Майн Рид - Дары волхвов. Истории накануне чуда
Призрак вскрикнул еще раз и заломил свои бесплотные руки.
– Вы скованы? – спросил дрожавший Скрудж. – Но скажите, за что?
– Я ношу цепь, которую в жизни сам же выковал себе, звено за звеном, аршин за аршином, сам добровольно надел ее на себя, чтобы добровольно же носить ее всегда. Может быть, тебе нравится этот образ?
Скрудж дрожал сильнее и сильнее.
– Или тебе хочется, – продолжал призрак, – узнать тяжесть и длину твоей собственной цепи? Семь лет назад, изо дня в день, она была так же длинна и тяжела, как моя; потом ты еще потрудился над ней, и теперь, клянусь, славная цепь вышла…
Скрудж посмотрел на пол: нет ли на нем самом железной цепи, саженей эдак в пятьдесят? Но цепи видно не было.
– Джейкоб, – сказал он умоляющим голосом, – старый мой друг Джейкоб Мэрли, поговорите еще со мной, скажите мне несколько слов утешения, Джейкоб!
– Не мне утешать тебя, – ответил призрак, – утешение приносится свыше, иными послами, и к иным людям, чем ты, Эбенезер Скрудж! Я тебе и сказать не могу всего, что бы мне хотелось сказать: я обречен блуждать без отдыха и нигде не останавливаться. Ты знаешь, что на земле моя душа не преступала пределов нашей конторы, вот почему мне суждено теперь совершить еще много тяжелых путешествий!
У Скруджа была привычка, когда он задумывался, засовывать руки в карманы штанов: так поступил он и теперь, при последних словах призрака, но с колен не встал.
– Вы, должно быть, порядком запоздали? – заметил он, как истый деловой человек, однако же с покорностью и с почтительностью.
– Запоздал! – повторил призрак.
– Семь лет как умер, – рассуждал Скрудж, – и все время в дороге…
– Все время! – сказал призрак. – И ни отдыха, ни покоя, и беспрерывная пытка угрызениями совести…
– Быстро вы путешествуете? – спросил Скрудж.
– На крыльях ветра, – ответил призрак.
– Должно быть, много стран повидали! – продолжал Скрудж.
Призрак вскрикнул в третий раз и так загремел цепью, что дозор имел бы полное право представить его в суд за ночной шум.
– О горе мне, скованному узнику! – простонал он. – Горе мне за то, что я забыл обязанность каждого человека – служить обществу, великому делу человечества, предначертанному верховным существом, забыл, что поздним сожалением и раскаянием не искупил утраченного случая к пользе и благу ближнего! И вот мой грех, вот мой грех!
– Однако же вы всегда были человеком исполнительным, умели отлично вести дела… – пробормотал Скрудж, начиная применять слова призрака к самому себе.
– Дела! – крикнул призрак, снова заламывая руки. – Моим делом было все человечество; моим делом было общее благо, человеколюбие, милосердие, благодушие и снисходительность: вот какие были у меня дела! А торговые обороты – лишь капля в безбрежном океане моих былых дел!
Он поднял цепь во всю длину руки, словно указывал на причину своих бесплодных сожалений, и снова бросил ее на пол.
– Более всего я страдаю, – продолжал призрак, – именно в эти последние дни года. Зачем проходил я тогда мимо толпы и опускал глаза лишь на блага земные, но не возносил их горе, к благодатной, путеводной звезде волхвов?! Быть может, ее свет привел бы и меня также к какой-нибудь бедной обители…
Скрудж очень испугался подобного оборота и задрожал всем телом.
– Слушай! – крикнул ему призрак. – Назначенный мне срок скоро должен закончиться…
– Слушаю, – сказал Скрудж, – только прошу вас пощадить меня, Джейкоб: нельзя ли болтать поменьше…
– Я не могу объяснить тебе, почему явился в теперешнем моем образе. Мне столько и столько раз приходилось сидеть рядом с тобой незримо…
Это признание было не из слишком приятных: Скрудж содрогнулся и вытер со лба холодный пот.
– Да еще это наказание – не самое тяжелое… Я послан известить тебя, что тебе предоставлен удобный случай и дана надежда избегнуть моей участи. Слушай же, Эбенезер!..
– Вы всегда были ко мне благосклонны и дружелюбны, – сказал Скрудж. – Благодарю вас.
– Тебя посетят три духа, – прибавил призрак.
Лицо Скруджа мгновенно подернулось такой же бледностью, как у самого призрака.
– Про этот удобный случай и про эту надежду говорили мне вы, Джейкоб? – спросил он ослабевшим голосом.
– Да.
– Я… я… полагаю, что лучше бы без них как-нибудь?
– Без их посещения для тебя нет надежды избегнуть моей участи. Ожидай первого завтра, ровно в час.
– Не могу ли я принять всех их трех разом, Джейкоб? – заметил вкрадчиво Скрудж.
– Ожидай второго в том же часу на следующую ночь, а третьего – на третью, как только пробьет последний удар двенадцати. Меня не надейся увидеть еще раз; но ради собственной выгоды помни о том, что было между нами.
Он взял со стола и повязал по-прежнему свой набородник. Скрудж поднял глаза и увидел, что таинственный посетитель стоит перед ним, полностью обмотанный цепью.
Привидение попятилось к окну, и с каждым его шагом окно поднималось выше и выше и наконец поднялось совсем.
Тогда призрак поманил Скруджа к себе, и тот повиновался. На расстоянии последних двух шагов тень Мэрли подняла руку, не допуская подходить ближе. Скрудж остановился, но уже не из повиновения, а из изумления и страха: в воздухе пронесся какой-то глухой шум и раздались несвязные звуки: вопли отчаяния, тоскливые жалобы, стоны, вырванные из груди раскаянием и угрызениями совести.
Призрак прислушивался к ним мгновение, а потом присоединил свой голос к общему хору и исчез в бледном сумраке ночи.
С лихорадочным любопытством Скрудж подошел к окну и выглянул в него.
Воздух был наполнен блуждающими и стонущими призраками. Каждый, подобно тени Мэрли, волочил за собой цепь; некоторые (может быть, секретари министров с одинаковыми политическими убеждениями) были скованы попарно; свободных не было ни одного. Некоторых при их жизни Скрудж знал лично. Наказание всех состояло, очевидно, в том, что они старались, хотя уже и поздно, вмешаться в людские дела и сделать кому-либо добро; но они утратили эту возможность навсегда.
Сами ли слились эти фантастические существа с туманом, туман ли накрыл их своей тенью? Скрудж не знал; только они исчезли, голоса их смолкли разом, и ночь опять стала такой, какой была при возвращении Скруджа домой.
Он закрыл окно и тщательно осмотрел входную дверь: она была заперта на два оборота, замки были целы. Изнеможенный и усталый Скрудж бросился, не раздеваясь, в постель и тотчас же заснул…
Вторая строфа
Первый из трех
Когда Скрудж проснулся, было так темно, что он едва разглядел, где прозрачное окно, а где непрозрачные стены комнаты. Тщетно силился он напрягать свои хорьковые глаза – до тех пор, пока часы соседней церкви не пробили четыре четверти: Скрудж прислушивался и все-таки точного времени не узнал.
К великому его изумлению, тяжелый колокол пробил сначала шесть, а потом семь, а потом восемь, и так до двенадцати, затем остановился.
Полночь! Он, стало быть, спал уже два часа? Или то часы неверно бьют? Не попала ли в волосок льдинка? Полночь!
Скрудж поднял к свету свои часы с репетиром, чтобы проверить колокольные часы, по его мнению, звонившие вздор. Скоренькие часишки ударили двенадцать раз и смолкли.
– Как же так! Не может этого быть, – пробормотал Скрудж, – чтобы я спал целый день и проспал еще ночь. Не может быть, чтобы солнце повернулось с полуночи на полдень!
Эта идея расшевелила его до того, что он соскочил с постели и подошел к окну. Ему пришлось протереть стекло рукавом халата, чтобы разглядеть что-нибудь. Увидел же он только, что очень холодно, что туман так и не поднимался, что разные господа проходят взад и вперед, проходят и шумят, как обычно, когда ночь и мороз прогонят день и завладеют миром. Скруджу это принесло большое облегчение, ибо, без этого, что были бы все заемные трехдневные обязательства, подписанные на имя мистера Эбенезера Скруджа? Они были бы только залогом на туманы над Гудзоном.
Скрудж не понял бы трех часовых четвертей, не понял бы и четвертой, если бы, зазвонив, она не напомнила ему об ожидаемом им посещении.
Он лег опять на постель и решил не спать до тех пор, пока на колокольне не прозвонит последняя четверть: заснуть – значило бы поглотить месяц. Решительность Скруджа была, по крайнему нашему убеждению, весьма разумной.
Эта четверть часа показалась ему такой долгой, что он засыпал несколько раз, сам того не замечая и не слыша, как били часы. Наконец он услышал: «Динь! Дон!»
«Четверть!» – понял Скрудж.
«Динь! Дон!»
– Полчаса, – сказал Скрудж.
«Динь! Дон!»
– Три четверти! – прошептал Скрудж.
«Динь! Дон!»
– Час! – крикнул восторжествовавший Скрудж. – И никого!
Он проговорил это, пока били часы, но не затих еще последний удар – глухой, тоскливый, похоронный, – как комната залилась ярким светом и кто-то отдернул занавески вокруг постели. Но не те, что были за спиной, не те, что были в ногах, а те, что были возле лица…
