Стивен Кинг - Сборник Рассказов
— А что с мальчиком? И той чокнутой матерью? Она окончательно притихла.
— Давай вместе вернемся, а потом уже позаботимся и о них, ладно? — сказал он. Бэкки хорошо знала своего и брата и ей не нравился его голос. Сейчас Кэл был взволнован и пытался не выказывать этого. — А пока что, просто говори со мной.
Бэкки задумалась и начала декламировать, в такт топая своими запачканными кроссовками.
— Жил был парнишка МакСвини, проливший вино на свой «вини», приличия ради, он джину добавил, а сверху плеснул и мартини.
— О, очаровательно. — сказал он. Теперь уже прямо позади нее, почти достаточно близко, чтобы вытянуть руку и дотронуться, и почему только это стало для нее таким облегчением? Ради всего святого, это было всего лишь поле.
— Эй, ребята! — Мальчик. Еле слышно. Теперь уже без смеха, заблудшим и испуганным голосом. — Вы ищете меня? Ты здесь, капитан Кэл? Мне страшно!
— ДА! ДА, СЕЙЧАС! МИНУТКУ, — закричал ее брат. — Бэкки? Бэкки, продолжай говорить!
Руки Бэкки потянулись к ее округлости — она отказывалась называть ее «пузом», это был так в стиле журнала «Пипл» — и нежно ее обхватили.
— Ну вот еще: Жила была девочка Джилл, чей язык «взрыв-пилюль» заглот…
— Хватит, хватит. Я каким-то образом проскочил мимо тебя.
И вправду, его голос теперь исходил спереди. Она обернулась вновь.
— Хватить шалить, Кэл. Это не смешно.
Ее рот пересох. Она взглотнула, и ее горло тоже оказалось пересохшим. Когда оно издает такой цокающий звук, сразу понимаешь, что оно пересохло. В машине лежала большая бутылка минеральной воды «Полэнд спринг». И пара банок колы на заднем сидении. Она просто-таки видела их перед собой: красные банки, белые надписи.
— Бэкки?
— Что?
— Тут что-то не так.
— О чем ты? — Думая: «А то я не знаю».
— Слушай меня. Можешь подпрыгнуть?
— Конечно, могу! Ты как думаешь?
— Я думаю, что этим летом у тебя будет ребенок, вот, как я думаю.
— Все равно я могу… Кэл, перестань удаляться!
— Я не двигался, — сказал он.
— Двигался, по всей видимости. И до сих пор двигаешься!
— Помолчи и послушай. Я досчитаю до трех. На счет три, поднимаешь руку над головой, словно судья, показывающий, что гол засчитан, и подпрыгиваешь как можно выше. Я сделаю то же самое. Я увижу твои руки даже если ты не слишком высоко подпрыгнешь, ясно? И я к тебе подойду.
«Ты свистни — тебя не заставлю я ждать», подумала она — понятия не имея о том, откуда у нее это взялось — наверное, опять что-то из литературы первого курса; но что она знала наверняка, так это то, что он может говорить, что не двигался, но на самом деле это было не так — он все это время удалялся от нее.
— Бэкки? Бэк…
— Хорошо! — закричала она. — Хорошо, давай!
— Один! Два!.. — выкрикнул он. — ТРИИИ!
В пятнадцать лет, Бэкки ДеМут весила тридцать семь килограммов — ее отец называл ее «Соломинкой» — и участвовала в беге с препятствиями со своей школьный командой. В пятнадцать лет, она могла пройтись из одного конца школы в другой на руках. Ей хотелось верить, что она все еще была тем человеком; какая-то ее часть искренне ожидала остаться этим человеком на всю жизнь. Ее разум еще не успел приспособиться к тому, что ей было девятнадцать и она была беременна… не тридцать семь килограммов, а пятьдесят девять. Она хотела подскочить — «Хьюстон, мы взлетаем» — но это было словно пытаться подпрыгнуть с маленьким ребенком на плечах (если так поразмыслить, то так оно, впрочем то, и было).
Ее взор лишь на мгновение покинул верхушки бурьяна, предоставляя ей короткий мимолетный взгляд в том направлении, откуда она пришла. Однако, того, что она увидела было достаточно, чтобы с тревогой затаить дыхание.
Кэл и дорога. Кэл… и дорога.
Она приземлилась и почувствовала, как от ступней до колен пронесся ударный импульс. Топкая земля продавилась под ее левой ногой. Она повалилась и уселась в свежей черной грязи, ощущая еще один ударный импульс — буквальный удар по заднице.
Бэкки думала, что зашла в бурьян на двадцать шагов. Ну, может, максимум, тридцать. Дорога должна была быть достаточно близко, чтобы можно было добросить до нее фрисби. На деле же было так, словно она прошла расстояние футбольного поля и затем еще немного. Старый, побитый «Датсун»[6], мчащийся по шоссе, выглядел не больше спичечного коробка. Сто тридцать метров травы — плавно текущий океан зеленого влажного шелка — находились между ней и этой узенькой полосой асфальта.
Сидя в траве, ей первой мыслью было: «Нет. Невозможно. Ты не видела того, что тебе показалось».
Ее вторая мысль была об обессиленном плавце, утянутом отступающим приливом и увлекаемым все дальше и дальше от берега — не осознающим, в какой он находится беде, пока он не начинает кричать и обнаруживает, что на пляже его никто не слышит.
Будучи столь потрясенной видом невероятно отдаленного шоссе, взгляд, которым она успела бегло одарить Кэла, в равной мере обескуражил ее. Не потому что он был далеко, а потому что он был действительно близко. Она видела, как он выпрыгивает из буряьна менее чем в трех метрах от нее, хотя они оба кричали во всю глотку, чтобы услышать друг друга.
Земля была теплой, вязкой, слизкой.
Трава неистово гудела насекомыми.
— Аккуратно! — выкрикнул мальчик. — Не заблудитесь сами!
За этим последовал очередной короткий порыв смеха — нервный, головокружительный приступ веселья.
Это был не Кэл, это был не мальчик, не в этот раз. И это была не женщина. Этот смех прозвучал где-то слева от нее, затем угаснул, поглощенный песнями насекомых. Он был мужским, и он был нетрезвого характера.
Бэкки вдруг кое-что вспомнила, из того, что кричала «Странная Мамаша»: «Перестань их звать, золотце! Он услышит тебя!»
Что за хрень?
— Что за ХРЕНЬ? — выкрикнул Кэл. Ее это не удивило. «Айк и Майк. Мысли одни на двоих.» — полюбливала говорить Миссис ДеМут. «Фрик и Фрак. Две головы, одна спина.» — полюбливал говорить Мистер ДеМут.
Наступила пауза, в которой был слышен лишь ветер и гудение насекомых. После — вопль во всю глотку: «ЧТО это, мать вашу, такое?»
• • •Около пяти минут спустя, у Кэла был короткий отрезок, когда он малость слетел с катушек. Он подпрыгивал, выглядывал на дорогу, приземлялся, ждал и затем досчитав до тридцати, подпрыгивал и выглядывал вновь.
Если вы сторонник точного изложения фактов, то можно сказать, что он уже начинал малость слетать с катушек при одной только мысли о том, что ему нужно попробовать провести такой эксперимент. Но затем реальность начала больше походить на землю под ногами: жидкую и коварную. Ему не удавалось просто-напросто идти на голос своей сестры, который доносился справа, когда он шел на лево, и слева, когда он шел направо. Иногда спереди, иногда сзади. И независимо от того, в каком он шел направлении, казалось, что он движется вдаль от дороги.
Он подпрыгнул и зафиксировал свой взгляд на церковном шпиле. Это было ярко-белое копье, высящееся на фоне голубого и почти безоблачного неба. Паршивая церквушка; превосходный, возвыщающийся шпиль. «Община, должно быть, немало выложила за эту крошку», подумал он. Хотя отсюда — наверное, на расстоянии четверти мили; и ничего, что это было сумасшествие, ведь он прошел менее тридцати метров — ему не было видно шелушащейся краски или же досок на окнах. Он не мог различить даже свою машину, пристроенную вместе с остальными, сжавшимися от расстояния, машинами на парковке. Тем не менее, он видел тот запыленный «Приус». Этот был в переднем ряду. Он старался не зацикливаться на том, что он углядел на пассажирском сидении… словно подробности дурного сна, в которые он еще не был готов углубляться.
Во время того первого прыжка, он был повернут прямо лицом к церкви, и в любом нормальном мире, он смог бы добраться до нее, двигаясь прямиком через бурьян, время от времени выпрыгивая, чтобы слегка подкорректировать курс. Между церковью и боулинг-клубом стоял ржавеющий, испещренный дырками от пуль, ромбовидный знак с желтыми краями: возможно, МЕДЛЕННО, ПЕРЕХОДЯТ ДЕТИ. Он не мог знать наверняка — свои очки он тоже оставил в машине.
Он вновь приземлился на болотистую землю и начал считать.
— Кэл? — донесся голос его сестры откуда-то сзади.
— Погоди-ка, — выкрикнул он.
— Кэл? — сказала она опять откуда-то слева. — Мне еще говорить?
И когда он ей не ответил, она начала несвязным голосом петь, где-то спереди от него.
— Была жила девчонка, ходившая в Йель…
— Да помолчи ты и погоди! — закричал он опять.
Его глотка была пересохшей, тесной и требовались усилия для того, чтобы взглотнуть. И хотя дело близилось к двум часам дня, солнце, казалось, нависало прямо-таки над головой. Он чувствовал его кожей головы, и верхушки ушей, которые были чувствительны, уже начинали сгорать. Он подумал, что если бы только он мог чего-нибудь выпить — холодного глотка минеральной воды или баночку колы — он, возможно, бы не чувствовал себя столь потрепанно, столь тревожно.
