Уильям Фолкнер - Красные листья

Фолкнер Уильям

Красные листья

Уильям Фолкнер

Красные листья

1

Оба индейца прошли через плантацию на тот ее край, где жили рабы, принадлежавшие племени. Здесь стояли два ряда сложенных из необожженного кирпича лачуг; все они были аккуратно выбелены известкой. Между ними протянулась узкая улочка, испещренная следами босых ног. Несколько самодельных игрушек немо лежало в пыли. Нигде не было и признака жизни.

- Я знаю, что мы тут найдем, - сказал один индеец.

- Чего мы не найдем, - ответил другой.

Время уже перевалило за полдень, но на улочке не видно было ни души; везде было тихо и пусто; из щелястых, обмазанных глиной труб нигде не поднимался дымок.

- Да. То же самое было, когда умер отец того, кто теперь вождь.

- Ты хочешь сказать, того, кто был вождем.

- Да.

Одного из индейцев звали Три Корзины. Ему было лет шестьдесят. Оба индейца сложением напоминали зажиточных бюргеров - плотные, приземистые, с брюшком; у обоих были большие головы и большие широкие землисто-коричневые лица с печатью какого-то мутного спокойствия, как на тех каменных изваяниях, которые иной раз видишь вдруг выступающими из тумана на гребне полуразрушенной стены где-нибудь в Сиаме или на Суматре. Солнце сделало их такими - палящее солнце и резкая тень. Волосы у обоих были как осока, уцелевшая после пала. У Трех Корзин в мочке уха была подвешена отделанная эмалью табакерка.

- Я давно говорю, что все это неправильно. Раньше не было рабов. Не было у нас негров. И можно было делать, что хочешь. У всех было сколько угодно времени. А теперь все время уходит на то, чтобы придумывать для них работу. Они не могут без работы.

- Они как лошади и собаки.

- У них нет ни капли разума. Непременно подавай им работу. Они еще хуже, чем белые.

- Когда Старый Вождь был жив, не приходилось искать для них работу.

- Верно. Мне не нравится рабство. Это неправильно. В старину люди жили правильно. А теперь нет.

- Ты же не помнишь, как жили в старину.

- Я слышал от тех, кто помнит. И сам старался так жить. Человек не создан для работы.

- Это верно. Посмотри, какое у них от этого тело.

- Да. Черное. И горькое на вкус.

- Ты разве ел?

- Один раз ел. Я тогда был молод и вкус у меня был неприхотливый. Теперь бы ни за что не стал.

- Да. Теперь их не едят. Невыгодно.

- Невкусное у них мясо. Горькое. Мне не нравится.

- Да и невыгодно их есть, когда белые дают за них лошадей.

Они вошли в улочку. Жалкие немые игрушки - фетиши из дерева, тряпок и перьев - валялись в пыли у побуревших порогов среди обглоданных костей и осколков сделанных из тыквы мисок. Ни шороха в лачугах, ни единого лица в дверях. Так было со вчерашнего дня, с тех самых пор, как умер Иссетиббеха. Но индейцы уже и сами знали, что тут найдут.

Они подошли к лачуге побольше размером, стоявшей в середине поселка. Здесь в определенные дни лунного месяца собирались негры и совершали первую часть обрядов, а с наступлением темноты переходили на реку, где держали свои большие барабаны. В этой комнате хранились разные мелкие принадлежности; магические украшения и записи обрядов - деревянные дощечки с нарисованными красной глиной символическими знаками. В середине комнаты под отверстием в крыше был очаг с остатками золы и подвешенный над ним железный котел. Ставни на окнах были закрыты, и в первую минуту после яростного солнечного света индейцы ничего не могли различить - только какое-то движение и тень, где поблескивали белки глаз: казалось, в комнате полным-полно негров. Оба индейца остановились на пороге.

- Ну вот, - сказал Три Корзины. - Я же говорю, что это неправильно.

- Не нравится мне здесь, - сказал другой.

- Запах, да? Это оттого, что они боятся. Они пахнут не так, как мы.

- Уйдем отсюда.

- Ты тоже боишься. Я это чую по запаху.

- Может быть, мы это Иссетиббеху чуем.

- Да. Он знает. Он знает, что мы тут найдем. Он, еще когда умирал, так уже знал, что мы сегодня тут найдем. - Из комнаты навстречу индейцам шел острый запах, в густой тени поблескивали глаза негров. - Вы меня знаете. Люди прозвали меня Три Корзины. Тот, кого мы ищем, убежал. - Негры не отвечали. В знойном неподвижном воздухе запах от негров, от их тел, казалось, шел волнами, то усиливаясь, то ослабевая. Казалось, они все, как одно существо, думают о чем-то чуждом и непостижимом. Они были как притаившийся в темноте осьминог, как разрытые корни огромного дерева. Как будто только что подняли пласт земли и под ним обнаружился большой перепутанный вонючий клубок скрытой от света и внезапно потревоженной жизни.

- Ну же, - сказал Три Корзины. - Вы знаете, зачем мы пришли. Тот, кого мы ищем, убежал?

- Они что-то думают, - сказал другой индеец. - Уйдем отсюда.

- Они что-то знают, - проговорил Три Корзины.

- Ты думаешь, они его прячут?

- Нет. Он убежал. Он убежал еще вчера вечером. То же самое было, когда умер дед того, кто сейчас вождь. Мы его три дня ловили. Три дня Дуум не мог уйти в землю, он говорил: "Я вижу моего коня и мою собаку. Но я не вижу моего раба. Что вы с ним сделали, почему не даете мне успокоиться в могиле?"

- Они не хотят умирать.

- Да. Цепляются за жизнь. Всегда с ними хлопоты. Это люди без чести и без достоинства. Всегда с ними хлопоты.

- Не нравится мне здесь.

- Мне тоже не нравится. Но что поделаешь. Это дикари. Нельзя от них ждать, чтобы они уважали обычай. Вот почему я и говорю, что теперь все неправильно.

- Да. Они цепляются за жизнь. Они даже готовы лучше потеть на солнце, чем уйти в землю вместе с вождем. Но того, кто нам нужен, здесь нет.

Негры ничего не говорили, не издали ни звука. Глаза их отсвечивали в темноте, дикие и покорные; запах шел волнами, густой и острый.

- Да, они боятся, - сказал другой индеец. - Что нам теперь делать?

- Пойдем, поговорим с вождем.

- А станет ли Мокетуббе слушать?

- А как же иначе? Ему это не понравится. Но он теперь вождь.

- Да. Теперь он вождь. Теперь он может хоть весь день носить туфли с красными каблуками.

Индейцы повернулись и вышли. В дверном проеме не было двери. Ни в одной лачуге не было дверей.

- Он и раньше их надевал.

- Тайком от Иссетиббехи. Но теперь туфли его, потому что он вождь.

- Да. Иссетиббехе это не нравилось. Я знаю. Я раз слышал, как он сказал Мокетуббе: "Когда ты станешь вождем, туфли будут твои. А пока это мои туфли". Но теперь Мокетуббе вождь и может их носить.

- Да, - сказал другой индеец. - Теперь он вождь. Раньше он носил туфли тайком от Иссетиббехи, и никто не знал, известно об этом Иссетиббехе или нет. Но теперь Иссетиббеха умер, хотя еще не был стар, и туфли принадлежат Мокетуббе, потому что Мокетуббе теперь вождь. Ты что об этом думаешь?

- Я об этом не думаю, - сказал Три Корзины. - А ты?

- Я тоже не думаю, - ответил другой.

- Вот и хорошо, - сказал Три Корзины. - Это ты умно делаешь.

2

Дом стоял на пригорке, окруженный дубами. Спереди он был одноэтажный собственно говоря, просто рубка парохода, который когда-то сел на мель возле берега. Дуум, отец Иссетиббехи, со своими рабами расснастил этот пароход и перекатил его по кипарисовым каткам к себе домой - двенадцать миль по суше, на что ушло пять месяцев. В то время его дом состоял из одной кирпичной стены. Он приставил к ней рубку широкой стороной, и сейчас золоченые карнизы в стиле рококо, местами выщербленные и облупленные, возвышались в своем поблекшем великолепии над завешенными жалюзи дверями кают; сохранились и надписи золотыми буквами над дверьми.

Дуум принадлежал к роду вождя, но не по мужской линии - он был из племени минго [прозвище ирокезов], один из родственников с материнской стороны. В юности он совершил большое путешествие, до самого Нового Орлеана, - это было давно, и Новый Орлеан был тогда как бы европейским городом; Дуум спустился в лодке с севера Миссисипи к Новому Орлеану, где свел знакомство с кавалером Сье Блонд де Витри, чье общественное положение было так же сомнительно, как и его собственное. Под руководством этого наставника он прошел хорошую школу среди игроков и головорезов в новоорлеанском порту. Там он выдавал себя за вождя, наследственного владельца всей земли, которая составляла достояние мужской линии рода. И так как вождь у индейцев зовется "Человек", то кавалер де Витри стал звать его du Homme, откуда и получилось - Дуум.

Они всюду появлялись вместе - приземистый индеец с грубым лицом и дерзким, непроницаемым взглядом, и парижанин, изгнанник, бывший, как говорили, другом Каронделя [Каронделе, Франциско (1748-1807) - испанский губернатор Луизианы; ее американским губернатором в 1805 г. стал генерал Джеймс Уилкинсон (1757-1825), отличавшийся жестокостью в войнах с индейцами] и своим человеком в доме у генерала Уилкинсона. Затем оба исчезли, покинув внезапно те недоброй славы притоны, где они обычно проводили время, и оставив за собой легенды и сплетни - о колоссальных суммах, будто бы выигранных Дуумом, и о его связях с некоей девицей, происходившей из довольно зажиточной вест-индской семьи. После исчезновения Дуума брат этой девушки еще долго с пистолетом в руках разыскивал его в тех притонах, которые он имел обыкновение посещать.