Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…
…И вот она – Крыша! Как три года назад. Как много веков назад…
И мы с тобой – как тогда (как всегда) – смотрим на закат, крепко взявшись за руки. Красный прибой плещется у наших ног, омывает своими волнами нашу башенку, наш крошечный островок – посреди вечности…
А под лестницей – огарок нашей свечи. Помнишь?… А вот здесь – тогда – ты оставил для меня букет жёлтых цветов. Такой маленький жёлтый пожар – тогда, в августе, три года назад… И ни на час не сдвинулись с той поры стрелки на башенных часах. И если долго-долго смотреть на них, то начинает казаться, что они – стрелки – идут… назад!
Не помню, что мы сказали друг другу на прощанье.
Ведь я была уверена, что это – прощание.
Наверное, и ты тоже…
* * *И опять я сидела на своей лоджии, в своём кресле, и опять смотрела на закат… на обугленные облака… на пепел ласточек, осыпающийся на обугленные кроны деревьев… на чёрные, вылизанные огнём крыши… на весь этот обугленный, наполненный до самых краёв безнадежностью, мир…
Но душа моя – пребывала там, на Крыше.
Ну, что ж… значит, зачем-то так было надо: чтобы эту жизнь мы прожили врозь…
Уже почти темно. Пишу на ощупь… Я не думаю о том, что мне когда-нибудь придётся разбирать то, что я здесь нацарапала во тьме, в этой тетрадке, – под скрипичное пение моего кресла… Которое тихонько укачивает мою боль, укачивает, как люлька, как зыбка под негаснущим небом…
* * *
. …И каждый год я прихожу сюда –. Где скрипы лестниц в тишине часовни,. Где пауки не спят, и дремлют совы,. В окошке – дождик – тонкая слюда…
. Под лестницей – как тыщу лет назад –. Свечи огарок, жёлтая записка…. Здесь кажется всегда, что встреча – близко,. Когда пылает над землёй закат…
. Я вниз смотрю – на стаи пыльных крыш.. Кружится голова хмельно, привычно…. Был – древний Рим когда-то, был Париж, –. Бурлит Москва под колокольней нынче…
. Имперьи рушатся. А башенка – цела.. Бегут года, столетья…. мимо, мимо…. Мой вечный зов записка сберегла:. «Я жду тебя. Поторопись, мой милый!»
А потом наваливается ночь. И я захлопываю свою тетрадь. Захлопываю тетрадь с несбывшейся сказкой. Сказав себе при этом в утешение:
«Ничего. В следующей жизни всё будет по-другому!…»
* * *Да, лето было не очень весёлым. Сначала одна больница, потом – другая.
Когда я ещё в Боткинской лежала, и срок был маленький, мама то и дело заводила мучительный для меня разговор:
– Вот ты без отца росла, и что в этом хорошего? В одиночку растить ребёнка очень трудно… А ты молодая, неопытная, и у тебя ещё институт, ты же не собираешься его бросать?
Я её почти возненавидела за эти прозрачные намёки! Отказаться от своего сына?! Убить его?! Своего сына, о котором я мечтала всю жизнь!
– Ни за что!!! – кричу я маме.
Но потом, когда срок увеличился, мама уже не заговаривала об этом. И когда я во второй раз попала в больницу, мама приезжала ко мне уже с другим настроением, ободряла:
– Всё будет хорошо! Ты главное – ни о чём не переживай. Не такой уж он плохой человек. Ну, нелепый немножко. Наверное, учёные – все такие. Далеки от земных забот…
* * *Летом торчать в больнице – не самое весёлое занятие.
Притом, что даже нельзя выйти во двор погулять. Ни-ни. Постельный режим. Угроза выкидыша. Лежи тихонько. Лежи себе и лежи…
Прилетала под окошко Маришка яркой бабочкой… такая красавица! Этим летом она закончила школу. Совсем взрослая у меня сестрёнка.
Приезжала Ася. Поболтали с ней о том, о сём. Я – на втором этаже, в окне, она – под окном.
Пару раз приезжал Безухов. Вдруг появлялся под окном, довольно мрачный. У меня только портилось настроение. Совершенно непонятно, о чём говорить?…
* * *Всё было так тоскливо и трудно в то лето… это бесконечное лежание… и пугающие прогнозы врачей:
– Вряд ли ты доносишь. А если и доносишь, то не родишь.
– Как не рожу?!
– Сама не родишь. Такие дистрофики, как ты, сами не рожают. Надо будет кесарить… Вообще, у тебя не должно было быть детей. Очень странно, что ты забеременела. Может, у тебя ложная беременность?
– Что значит – ложная?
– Ну, иногда женщине так сильно хочется иметь ребёнка, что у неё развивается ложная беременность. Все признаки беременности налицо – а ничего на самом деле нет!
Они и Безухову это сказали. И он мне написал в записке: «А ты знаешь, что у тебя ложная беременность?»
Какие же они все идиоты!
* * *Я лежала на больничной койке, перебирая в памяти месяцы прошедшего года…
Как всё хорошо начиналось: дом мой освятили четыре священника!
И как всё было трудно и плохо потом…
Но ведь было же, должно было быть что-то хорошее! Только вот вспомнить бы…
Странно: почему хорошее так быстро забывается?…
Ну, давай, вспоминай, говорю я себе. Что ты ответишь сыну, когда он спросит: «Неужели в этом человеке были только недостатки? Тогда зачем ты за него пошла?»
Ну, не «зачем», а «почему» – а это большая разница. Потому, что отчим выталкивал меня из семьи. Потому что хотела сделать себе ещё хуже! «Пусть будет ещё хуже, только по-другому!» – да, это моя навязчивая идея той злополучной осени… «Но разве из одних лишь недостатков состоял этот человек?» – спросит меня сын.
Нет, не только из недостатков. Пока с этим человеком не живёшь под одной крышей, то видны исключительно его достоинства, их немало, и они подкупают. Ну, во-первых: этот человек очень образованный, очень умный. С ним можно говорить на любую тему! Точнее – его интересно слушать. (А отвечаешь ты ему или нет, его это не очень волнует, так как он нуждается, прежде всего, в слушателях). Он занимается историей науки, так что поле его интересов – весьма широко… Больше всего на свете любит читать книжки. Знает множество языков, настоящий полиглот. Во-вторых: он любит путешествовать. Интересно рассказывает о странах, в которых побывал. В-третьих: к вещам абсолютно равнодушен. Деньги копит только на туристические путёвки. Общаясь с ним, думаешь: «С таким человеком, наверное, никогда не бывает скучно». Ну, как бы одни только достоинства. Только вот не в меру говорлив… Но если человеку есть о чём рассказать, и если находятся слушатели, то почему бы и не поговорить?
И при этом… при этом он производит впечатление человека одинокого, даже жалкого почему-то – такой неухоженный всегда, чёрная пуговица на пиджаке пришита белыми нитками, мятый галстук, старая, нелепая шляпа на голове… Страшно рассеянный: может запросто надеть свитер наизнанку и поехать так на работу; может забыть обуться и пойти осенью на улицу в пальто, шляпе и в домашних шлёпанцах… Ну, точно как человек рассеянный из одноимённого стихотворения! В этом даже есть что-то трогательное. Мама моя говорит: «Наверное, все учёные такие чудаки», и начинает рассказывать что-то про гениального Ландау, и ещё про кого-то… Да, с виду – чудак. Кажется – никто его не любит, и никогда не любил, никто о нём не заботится, (а сам он позаботиться о себе не умеет), никто его не понимает и не ценит…
Этим он и подкупает – своим интеллектом и своей одинокостью. Такого человека искренне хочется пожалеть.
И вот этот человек дарит мне крестик и говорит: «Это для моей невесты…»
…А потом оказалось, что человек и его интеллект – это не одно и то же. По крайней мере, в данном случае это существовало как-то независимо одно от другого. Оказалось, что здесь интеллект плюс прагматизм. И прагматик в нём заботится лишь о том, чтобы комфортно жилось его интеллекту. Чтобы жизнь вокруг него была организована так, чтобы он мог спокойно читать книжки… Как его отец. Ему было с кого брать пример. Но там была самоотверженная до полного самоотречения жена. Она почти молилась на своего гениального мужа… Мама моя, опять же, приводила мне в пример разных самоотверженных жён разных великих учёных. Но я не тянула на эту роль. Эта роль меня не устраивала. (Я чувствовала, что есть у меня и другие, не менее важные, задачи). Если быть искренней до конца, то я во всём и виновата. Это я не вписалась в ту схему семейной жизни, которая ему казалась идеальной и единственно возможной: гениальный муж и жена-служанка. Но мне (почему-то) не хотелось всю свою жизнь положить на облуживание его интеллекта. Мне, наивной, хотелось жить с человеком, который видит во мне творческого человека, личность. Да, мне не улыбалось жить с холодным, пусть даже и блестящим, интеллектом. Интеллект сам по себе не греет…
