Джон Чивер - Бриллианты Кэботов

Чивер Джон

Бриллианты Кэботов

Джон Чивер

Бриллианты Кэботов

Заупокойную службу по убиенному служили в унитарианской церкви городишка Сент-Ботолфс. Церковь являла собою смешение стилей - над колоннами неожиданно возносился стройный шпиль, из тех, какие сто лет назад, вероятно, господствовали над всей местностью. Служба - случайный набор библейских цитат - завершалась песнопением:

Спи, Эймос Кэбот, мирным сном,

Земные тяготы отринув...

В церкви было не протолкнуться. Мистер Кэбот занимал видное положение в местном обществе. Был случай, когда он баллотировался в губернаторы. В дни избирательной кампании со стен сараев и домов, с заборов и телеграфных столбов добрый месяц глядели его портреты. Сталкиваясь на каждом шагу с самим собой, он как бы шествовал сквозь строй зеркал, и не думаю, чтобы такое ощущение смущало его, как смутило бы меня. (Я, например, как-то раз в Париже заметил, поднимаясь на лифте, что одна женщина держит мою книгу. На суперобложке была фотография, и из-под чужой руки один мой образ взглянул в глаза другому. Я жаждал обладать этой фотографией - вероятно, жаждая уничтожить ее. Мысль, что женщина уйдет, унося под мышкой мое лицо, оскорбляла во мне чувство собственного достоинства. На четвертом этаже женщина вышла, и разлука двух моих обличий внесла мне в душу смятение. Мне хотелось кинуться ей вслед, но как было объяснить по-французски, да и вообще на любом языке, что я чувствовал в эти минуты?) С Эймосом Кэботом обстояло совершенно иначе. Ему как будто нравилось видеть себя повсюду, а когда он не прошел на выборах и портреты исчезли (лишь кое-где по глухим углам они еще с месяц лохматились на сараях), похоже было, что он и в ус не дует.

Существуют, как известно, "не те" Лоуэллы, "не те" Халлоуэллы, "не те" Элиоты, Чиверы, Кодмены и Инглиши, но сегодня речь у нас пойдет о "не тех" Кэботах. Эймос был родом с южного берега залива и про Кэботов с северного берега, возможно, никогда не слыхал. Отец его был аукционщик - в те дни эта работа предполагала умение балагурить, заговаривая публике зубы, сбывать сомнительный товар, а подчас и смошенничать. Эймос владел недвижимостью, в городке ему принадлежали скобяная лавка, коммунальные сооружения, он состоял в правлении местного банка. Контора у него помещалась в Картрайтовском блоке, напротив городского сквера. Его жена была уроженкой штата Коннектикут - нам в ту пору он представлялся отдаленной глухоманью, на восточной окраине которой стоял город Нью-Йорк. Населяли Нью-Йорк алчные иностранцы, суматошливые, задерганные и по слабости характера абсолютно неспособные вставать в шесть утра, обливаться холодной водой и преспокойно влачить дни свои в изнурительной скуке. Миссис Кэбот я знал, когда ей было лет за сорок: коротконогая, с багровым лицом пьянчужки, хоть и слыла ярой поборницей трезвенности. Седая как снег голова. Формы, равно пышные как спереди, так и сзади, и спина с памятной мне впадиной, то ли от жестоких тисков корсета, то ли от начинающегося лордоза. Почему мистер Кэбот женился на этой чудачке из далекого Коннектикута, никто толком не знал, да и, в конце концов, кому какое дело, хоть, впрочем, это ей принадлежали почти все доходные дома на восточном берегу реки, где селились рабочие с фабрички, изготовляющей столовое серебро. Дома приносили доход, и все же это еще не значит, будто Эймос Кэбот женился только по расчету. Плату с жильцов она взимала самолично. Полагаю, что она и хозяйство вела сама, одевалась скромно, зато носила на правой руке семь колец с крупными бриллиантами. Вероятно, вычитала где-нибудь, что бриллианты - надежное помещение капитала, и блеск камней на ее руке таил в себе не больше очарования, чем шелест банковской книжки. Бриллианты круглые, квадратные, продолговатые, бриллианты, какие принято вставлять в лапки... По четвергам она с утра промывала свои бриллианты в растворе, которым пользуются ювелиры, и развешивала сушиться на бельевой веревке. Почему - она не объясняла, по при том размахе, какой имели в городишке чудачества, никто не видел в ее поведении ничего особенного.

Раза два в году миссис Кэбот выступала с лекцией в сент-ботолфской Академии - так называлась средняя школа, где обучались многие из нас. У нее были три темы: "Мое путешествие по Аляске" (с показом слайдов), "О вреде пьянства" и "О вреде курения". Пьянство ей представлялось пороком столь неслыханным, что, обличая его, она не могла распалиться в полную силу, зато одна мысль о курении приводила ее в неистовство. Можно ли вообразить себе распятого Христа с сигаретой в зубах, вопрошала она. Или деву Марию? Лабораторные опыты ученых показывают: если скормить взрослой свинье каплю никотина, животное погибает. И так далее, в том же духе. Она наделяла курение неотразимой притягательностью, и, если мне суждено умереть от рака легких, я буду в этом винить миссис Кэбот. Выступления устраивались в классе, прозванном нами Большой зал. Это была просторная аудитория на втором этаже, где всем нам хватало места. Академию строили в 50-х годах прошлого века, снабдив ее, как было принято в американской архитектуре того периода, прекрасными высокими большими окнами. Весной и осенью здание словно бы величаво парило над школьной территорией, но в зимние дни из широких оконных проемов несло ледяным холодом. В Большом зале разрешалось сидеть, не снимая пальто, шапки и перчаток. Своеобразие обстановки усугублялось тем, что в свое время моя двоюродная бабка Анна приобрела в Афинах обширное собрание гипсовых фигур, и мы, лязгая зубами, долбили наизусть глаголы волеизъявления в обществе голых, в чем мать родила, богов и богинь. Таким образом, хула, изрыгаемая миссис Кэбот на скверну табака, предназначалась, наравне с нами, Гермесу и Венере. Живя во власти предрассудков, столь же неистовых, сколь и низменных, она, я думаю, с не меньшим удовольствием ополчилась бы на черных и евреев, но в городке проживало всего одно чернокожее семейство и одно еврейское - и оба примерной нравственности. Мне в голову не приходило, что в Сент-Ботолфсе может существовать нетерпимость, покуда спустя много времени ко мне в Уэстчестер не приехала на День благодарения моя матушка.

Было это несколько лет тому назад, когда в Новой Англии еще не завершилось строительство автомагистралей и поездка туда из Нью-Йорка или Уэстчестера занимала больше четырех часов. Я выехал пораньше и Сперва остановился в Хейверхилле, где забрал свою племянницу из пансиона мисс Пикок. Потом направился дальше, в Сент-Ботолфс - там, сидя в прихожей на стуле церковного причетника, меня дожидалась мать. Островерхую резную спинку стула украшала геральдическая лилия. Из какой промозглой от сырости церкви уволокли эту вещь? Мать сидела в пальто; у ног ее стоял саквояж.

- Я готова, - сказала она. Наверно, она сидела так уже с неделю. Она выглядела отчаянно одинокой. - Хочешь что-нибудь выпить?

Наученный опытом, я не поддался на соблазн. Скажи я "хочу", мать заглянула бы в кладовку и вернулась с грустной улыбкой и словами: "Все виски выпил твой братец". Итак, мы тронулись обратно в Уэстчестер. День выдался пасмурный, холодный, и дорога показалась мне утомительной, хотя, я думаю, не усталость была причиной того, что произошло потом. Я завез племянницу в Коннектикут, к брату, и двинулся домой. Добрались мы затемно. К приезду матери у моей жены все было приготовлено, как обычно. Пылал огонь в камине, на пианино - ваза с розами, к чаю - сандвичи с анчоусной пастой.

- Какая прелесть, когда в доме цветы, - сказала моя мать. - Я так их люблю. Жить не могу без цветов. Если б я вдруг лишилась средств и мне пришлось выбирать - цветы или продукты, я, вероятно, выбрала бы цветы...

Я не стремлюсь создать для вас образ тонной старой дамы, ибо нередко она отступала от этой роли. Упомяну, с большой неохотой, одно обстоятельство, о котором после смерти матери мне рассказала ее сестра. Оказывается, был случай, когда она ходила наниматься в Бостоыскую полицию. У нее было много денег в ту пору, и для чего ей это понадобилось, понятия не имею. Допускаю, что ее прельщало полицейское поприще. Не знаю, в каком отделе она собиралась служить, но воображение неизменно рисует мне ее в темно-синей форме, со связкой ключей у пояса и дубинкой в правой руке. Моя бабка отговорила ее от этой затеи, и все же в облике матери, когда она, прихлебывая чай, сидела у нашего камина, сквозило нечто полицейское. В тот вечер она старалась держаться как на светском рауте - в меру своего понимания. В связи с чем стоит вспомнить ее любимую присказку: "Вероятно, к нам в семью все-таки просочилась капля плебейской крови. Иначе откуда бы в тебе это пристрастие к ветхой и рваной одежде? Иметь такой выбор - и вечно отдавать предпочтение обноскам!"

Я приготовил коктейль и сказал, как рад был повидаться с племянницей.

- У мисс Пикок перемены, - печально сказала моя мать.

- Да? Я не знал. Какие?