.
Свою комнату Йогги называет ящик, и если бы прохожие повернули головы, они бы увидели матрас на полу; занавесок у него не было; по вечерам он просто закрывал ставни.
Однажды, это было спустя примерно полгода после того, как съехал Вегге, Йогги случайно узнал, что Вегге писал письма не только ему, но и Кларе, одной длинноносой девушке; в пивной, где Йогги мыл стаканы, она показывала письма подруге и прочитала: «Ты знаешь, что я Тебя люблю. Поэтому не заставляй меня ждать. Телеграммы будет достаточно».
Йогги почувствовал горячий укол в сердце; это была ревность — да, он знал, это была ревность. Вегге мог писать только ему и никому больше.
В тот вечер Йогги не сразу закрыл ставни, а подвинул к раскрытому окну стул, чего он еще никогда не делал, и посмотрел на людей, на машины, дома. На карнизе дома напротив перед закрытым окном третьего этажа сидела кошка и жалобно мяукала: наверное, люди ушли и забыли впустить животное. Она сидела на головокружительной высоте на узком камне и как будто плакала. Йогги испугался, что кошка прыгнет вниз. Он с удивлением заметил, что его глаза были полны слез.
Первая бетонная церковь Европы
Осень наложила на дома свои руки из света, как будто хотела согреть холодные стены, но и руки из света холодны. Память пожилой дамы свернулась, как спящая летучая мышь; днем она спит, но по ночам ищет добычу. Одним хмурым днем мужчина в проезжавшем мимо трамвае показал на дом пожилой дамы и сказал: «В этом доме всю ночь горит свет».
Дом, в котором живет пожилая дама, перестраивают. Новый владелец ничего не понимает в ремонте. Газомер болтается в пустых дверных проемах, почтовый ящик прикручен проволокой к лесам снаружи, в туалете не работает слив, а ванна вырвана с корнем; везде пыль, и все, даже одежда в гардеробе (у пожилой дамы нет платяного шкафа), покрыто тонким ее слоем. Иногда пахнет газом; не исключено, что скоро дом взлетит на воздух.
Однажды ночью пожилая дама знакомится в красном кафельном помещении у вокзала с девушкой Анитой, они обе сидят за красной кафельной стойкой и пьют чай — пожилая дама пьет чай с ромом; пожилая дама обратила внимание на тонкие пальцы девушки в изящных серебряных колечках. Под ногтями грязь; Анита чистит их шпилькой. Она говорит, что спит в ночлежке, и просит сигарету. Анита идет с пожилой дамой домой; там они сидят перед лилией в вазе; пожилая дама ставит перед цветком горящую свечу, поворачивается к Аните и тихо говорит: «Она смотрит на тебя». Анита ставит свечу за лилию; чаша цветка наполняется тенями, но края лепестков сияют. Анита опускается на пол и кладет голову пожилой даме на колени; та касается губами волос Аниты, которые напоминают ей беличий мех: они короткие, взъерошенные и темно-рыжие; может быть, крашенные хной. «По воскресеньям я всегда хожу на службу; в первую бетонную церковь в Европе, — говорит Анита, — а по будням с утра разношу газеты».
Позже Анита ложится рядом с пожилой дамой в кровать; ей кажется, что она слышит свое дыхание спустя полсекунды после того как вздохнула. Это неприятно, как будто перед ней скачет мяч, который она никак не может поймать. Тяжелая рука пожилой дамы, которая жжет как перец, ложится на голое плечо Аниты. Когда пожилая дама одна, она обычно спит с тряпичной куклой на животе. Сначала Анита боялась, что пожилая дама будет гладить и целовать ее, но она лишь играючи провела указательным пальцем Аните по позвоночнику. «Здесь ты дома, — сказала она, — ты можешь пользоваться всем; все для тебя: ключ от почтового ящика, полки». Анита не может этому поверить.
