Вольтер - Философские письма
Этот предтеча в области философии был также изящным стилистом, историком, остроумнейшим человеком.
Его эссе о морали91 высоко ценятся, но они написаны скорее с нравоучительной целью, чем с развлекательной; они не содержат в себе ни сатиры на человеческую природу, подобную изречениям г-на Ларошфуко92, ни философии скептицизма, как у Монтеня93, и потому их меньше читают, чем эти две искусные книги.
Его "История Генриха VII"94 считалась шедевром, но я сделал бы большую ошибку, если бы решился сравнить ее с трудом нашего прославленного де Ту95.
Вот каким образом выражается канцлер Бэкон, говоря о пресловутом обманщике и самозванце Паркинсе96, еврее но происхождению, дерзостно принявшем по наущению герцогини Бургундской имя Ричарда IV короля Англии:
"Приблизительно в это время короля Генриха обуяли злые духи, вызванные магическими заклинаниями герцогини Бургундской, призвавшей из преисподней тень Эдуарда IV, дабы она мучила короля Генриха.
После того как герцогиня Бургундская подучила Паркинса, она принялась прикидывать, в какой области неба устроить появление этой кометы, и решила, что сначала она должна засверкать на горизонте Ирландии".
Мне думается, что наш мудрый де Ту совсем не пользуется таким стилем, считавшимся некогда возвышенным, но в наше время резонно именуемым галиматьей. Быть может, никогда не существовало более мудрого методического ума и более точной логики, чем у г-на Локка, а между тем он вовсе не был великим математиком. Он никогда не умел отдаться целиком утоми тельным вычислениям и сухим математическим истинам, не дающим, прежде всего, ничего ни уму, ни сердцу, и никто лучше него не доказал. что можно обладать геометрическим умом без содействия геометрии. До него великие философы рассуждали о том, что такое человеческая душа, но, так как они ничего ровным счетом в этом не понимали, естественно. мнения их по этому поводу полностью расходились.
В Греции, колыбели искусств и заблуждений, где величие и вздорность человеческого ума завели его в непроходимые дебри, так же как у нас, велись рассуждения о душе.
Божественный Анаксагор, которому был воздвигнут алтарь за то, что он поведал людям, будто Солнце больше Пелопоннеса, снег черен, а небеса сделаны из камня, утверждал, что душа - это воздушное дуновение и притом бессмертное.
Другой такой же философ, Диоген, ставший киником после того, как он подвизался в качестве фальшивомонетчика, уверял, будто душа - это частица субстанции самого бога; идея эта, по крайней мере, была блестящей.
Эпикур97 сделал душу составленной из частиц, как тело. Аристотель98. истолкованный на тысячу различных ладов из-за невразумительности своих писаний, считал, если верить здесь некоторым его ученикам, что разум всех людей - это одна и та же субстанция.
Божественный Платон, учитель божественного Аристотеля, и божественный Сократ, учитель божественного Платона, считали душу телесной и бессмертной: вне всякого сомнения, им пояснил, как с этим обстоит дело, гений Сократа. Правда, существуют люди, утверждающие, будто человек, похваляющийся тем, что в его распоряжении имеется собственный гений, несомненно, либо глупец, либо плут; однако люди эти чересчур уж придирчивы.
Что до наших отцов церкви, то многие из них в первые века верили, будто человеческая душа, ангелы и Бог телесны100.
Человечество шаг за шагом становится все утонченнее. Святой Бернар101, по мнению отца Мабильона102, учил о душе, что после смерти [человека] она вовсе не созерцает Бога на небесах, но общается лишь с народом Христовым; однако на сей раз мы не верим eму на слово. Авантюра крестового похода несколько дискредитировала его прорицания. Затем появились тысячи схоластов - всякие там доктора несгибаемые, утонченные, ангельские, серафические, херувимские103, и все они были вполне уверены в том, что имеют весьма ясное представление о душе, однако старались говорить о ней так, как если бы хотели лишь одного, а именно, чтобы ни одна живая душа ничего в этом не поняла.
Наш Декарт104, рожденный для того, чтобы вскрыть заблуждения античности, но также и для того, чтобы на их место водрузить свои собственные, будучи увлечен духом систематизации, ослепляющим самых великих людей, вообразил, что сумел доказать, будто душа - то же самое, что мышление, подобно тому как материя, по его мнению, то же самое, что протяженность; он уверял, что люди мыслят постоянно и что душа прибывает в тело, заранее снабженная всеми метафизическими понятиями, имеющая представления о Боге, пространстве и бесконечности, обладающая всеми абстрактными идеями и, наконец, преисполненная всех тех прекрасных знаний, которые она, к несчастью, забывает, когда выходит из материнского чрева.
Г-н Мальбранш, член конгрегации ораторианцев, в своих возвышенных иллюзиях не только допустил врожденные идеи, но даже не сомневался в том, что мы живем целиком и полностью в Боге и Бог, так сказать, и есть наша душа.
В то время как множество резонеров создавали роман о душе, явился мудрец, скромно написавший ее историю. Локк развернул перед человеком картину человеческого разума, как превосходный анатом объясняет механизм человеческого тела. Всюду он пользовался светочем физики, иногда он осмеливается утверждать, но осмеливается также и сомневаться; вместо того чтобы сразу же дать определение всему тому, чего мы не знаем, он шаг за шагом исследует то, что мы хотели бы знать. Он исследует ребенка с момента его рождения, постепенно прослеживает развитие его сознания, усматривает, что общего у него с животными и в чем он их превосходит, особенно беря в свидетели самого себя, показания собственной сознательной мысли.
"Я оставляю тем, - говорит он, - кто разбирается в этом лучше меня, рассуждать, получает ли наша душа существование до или после формирования нашего тела; но признаюсь, мне выпала на долю одна из тех грубых душ, что мыслят не непрерывно; более того, я имею несчастье не понимать, почему душе больше необходимо постоянно мыслить, чем телу - постоянно находиться в движении".
Что до меня, то я горжусь честью быть в этом пункте таким же тупицей, как Локк: ни одна живая душа никогда не заставит меня поверить, будто я постоянно мыслю; и я не более, чем он, чувствую себя настроенным воображать, будто уже через несколько недель после моего зачатия обладал весьма ученой душой, знавшей тогда тысячи пещей, кои я позабыл, рождаясь на свет, и без всякой пользы располагавшей в материнской утробе знаниями, ускользнувшими от меня как раз и тот момент, когда они могли мне понадобиться; вдобавок ко всему я никогда не сумел их себе вернуть.
Вдребезги разбив врожденные идеи и полностью отвергнув тщеславное убеждение, будто мы постоянно мыслим, Локк устанавливает, что все наши идеи мы получаем через ощущения, исследует наши простые идеи, а также и более сложные, прослеживает человеческое сознание во всех его функциях, показывает, насколько несовершенны языки, которыми пользуются люди, и как мы постоянно злоупотребляем словами.
Наконец, он подходит к рассмотрению объема, или, точнее сказать, ничтожности человеческих знаний. Именно в этом разделе он осмеливается скромно произнести следующие слова: Быть может, мы никогда не сумеем узнать, мыслит ли или нет чисто материальное существо.
Эти мудрые слова показались многим теологам скандальным заявлением, утверждающим материальность и смертность души.
Некоторые англичане, верные своему обычаю, забили тревогу. Суеверные люди в обществе - то же самое, что трусы в армии: они сами писают панические страхи и заражают ими других. Раздались вопли, что Локк решил ниспровергнуть религию. Однако здесь шла речь вовсе не о религии: это был чисто философский вопрос, совершенно независимый от веры и откровения; нужно было только беспристрастно исследовать, существует ли какое-то противоречие в положении: материя способна мыслить и может ли Бог сообщить материи мышление. Однако теологи слишком часто начинают кричать об оскорблении Бога в тех случаях, когда кто-то не согласен с ними самими. Это очень напоминает скверных поэтов, вопивших, что Депро105 оскорбляет величество, в то время как он смеялся только над ними.
Доктор Стиллингфлит106 заслужил себе репутацию умеренного теолога тем, что не поносил откровенно Локка. Он вступил с ним в полемику, однако был побежден: дело в том, что он рассуждал как доктор теологии, Локк же - как философ, знакомый с силой и слабостью человеческого ума и сражавшийся оружием, крепость закалки которого была ему хорошо известна.
Если бы я осмелился после г-на Локка говорить на столь щекотливую тему, я бы сказал, что люди уже очень давно спорят по поводу природы и бессмертия души. Что до бессмертия души, то доказать его невозможно, поскольку спор пока идет еще о ее природе и, разумеется, надо познать творение до основания раньше, чем решать, бессмертно оно или нет. Разум человеческий сам по себе столь мало способен доказать бессмертие души, что религия вынуждена была сообщить нам о нем при помощи откровения. Всеобщее благо людей требует веры в бессмертную душу, религия нам это повелевает - чего же более, вопрос решен. На самом деле природа души вовсе не такова, и для религии совершенно безразлично, что представляет собой субстанция души, была бы она только добродетельной; душа - это часовой механизм, данный нам для самоуправления, однако мастер не сообщил нам, из чего сделана движущая пружина этого механизма.
