Джеймс Барри - Мэри-Роз

Барри Джеймс

Мэри-Роз

Джеймс Мэтью Барри

Мэри-Роз

Перевод С. Лихачевой

АКТ I

Декорация представляет собою комнату в одном из небольших поместий Суссекса, что давно уже выставлено на продажу. В комнате царит столь глубокое безмолвие, что только воистину смелый человек отважится заговорить в ней первым - если, конечно, он не просто бормочет про себя, что, пожалуй, простительно. Все, что возможно было забрать из прошлого этой комнаты, давно увезли. Свет проникает сквозь единственное окно в глубине сцены, неплотно задернутое мешковиной. На какое-то мгновение свет кажется мягким и теплым и, если бы можно было быстро сфотографировать комнату в этой миг, мы бы заметили на лице ее смущающую улыбку, может быть, сродни Моне Лизе, - уж верно, улыбается комната так не без причины: ей известно то, что вправе знать только умершие. Две двери; одна открывается на лестницу, ведущую вниз; другая - в глубине сцены, очень незаметная, хотя именно она окажется в самом центре нашей тревожной истории. Обои, тяжелые оттого, что наклеены поверх еще более древнего слоя бумаги, облупились, и тут и там отходят от стены в гротескном поклоне, словно подвешенные на цепях узники; можно предсказать, что следующий нарушивший тишину звук прозвучит в очень далеком будущем, когда от стены отстанет еще один кусок обоев. За исключением двух деревянных упаковочных ящиков, единственную мебель составляет потертое кресло, медленно дряхлеющее у потухшего очага, словно выживший из ума старик. Мы могли бы поиграть с тревожной фантазией, что комната эта, некогда согретая любовью, жива до сих пор, но просто затаилась от посторонних глаз, и стоит нам уйти неким непостижимым образом снова начнутся бесконечные по всей видимости поиски, что продолжаются в некоторых опустевших домах.

Слышно, как кто-то, тяжело ступая, поднимается вверх по лестнице, и входит экономка. Однако не ее тяжелая поступь слышалась за сценой: экономка прожила здесь уже несколько лет и стала в достаточной степени частью дома, чтобы передвигаться бесшумно. Первое, что мы узнаем об экономке, сводится к следующему: находиться в этой комнате она не любит. Экономка - преклонных лет дама, сухощавая, замечательно владеющая собой. Может быть, где-нибудь на свете и найдется человек, что еще в состоянии заставить ее рассмеяться, кто знает, однако усилие это явно причинит ей боль. Даже недавно закончившаяся война оставила ее безразличной. Она показывала дом немалому числу потенциальных покупателей, точно так же, как сейчас показывает еще одному, с безразличием истинной экономки, купят поместье в итоге или нет. Немногие наложенные на нее обязанности она добросовестно исполняет, но самая удивительная ее особенность - способность неподвижно сидеть в темноте. Когда экономка заканчивает работу, и мысли ее более ничем не заняты, она так и будет сидеть во мраке, скорее чем потратит деньги на свечу. Познакомившись с такими вот миссис Отери, узнаешь о жизни нечто новое; однако сама она совершенно не осознает, что чем-то отличается от других; скорее всего, она полагает, будто примерно так же люди в большинстве своем и проводят часы перед сном. Однако же, экономя свечу в других пустых домах, миссис Отери всегда зажигает ее в этом доме с наступлением темноты.

Вслед за экономкой, тяжело ступая, по лестнице поднимается молодой солдат-австралиец, рядовой, - в нынешние времена таких можно встретить целыми дюжинами на любой лондонской улице: они неуклюже бредут вдоль тротуаров с заброшенным видом, ежели предоставлены сами себе, останавливаясь то и дело, чтобы убить время (тут-то вы на них и натыкаетесь), либо галантно беседуют с какой-нибудь юной леди. В голосе его слышится австралийский акцент, что нашему слуху ныне кажется столь приветливым. Это грубоватый паренек, мускулистый, с открытым взглядом человека с топором, смыслом жизни которого в довоенное время было рубить лес да следить, чтобы дерево не обрушилось на голову. Миссис Отери показывает ему дом; молодой человек, очевидно, знавал его в прошлом; однако, хотя гость явно заинтересован, он не сентиментален, и оглядывается вокруг со снисходительной усмешкой.

Миссис Отери. А вот здесь была гостиная.

Гарри. Только не здесь, нет, нет. Не было здесь гостиной, капустка моя, по крайней мере, в мое время не было.

Миссис Отери (безразлично). Я поселилась здесь только три года назад, и никогда не видела дом меблированным, однако мне велели говорить, что гостиная была здесь. (Чуть ли не с жаром.) И буду весьма признательна, ежели вы перестанете называть меня своей капусткой.

Гарри (эта резкость помогает ему почувствовать себя в своей тарелке). Только не обижайтесь. Это французское выражение; не одной мадемуазель доставил я бездну приятных минут, величая ее капусткой. Но гостиная! Я был здесь в последний раз совсем желторотым юнцом, однако помню, что гостиную мы называли Большой Комнатой; уж точно не эту тесную коробчонку!

Миссис Отери. Это самая большая комната в доме. (Она уныло цитирует какое-то рекламное объявление, что, возможно, висит у ворот, изодранное в клочья.) Особенно хороша гостиная, из окон которой открывается бесподобный вид на гряду меловых холмов. Комната расположена на верхнем этаже; подняться в нее можно по...

Гарри. По лестнице, полной романтических крысиных нор. Проклятье, та это комната или нет, в ней не жарко; что-то в ней есть такое, отчего мурашки по спине бегут. (В первый раз экономка окидывает гостя внимательным взглядом.) Частенько доводилось мне дрожать от холода в какой-нибудь австралийской лачуге и мечтать о большой комнате дома, в которой так тепло. Тепло! А теперь это - лучшее, что гостиная может предложить блудному сыну, когда тот возвращается в ожидании, что телец уже почти пожарился. Век живи, век учись, хозяйка.

Миссис Отери. По крайней мере, мы живы.

Гарри. Отлично сказано, капустка моя.

Миссис Отери. Спасибо, мой рододендрончик.

Гарри (ободренный). Мне нравится ваш задор. Вы и я отлично поладили бы, будь у меня время, чтобы вас поразвлечь. Но, видите ли, я могу проверить, гостиная это или нет. Если да, то снаружи за окном должна быть яблоня, одна из ее ветвей царапает окно. Уж мне ли не знать, если именно из этого окна и по этой яблоне я спустился однажды темной ночью, когда мне было только двенадцать лет, сбежал из дома, непослушный голубоглазый ангелочек, и отправился искать удачи на этом чертовом море. Удача моя... моя хорошая приятельница... по-прежнему не слишком-то любезна со мною, однако яблоня должна быть тут, чтобы поздороваться со своим ненаглядным мальчуганом. (Гарри отдергивает мешковину, и в комнату проникает чуть больше света. Мы видим, что окно, доходящее до пола, открывается наружу. Возможно, что давным-давно отсюда в сад вели ступени, но теперь их нет, как и яблони тоже.)

Гарри. Я выиграл! Нет дерева; не гостиная.

Миссис Отери. Мне доводилось слышать, что когда-то здесь было дерево; если вы выглянете наружу, увидите пень.

Гарри. Да-да, вижу, вон там, в густой траве, а вон и остатки скамьи вокруг ствола. Точно, это гостиная, Гарри, мальчик мой. На окне висели голубые занавеси; я частенько прятался за ними и жадно пожирал "Робинзона Крузо". В этом углу стоял диван, на нем я брал первые уроки плавания. Вы счастливица, ma petite, что присутствуете здесь, внимая сим трогательным воспоминаниям. Так, а какого черта мог делать в этих благородных апартаментах павлин?

Миссис Отери. Мне говорили, что на стене раньше висела такая ткань, гобелены их называют, с изображением павлинов, полагаю, это ваш павлин и был.

Гарри. И павлина моего больше нет! А ведь я мог бы поклясться, что дергал перья из его хвоста. Часы стояли вот здесь, с хрипящей фигуркой кузнеца, он бывало, все выходил, и отбивал час на наковальне. Мой старик заводил часы каждый вечер, помню, как он разъярился, когда обнаружил, что завод рассчитан на восемь дней. Падре пришлось отчитать его за бранные слова. Падре? Как по английски "падре"? Проклятье, собственный язык забываю! Ах да, священник. Ну он-то еще в земле живущих, надеюсь? Как сейчас стоит перед глазами: высокий, худощавый, с резко очерченным суровым лицом. Вечно ссорился по поводу каких-то картинок: коллекционировал их, что ли.

Миссис Отери. Здешний священник очень стар, однако он вовсе не высок и не худощав; он низенький, упитанный, с круглым лицом и седыми усами.

Гарри. Усы? Что-то усов у него не припомню. (Размышляя.) А и в самом деле: были ли у него усы? Постойте-ка, по-моему, это я о жене его думаю. Сомневаюсь, что произвожу отрадное впечатление человека сентиментального. Ваша светлость, вы не возражаете, если я закурю в гостиной?

Миссис Отери (нелюбезно). Курите, если хотите. (Гарри кромсает плитку табака огромным складным ножом.) Что за жуткий нож.

Гарри. Незаменим в окопах в военное время. Это не нож, а визитная карточка. Оставляешь ее на особо излюбленных приемах. (Бросает нож в один из ящиков; нож втыкается в дерево и вибрирует.)