Джером Сэлинджер - По обоюдному согласию

Сэлинджер Джером

По обоюдному согласию

Джером Дейвид Сэлинджер

По обоюдному согласию

Перевод на русский язык. М. Макарова, 1996.

Тут вроде и рассказывать нечего - просто никто нас не хотел принимать всерьез. Так с самого начала пошло, и ребята на заводе, и мамаша Рути - все над нами подтрунивали. И все уши прожужжали о том, какие мы еще сопляки и как нам рано жениться. Рути, ей семнадцать было, ну а мне двадцать почти. Может, конечно, и сопляки, но мы же не просто так, мы вполне соображали, чего делали. Ну, то есть все у нас было классно. Как говорится, по обоюдному согласию.

Я что говорю-то - мы с моей Рути были просто не разлей вода. Друг без дружки никуда. Ну а мамаше ее это было во как поперек горла. Короче, миссис Кроппер хотела услать ее в колледж, а она, здрасте вам, замуж выскочила. Школу Рути кончила в пятнадцать, и они аж до восемнадцати приставали к ней с этим дурацким колледжем. А ей самой хотелось быть врачом. Я еще подшучивал над ней: "Позовите доктора Смертинга!" - так я ей говорил. Что-что, а пошутить я люблю. А Рути вот не любит. Серьезная она у меня, понимаете?

С чего тогда заварилась вся эта каша, я толком так и не понял, ведь в кафе у Джейка в тот вечер было очень здорово, я без дураков. Рути, то есть я и Рути туда заехали. Его в том году переоборудовали, и оно стало просто классным. Сняли часть неоновых ламп. Прибавили нормальных. И для машин теперь больше места. Ну класс. Знаете, почему я все это вам талдычу? Да потому, что Рути не очень-то любила ездить к Джейку.

Вот, значит... а в тот вечер, ну в тот самый, народищу там было жуть, почти час пришлось столика ждать. Чтобы Рути - и чего-то ждать? Это не по ней. Ну, ладно, дорвались мы, наконец, до этого самого столика, а она - не надо, говорит, мне никакого пива... Сидит бука букой, зажжет спичку задует, потом опять. Мотает мне, значит, нервы.

- Что-нибудь случилось? - не выдерживаю я. А самого трясет уже.[58]

- Ничего не случилось, - отвечает. И отодвигает коробок в сторонку, зато тут же начинает с ошалелым видом озираться, неизвестно что высматривая.

- Нет, случилось, - говорю. Уж я-то ее знаю. Как свои пять пальцев знаю.

- Нет, не случилось, - снова мне она. - Пожалуйста, не волнуйся. Все замечательно. Я самая счастливая женщина на свете.

- Прекрати, - говорю я ей. (Видали, а? Ну не вредина?!) - Трудно, что ли, ответить по-человечески?

- Ах, извини, - ехидненьким таким голоском пропела она, - я и забыла, что тебе все надо "по-человечески". Я больше не буду.

Очень мне все это не нравилось. В принципе, плевать я хотел, конечно, но не нравилось.

Я-то знал, что ее гложет. Я знаю ее как свои пять пальцев, и все эти ее выкрутасы знаю.

- Да брось, - говорю. - Никак не можешь пережить, что мы уехали из дому. Ну что ты, ей-богу? Неужели мужик не имеет права иногда расслабиться?

- Иногда! - фыркает она. - Вот это я понимаюИногда. Разочков эдак семь в неделю. Верно, Билли?

- Никакие не семь, - говорю. Какие же семь, если мы с ней в прошлый вечер никуда не ездили. Только к Гордону заскочили - по кружке пива выпить и сразу домой.

- Выходит, я вру? - говорит она. - Прекрасно, давай прекратим этот разговор.

Тогда я спросил ее, спокойненько, значит, так спросил, чего ей от меня нужно. Чтобы я торчал по вечерам дома? Как какой-нибудь малахольный зануда? Чтобы я, значит, сидел в четырех стенах и слушал, как вопит не своим голосом наше дитятко? Вот это я ее тогда и спросил. Спокойненько так поинтересовался, что ей от меня нужно.

- Не кричи, пожалуйста, - это она, значит, в ответ. - Ничего мне от тебя не нужно.

- Послушай, - говорю я ей- - Я как-миленький каждую неделю выкладываю этой придурковатой Уиджер восемнадцать долларов, только чтобы она пару часиков посидела вечером с ребенком. Ради тебя же выкладываю. Чтобы ты не ухайдакалась до смерти. Чтобы могла иногда поехать развеяться.

И тут она как наскочит на меня, я, говорит, с самого начала против. Эта, говорит, твоя миссис совсем мне не нравится. Я, говорит, терпеть ее не могу. А тем более видеть, как эта самая Уиджер держит на руках нашего малыша. Я, само собой, ответил, что у миссис у самой навалом детей, и она уж [59] как-нибудь умеет держать младенцев. А Рути мне свое гнет, что как только мы за порог, эта моя Уиджер наверняка прется в гостиную и почитывает там журнальчики и ни разу, небось, и не подойдет к бедному крошке. А я ей: чего она, собственно, хочет? Чтобы миссис Уиджер улеглась рядом с ним в кроватку? Нет, говорит, она хочет только одного - прекратить этот разговор.

- Рути, - говорю я, - чего ты добиваешься? Хочешь доказать мне, что я гнусный эгоист?

- Ничего я не добиваюсь. Никакой ты не эгоист.

- Вот спасибо, вот утешила, - говорю. Я тоже при случае не прочь поехидничать.

А она продолжает: - Просто ты мой муж, Билли. - И голову клонит, клонит... и в слезы. Чертовщина какая-то! Ну что я такого ей сказал?

- Ты говорил, что любишь меня, когда мы собрались пожениться, - хлюп, хлюп, - и я думала, что ребенка ты тоже полюбишь и будешь о нем заботиться. И мы будем все обсуждать вдвоем, а не только носиться по пивнушкам.

Ну я, значит, спросил ее, спокойненько так, кто сказал ей, что я не люблю нашего ребенка.

- Пожалуйста, не ори, - хлюп, хлюп. - Я тоже могу так заорать... хлюп, хлюп. - Никто и не говорит, что не любишь, Билли. Но ты любишь его под настроение или когда тебе скучно. Тебе интересно поглазеть, когда его купают или как он играет с твоим галстуком...

Я стал говорить, что люблю его все время, а не когда мне скучно. Конечно, люблю. Как можно не любить такого пацана. Пацан у нас отличный.

А она мне: - А раз так, скажи мне, зачем мы тут торчим и не едем домой.

Ну я и объяснил. Не стал финтить, а прямо ей сказал:

- Затем, - говорю, - что мне охота попить пивка. Затем, что я тоже человек. Попрыгала бы ты день-деньской у конвейера... у фюзеляжей этих... тогда бы не спрашивала.

А она мне вроде как в шутку:

- Какой ты у нас попрыгунчик! Не то что я, верно? Я день-деньской отдыхаю, да? Как каторжная...

А кто спорит, что ей тоже достается? Я так и сказал. Смотрю, она опять чиркает этими проклятыми спичками, хуже ребенка, честное слово. Спрашиваю, ну неужели она ничегошеньки не поняла... ну что я имел в виду? Очень даже поняла, говорит, и еще поняла, что имела в виду ее мама, когда сказала, что нам рано жениться, и еще много чего поняла, но только теперь... [60]

Вот этой фразочкой она меня доконала. Признаюсь. Что да, то да. Я все могу проглотить, только не маму. Только не "моя мама сказала". Ну я, значит, виду не подаю и небрежненько так спрашиваю, что она такое несет... и несет только потому, что мужик позволил себе в кои-то веки расслабиться. А Рути мне и выдала, что если она еще хоть раз услышит про мужика, который "иногда" или "в кои-то веки", я вообще ее больше не увижу. Рути, она вечно как-то странно все воспринимает. Совсем не так, как нужно. Я хотел ей объяснить, но она отмахнулась и говорит:

- Ладно. Раз уж мы сюда притащились, пойдем потанцуем.

Пришлось вылезти из-за столика, и только мы вышли, оркестр как нарочно начал играть "Ты словно лунный свет". Песенка старая, но вполне. Вообще говоря, даже очень вполне. Мы иногда ловили ее по приемнику в машине, по пути домой, значит. Рути иногда даже подпевала. Но здесь, в пивнушке у Джейка, она была совсем ни к чему и жутко действовала на нервы. А эти ребята все играли и играли, ну то есть просто умотали этой своей лунятиной. Рути очень старалась держаться от меня подальше и не смотреть мне в глаза. В конце концов эти парни все же заткнулись. И тут она, Рути, значит, ка-а-ак рванет от меня. К столику, значит. Только не подумайте, что она за него села. Схватила свою жакетку и деру. А у самой слезы градом.

Я бегом-бегом расплатился - и за ней. А на улице холодрыга вдруг жуткая. Ну я-то хоть в синем своем костюме, но Рути, она прямо в желтом своем платьице выскочила. Тепла от него ни фига. И мне уже ничего не нужно было-: только бы поскорее добежать до машины, снять пиджак и (если мне позволят) укутать ее. Говорю же, холод был кошмарный.

Она сидела в машине, съежилась в комочек и ревет - громко так, совсем по-детски. Я пиджаком, значит, укутал ее и хотел развернуть, чтобы она, значит, посмотрела на меня, а она - ни в какую. Ну, братцы, это уж совсем паршиво - когда Рути ни в какую. Паршивей не бывает. Прямо жить неохота.

Я просил ее, тыщу раз просил, чтобы она, значит, хоть разок на меня посмотрела. Без толку. Да еще почти сползла с сидения на пол. Иди, говорит, пей свое пивко, а я, говорит, и тут посижу. А я - не нужно, говорю, мне никакого пивка. Мне нужно только, чтобы она на меня посмотрела. И еще сказал, чтобы она не верила своей маме, та только и знала, что причитала: "ах, какие вы еще дети", "ох, куда вам было жениться". Это все чушь, сказал я, про мамочкины, значит, причитания. [61]

Ну так вот, я все просил ее не отворачиваться, и сесть по-человечески, и посмотреть мне в глаза - никакого впечатления. Ладно, включил зажигание, поехали с ней домой. Она всю дорогу ревела, сидя, можно сказать, на полу, ну ей-богу, ребенок. Правда, когда я задом уже заезжал в гараж, она чуть попритихла и села повыше. Знаете, обычно мы с нею как заедем в гараж, обязательно обнимемся или поцелуемся. Понимаете, да? Темнотища кругом, и вообще... и ты в своем собственном гараже, только ты, значит, и Рути... Что и говорить, так нам классно иногда бывает... Но на этот раз мы очень быстренько выскочили. Рути с ходу чуть не бегом наверх. Когда я управился и тоже наверх собрался, слышу, хлопнула входная дверь. Миссис Уиджер смылась, значит. Она всегда так, только мы на порог - шасть на улицу, ни один чемпион за ней не угонится.