Анатолий Иванов - Алкины песни: Трудные дни. Макарыч. Бухгалтер

Иванов Анатолий

Алкины песни

Трудные дни. Макарыч. Бухгалтер

ТРУДНЫЕ ДНИ

Домой идти не хотелось.

Пётр Ильич Скороходов долго стоял на берегу реки и смотрел на воду. Солнце давно село, купающихся уже не было. Только несколько белых лодок в беспорядке чертили спокойную, начинающую чернеть гладь залива. На одной из лодок играли на гитаре. Где-то испуганно и вместе с тем восторженно повизгивал девичий голосок.

Вот так же испуганно и восторженно вскрикивала Вера Николаевна, тогда просто Верочка, когда он умышленно делал неловкое движение и качал лодку. По её озорным, чуть прищуренным глазам Скороходов видел, что ей ещё хочется испытать это хватающее за сердце мгновение, когда от неожиданного толчка лодка чуть не опрокидывается. И он снова, как бы невзначай, качал лодку…

Всё это было несколько лет назад, перед свадьбой. А сейчас… Сейчас домой, к Вере Николаевне, идти не хотелось.

Когда совсем стемнело, лодки одна за другой стали приставать к берегу, и катающиеся с хохотом прыгали на влажный песок. Неожиданно Скороходов услышал:

— Ба, инженер Скороходов! Здравствуй, Пётр Ильич. Заждались вас, батенька. Как командировка?

Главный бухгалтер завода Потапов долго тряс руку Скороходова. От Потапова чуть слышно пахло водорослями, и Скороходов даже подумал, не запутался ли в пышных усах бухгалтера стебелёк речной травы.

— Съездил, в общем, удачно, — неопределённо ответил Скороходов. — Что нового на заводе?

— Э-э, батенька, какие в воскресенье деловые разговоры! Пойдём, по кружке пива выпьем, — благодушно откликнулся Потапов. Потом, взглянув на маленький чемоданчик, который Скороходов держал в руках, спросил:

— Ты что, дома не был ещё? Каким же поездом приехал?

— Любопытен же ты, Иван Васильевич, — невесело улыбнулся Скороходов. Мимо них торопливо проходили возбуждённые, смеющиеся люди. Скороходов смотрел им вслед и думал, что жизнь, стремительная и говорливая, несётся мимо него, не задевая, а он беспомощно и растерянно смотрит ей вслед.

Такие мысли приходят Скороходову не первый раз. Но почему они приходят, он не знал. А может быть просто боялся признаться себе в этом… В такие минуты Скороходову было грустно. И почему-то всегда вставала перед глазами одна и та же картина: на пустынной улице одиноко стоит старое, обломанное дерево. На нём почти не осталось уже листьев, холодный осенний ветер пронзительно свистит в редких, почерневших от сырости ветвях. Скороходову казалось даже, что он слышит этот свист. Два-три листочка ещё сопротивляются бешеным порывам ветра, изо всех сил прижимаются к холодной, уже совсем чужой и безжизненной ветке. Но вдруг ветер налетает с удвоенной силой, листочки мелко-мелко дрожат в последней агонии, потом отрываются и стремительно летят куда-то, перемешиваясь с холодной пылью, обрывками бумаги, мелкими щепками…

— Любопытство тут ни при чём, Пётр Ильич, — услышал вдруг Скороходов глуховатый голос Потапова и удивлённо посмотрел на бухгалтера.

— О чём ты, Иван Васильевич? — Но потом, вспомнив, о чём шла речь, поморщился и протянул: — А-а…

— Вижу, не хочется тебе домой идти, вот и бродишь с чемоданом по городу.

— Не хочется, — грустно сознался Скороходов.

— Насмотрелся я на Веру Николаевну, пока тебя дома не было. Хоть с квартиры съезжай.

— Да, да… — зачем-то сказал Скороходов. Вряд ли он понимал, о чём говорил Потапов.

— А ты — тряпка, Пётр Ильич. Прости уж, не вытерпел.

Скороходов ничего не сказал, горько усмехнулся. Про себя подумал: «Правильно, Иван Васильевич, тряпка».

— Я уж пять лет смотрю на вас: живёте вы каждый для себя. Зачем женились-то?

Скороходов молча взял из протянутой Потаповым коробки папиросу, посмотрел на примолкшую в темноте реку и только потом спросил:

— Как это каждый для себя?

— Не объяснить мне это тебе, Пётр Ильич. Свою вот семейную жизнь я бы подробно описал, с выводами. А в чужой, поди-ка, разберись… Кто из вас виноват? Ты её обвиняешь, она, может, тебя.

— Я-то в чём виноват? Разве в том, что полюбил её?

— Полюбить не мудрено. Попробуй сохранить любовь.

Скороходов бросил недокуренную папиросу, сунул руки в карманы плаща, сильно, до боли, сжал кулаки.

— Не мучился бы так, если бы не сохранил. Сложное это дело, Иван Васильевич.

— Ты свою любовь сохранил. Это легче. Это не заслуга. Труднее — чужую. Здесь нужно умение… Многое здесь нужно, поверь старику.

— Не пойму, не пойму… Чего же ей не хватает?

Бухгалтер не отвечал, попыхивал папиросой. Потом бросил её в темноту на мокрый песок.

— Кто вас знает, кому что не хватает… Не мне тут разбираться. Пойдёшь, что ли, домой?

— Нет, похожу ещё.

— Ну, походи, подумай. Я скажу старухе, чтобы ужин пока готовила. Вера Николаевна вечерами дома обычно не бывает. Борька у нас живёт…

Когда Потапов ушёл, Скороходов запахнул плащ, поглубже надвинул шляпу на глаза и тоже медленно побрёл к дому. Ярко горели электрические фонари; люди, счастливые, смеющиеся, куда-то спешили… Ему вот, Скороходову, спешить было некуда.

Он жил в одном доме с Потаповым. Их квартиры разделял только узкий коридорчик. Когда Скороходов открывал ключом свою дверь, из квартиры Потаповых выбежал сынишка, радостно закричал:

— Папа приехал, папа приехал!..

Скороходов поднял сына на руки, поцеловал в мягкие, пахнущие мылом, волосы, вошёл в комнату.

— Сильно скучал, Боренька?

— Сильно, папа, так сильно…

Борька обхватил руками шею отца, прижался губами к его пыльной небритой щеке:

— Вот так я скучал!..

Что-то сдавило сердце Скороходова. Прижав маленькое тёплое тельце сына к груди, он долго стоял у окна, не зажигая света, смотрел на полуосвещённую фонарями улицу.

В комнате было пыльно, не прибрано. Перед отъездом в командировку Скороходов, лёжа на диване, читал Тургенева, потом забыл положить книжку в шкаф. Сейчас она лежала на диване, раскрытая на той же странице. За две недели, пока он был в командировке, к вещам никто не прикасался, словно в комнате никто и не жил. Под кроватью кучей лежало грязное, нестираное бельё.

— Где же наша мамка, Боренька? — спросил Скороходов больше у себя, чем у сына.

— Она сказала… Она всегда говорит, чтобы я шёл к дедушке Ивану. А мне там хорошо, папа, только у них кошка царапается… Вчера бабушка мыла меня.

Скороходов ещё постоял у окна, потом сходил на кухню, принёс ужин, приготовленный женой Потапова. Старушка посмотрела на Петра Ильича с жалостью и каким-то удивлением, но промолчала. И оттого, что она промолчала. Скороходов почувствовал себя несчастным, обманутым, никому не нужным.

Поужинав, он уложил сына спать, вышел во двор, сел на скамейку под деревьями. И опять, как на реке, услышал тихие звуки гитары, теперь доносившиеся из открытого окна на третьем этаже, и улыбнулся просто так, неведомо чему. Мыслей в голове не было.

Густая тёплая мгла плыла над городом. Пахло пылью. Накалившийся за день воздух остывал, деревья отдыхали, устало опустив в темноте ветви.

Скрипнула калитка, послышался негромкий женский смех, и Пётр Ильич вздрогнул: смеялась жена.

— Так как же, Вера Николаевна… Верочка? — тихо спросил мужской голос, и Скороходов узнал инженера Грохальского.

— Какой ты нетерпеливый… Ох, нетерпеливый, — не переставая смеяться, произнесла Вера Николаевна. — Устала я.

Они сели на скамейку, стоящую на противоположной стороне, за деревьями. Первой мыслью Скороходова было: уйти, скорее уйти. Достаточно… Хватит этих мучений… Однако какая-то сила удержала его на месте. Скорее всего он побоялся, что его услышат. «Ещё подумают, что подслушиваю… Как всё это нехорошо… — снова пронеслось у него в голове. — А впрочем…» — и эта мысль исчезла.

Вера Николаевна и Грохальский несколько минут молчали. Потом… потом Скороходову показалось, что они целуются. «Да подойди, подойди, ударь их, посмотри ей в глаза… Вера, Вера, что ты делаешь?.. Ты же мать, Вера…»

Сердце Скороходова кто-то рвал чем-то острым и холодным. Но сам он сидел, не шевелясь, стиснув зубы, и, казалось, падал куда-то. «Тряпка, тряпка, да встань же, подойди к ним…» — стучало в голове, и он крепче ухватился за край скамейки, уже боясь, что встанет, что изобьёт их в кровь, насмерть…

— Так вот и будем любить друг друга… тайком. Вера! — жалобно проговорил Грохальский.

— Разве тебе мало?

— Пётр Ильич — чудесный инженер. Я его уважаю, Вера. И я люблю тебя… Мне стыдно смотреть ему в глаза… Как же быть, Вера? — приглушённым голосом говорил Грохальский.

— Что же ты предлагаешь? — лениво спросила Вера Николаевна.

— Боже мой! Да говорил ведь… Пойду к Петру Ильичу, расскажу всё. Не могу я его обманывать. И ты скажешь… Он поймёт… А потом поженимся с тобой, уедем отсюда… Ну скажи, согласна?