Егор Радов - Мандустра
Тип, который кололся в пах, сдружился с кавказцем, которому было так плохо на ломках, что его абсолютно закололи галоперидолом — он все время лежал в палате, как труп, и выходил иногда покурить, еле переставляя ноги, а изо рта его капала слюна, как у дебила; они вдвоем все время пытались вышустрить опиум, названивая друзьям, чтобы те подвезли, но пока не получалось.
Я же вел себя исключительно дисциплинированно и все время сообщал доктору, что мне уже давно пора домой, торчать я не собираюсь и тяги у меня нет, а здесь я схожу с ума от скуки и безделья.
«Зачем вмазываться здесь? — спрашивал я себя, наблюдая кавказца и его друга. — Это же просто какой-то маразм, а не удовольствие! Вот я выйду и… тогда оторвусь!»
Я так замучил доктора просьбами о выписке, что он решил отпустить меня.
— Вообще-то ты еще недолечен, но раз ты так настойчиво просишь… Последний раз спрашиваю: кодироваться будешь?
— Нет!
— Налтрексон?
— Нет-нет.
— Ладно, — вдруг улыбнулся он. — Если ты так уверен в собственных силах, может быть, ты действительно бросишь… Может, у тебя и получится. Выпишу тебя завтра. Но нужно будет пить лекарства еще три месяца, приходить ко мне…
— Конечно, конечно, — заверил я, а про себя подумал: «Ничего-то ты не понимаешь в наркомании, дорогой мой нарколог… Хотя стараешься. Ну как можно вытащить человека из целого мира, именуемого „Опиум“, самому не проведя в нем ни секунды! К сожалению, тут ничего не объяснишь. К примеру, такое, казалось бы, наипростейшее понятие — эйфория. Испытай ее, и, клянусь, для тебя не будет уже все так однозначно, как раньше, когда ты изучал по учебнику „действие морфина“ и „абстинентный синдром“! Но лучше, конечно, ничего этого вообще не знать — не пробовать ни разу. Потому что это в самом деле страшная вещь, и она способна подчинить себе любого! Я не знаю, кем нужно быть, чтобы освободиться от нее, познав ее в полной мере!»
«А я?!» — горестно подумал я про себя, но вслух сказал врачу:
— Спасибо, доктор, я сделаю все, что вы скажете… Я больше не хочу.
Доктор был доволен. Наркоман всегда врет, даже когда говорит «здравствуйте».
На следующий день кавказец договорился, и ему подвезли два грамма. Его друг с одними паховыми венами совершенно в наглую ходил по всем палатам и спрашивал нитку. Он нашел ее у юной легкомысленной девушки, скучающей по мужу. Потом прямо при медсестрах растягивал ее вдоль, измеряя длину.
Они втащили опиум и ангидрид через окно и заперлись втроем в туалете, так что вскоре врачи заметили, что они пропали. Дежурная медсестра заходила во все палаты, спускалась вниз, несколько раз дергала дверь туалета, откуда девушка отвечала оскорбленным тоном: «Здесь я!»
Наконец они все-таки сварили и там же вмазались. Когда они появились в отделении, врачи все сразу поняли, завели девушку в кабинет, и та всех застучала.
Когда я зашел в палату, она сидела почему-то на моей кровати и плакала, а над ней стоял мягко и ехидно улыбающийся бритоголовый врач.
— Не выгоняйте меня! — ныла она. — Простите! Я больше не буду, я… Я не смогла удержаться, я не хотела, но как увидела раствор… Не могу-у-у! Не выгоняйте меня, пожалуйста!
— Да… — улыбнулся бритоголовый врач. — Вот что значит не знать современной фармакологии! Ладно, кайфуй пока, сорок минут у тебя есть…
— А что потом? — со страхом спросила девушка.
— Налоксончику, ну и…
— Не надо! Не надо! — зарыдала девушка.
Я вышел из палаты, почему-то злорадно посмеиваясь, и пошел к телефону. Один звонок — все нормально, меня ждали, и меня все ждало.
В коридоре кавказец и его дружок самыми последними словами поливали девушку.
— Сука! Мы ей все сделали, чтобы ей хорошо было, а она, падла, всех заложила, гнида!
Вскоре девушку потащили в процедурный кабинет, где вкатили что-то такое, от чего ее дико затрясло и вообще стало жутко плохо. Она продолжала рыдать, а ее подельников выписали.
Я попрощался с врачом, взял лекарства на первое время, спустился по лестнице и вышел на улицу.
Ровно месяц я провел в больнице — теперь я настоящий наркоман, я имел этот опыт, и сейчас он закончен.
«Один раз — не пидарас, — сказал я самому себе. — С одного раза не кумарит. И вообще я так мечтал хотя бы об одном приходе все это время! Но больше торчать я, конечно же, не буду — не хочу! Ну, может быть, раз в месяц… Нет, нельзя! Вот сейчас только сделаю один раз, последний… И все».
Я шел по улице, меня совершенно не ломало, не кумарило, и только нервная дрожь от антидепрессантов заставляла тело вибрировать в такт сладким предвкушениям, охватывавшим полностью все мое существо.
Я сразу же поехал к человеку, которому звонил.
Через неделю я проснулся и понял, что пришел в исходное, добольничное, состояние. Конечно же, за одним разом последовал второй (доза села, но ведь не выбрасывать же!), потом — третий (Бог троицу любит) и т. д. Лекарства я бросил пить в тот же день, как вышел, — надоело чувствовать себя бараном.
Я ощутил жуткое отчаяние — что же мне делать?! Садиться в тюрьму? Уходить в монастырь? Войти в один процент? Но как?..
— Все! — решительно произнес я вслух. — С завтрашнего дня буду ломаться! Схему я теперь знаю: три трамала, два феназепама, два реладорма на ночь… И никакой больницы не надо! А сейчас… Последний раз перед окончательной переломкой…
И я сладко улыбнулся, дрожа от начинающегося кумара, вспомнив, что у меня в холодильнике лежит грамм опиума.
КАК Я ИЗЛЕЧИЛСЯ ОТ НАРКОМАНИИ
Раздвинет опиум границы сновиденья…
Шарль Бодлер
Наркомания, куда ты привела нас?!.. Великая нега твоего благородного блаженства, обволакивающая сладостным облаком счастья существа и миры, обернулась костлявым прозябанием еле теплящего остатки бытия трухлявого праха, в который неизменно превращается тот несчастный индивид, который полностью отдался соблазну твоих немыслимых ласк. За все, по-настоящему запретное и неуязвимое в самом своем принципе, приходится по-настоящему и полностью заплатить — всем, что осталось по ту сторону; мир призрачной любви не приемлет компромиссов. Только выжившие хоть как-то могут использовать этот страшный опыт. Но как же выжить и пробить стену сладкого тумана, абсолютно отрезавшего тебя от истинной энергии и реальных миров?.. Чем дальше, тем невозможнее.
И вот, придя в кондицию характерного наркоалчущего скелета, полностью отъехавшего «за две тысячи световых лет от дома», я понял, что оказался перед окончательным и решающим выбором. Надо было определиться: быть наркоманом — но тогда уже быть и навсегда оставаться именно наркоманом, без каких бы то ни было иных занятий, планов на будущее и прочую неожиданную жизнь, либо же наркоманом не быть, то есть окончательно и бесповоротно бросить. Я думаю, что все, кому пришлось в жизни испытать брачные узы опийного кайфа, приходят к такой, почти незримой, но отчетливой черте, когда возможно лишь два пути: или продолжать и укреплять зависимость, без которой немыслимо твое нынешнее существование, или затевать долгий, мучительный бракоразводный процесс, заранее обреченный на провал в девяносто девяти случаях из ста.
Я все же решился бросить. Однажды я сказал моему наркоманскому другу, впоследствии трагически погибшему в состоянии сильной ломки:
— Вот, я брошу, переломаюсь, все вытерплю, и мне будет хорошо…
— Нет, — печально отвечал он. — Хорошо тебе уже никогда не будет. Так хорошо. Как ты сейчас привык. Тебе будет по-другому. Так, как ты уже давно забыл.
— И ладно! — воскликнул я и принялся бросать.
Почти все истинные наркоманы хотят бросить. Но одновременно хотят хотя бы иногда испытывать любимый кайф, что является принципиально нерешаемой дилеммой. Я это знал, и решил подойти к столь трудному и неприятному делу жестко и по-мужски: завязать и все.
Когда на второй день кумара я очнулся от полубессознательного ужаса, я, конечно же, вмазался, поняв что честная бескомпромиссность в этом деле не очень оправданна. После этого я начал бросать, используя любые доступные способы: наркобольницы, врачи на дом, капельницы, транквилизаторы, трамал, трамал, еще раз трамал, норфин, марадол, и все в таком духе. В результате я практически всегда достигал стадии физической переломки, но был никогда не в силах выдержать следующую за ней фазу ломки психической: жуткую, ни на секунду не прекращающуюся, депрессию, кошмарную слабость и неотвратимое, вечное желание. О, шприц, о наслаждение укола, о великий приход!.. «Сколько ангелов умещаются на кончике иглы?..» — как говорили мы после хорошей вмазки, перифразируя известный софизм средневековых схоластов (в оригинале, кстати, — демонов). И я начинал опять. И так все и происходило — по кругу — бросаешь, начинаешь, и т. д.
