Андре Дотель - Современная французская новелла
— Все предусмотрел?
— Ну да. Ведь есть же трактор. Он возьмет нас на буксир.
Пьер выходит из машины, и Гастон видит, как он о чем-то договаривается с трактористом. Судя по жестам, тот не согласен. Пьер вытаскивает бумажник. Снова отказ. Кончается тем, что трактор подает вперед и вместе с повозкой благополучно проезжает мимо грузовика. И тут Гастон спрыгивает на землю и бросается догонять трактор.
— Эй, нам надо в Люзиньи. Люзиньи-сюр-Уш. Не знаете ли, где это находится?
Тракторист указывает рукой в ту сторону, куда одет сам. Подавленный, Гастон возвращается к Пьеру, который шарит в кабине, отыскивая трос.
— Хорошенькая новость, — говорит он Пьеру. Голос у него совсем расстроенный. — Придется поворачивать за трактором.
Но до этого им еще далеко. Размотав трос, Пьер наклоняется, чтобы накинуть петлю на буксировочный крюк под радиатором. Потом, прихватив второй конец, отправляется искать, за что его завязать. Он стоит возле одного дерева, потом возле другого и наконец останавливает свой выбор на старинном распятии, возвышающемся на перекрестке.
Обвив тросом основание цоколя, он возвращается в кабину. Мотор тягача урчит, и кабель медленно извивается на мощеной дороге, пока, натянувшись, не начинает вибрировать от напряжения. Пьер приглушает мотор, как будто собираясь с духом. Потом снова дает газ, согнув над баранкой спину дугой, словно желая помочь сорокатонной махине вылезти из рытвины.
Гастон следит за всей операцией из кабины. Он знает, что стальной трос, оборвавшись, может одним ударом металлического хлыста перебить человеку обе ноги. Машина, дрогнув, начинает медленно выбираться из ямы. Не отрывая глаз от земли, Пьер отмечает ее продвижение метр за метром. Гастон первым увидел, что распятие накренилось, а потом повалилось на траву — как раз в тот самый момент, когда все четыре колеса прицепа наконец выезжают на твердое покрытие.
— Распятие! Видишь, что ты натворил?
Пьер пожимает плечами, радуясь тому, что выпутался из беды.
— Вот посмотришь, сядем мы за решетку, — бубнит Гастон.
— Если бы этот зараза тракторист не отказался взять нас на буксир, ничего бы не случилось.
— Так и скажешь в полиции!
Машина опять медленно продвигается вперед по тряской дороге.
— Деревня — это очень мило, конечно, но не забудь все-таки, что нам нужно повернуть обратно.
— Будет же на нашем пути подходящее место для разворота.
И в самом деле, еще через километр они выезжают на площадь небольшого городка. Тут все: и бакалея-закусочная, и аптекарские товары, и ряды ржавых трубок, поддерживающих закатанные парусиновые навесы отсутствующего рынка, а в глубине — памятник павшим воинам в виде пехотинца, который идет в атаку с примкнутым штыком, попирая ногой прусскую каску. Для разворота место не идеальное, но выбора нет.
Гастон выходит из машины, чтобы руководить маневрами — надо въехать в улочку, которая поднимается в гору, а потом, дав задний ход, подать влево. Плохо то, что улочка слишком узкая для их громадины. Придется попытаться подать назад как можно дальше, до самого памятника.
Руководя маневрами грузовика, Гастон мечется от окна кабины, где сидит Пьер, к прицепу.
— Давай вперед!.. Еще… Стоп… Теперь подай вправо… Назад… Стоп… Подай влево… Вперед…
Но это было равносильно тому, что пытаться развернуться на носовом платке. Отсутствие прохожих или жителей только усиливает тревожное ощущение, которое не покидает их с самого начала этой безрассудной затеи. Куда они пропали? И удастся ли им выбраться отсюда когда-либо вообще?
Однако самое трудное еще впереди, поскольку бампер тягача упирается в витрину магазина аптечных товаров, а задние колеса прицепа угрожают памятнику. Но у Гастона глаз наметан. Он орет, носится, выходит из себя, этот молодчага Гастон, который терпеть не может непредвиденных событий и пустой траты сил. Сегодня его праздник. Теперь машине не продвинуться ни на сантиметр — если они не хотят разбить стекло витрины, в которой красуются пластыри, настойки и бандажи для страдающих радикулитом. Пьер начинает медленно подавать назад. У него возникает подозрение, что сверхосторожный Гастон при каждом маневре похищает у него бесценные сантиметры. Его всегда надо чуточку корректировать, этого Гастона. Голос напарника доносится до Пьера словно откуда-то издалека, хотя и вполне отчетливо:
— Давай! Тихонько… Еще… Еще… Тихонько… Стоп. Хорош.
Но Пьер убежден, что в его распоряжении еще целый метр — этот вояка на постаменте выдержит еще один маневр. И он продолжает пятиться. Гастон теряет голову.
— Стоп! Стоп! Стой, черт тебя подери!
Послышался скрин, за ним глухой стук. Пьер дергает тормоз и спрыгивает на землю.
У пехотинца, обеими руками державшего штык, нет больше ни штыка, ни рук. Судя по широкой царапине на борту прицепа, он доблестно сопротивлялся. Гастон поднимает с земли несколько бронзовых обломков.
— Вот и он стал одноруким, — провозглашает Пьер. — Великим инвалидом войны. В конце концов это не так-то уж и плохо, а?
Гастон пожимает плечами.
— На сей раз придется все-таки идти в участок. И этим дело не ограничится. Так что с твоей деревушкой, чтоб ей ни дна ни покрышки, на сегодня покончено.
Выполнение формальностей задержало водителей почти на два часа, и, когда они покидали жандармерию, на дворе уже совсем стемнело. Гастон обратил внимание, что Пьер полон мрачной решимости и, кажется, едва сдерживает гнев. Он даже не спросил жандармов, в какой же стороне все-таки находится Люзиньи.
Что они делали тут, в этом медвежьем углу, со своей сорокатонкой? Отвечая на этот вопрос протокола, они сослались на то, что им срочно понадобилась запчасть и они долго плутали в поисках гаража.
Теперь им оставалось только одно — снова выехать на автостраду. За руль сел Гастон. Пьер, уйдя в себя, хранил упорное молчание, но чувствовалось, что все в нем кипит. Они проехали километра два, когда сквозь шум мотора услышали что-то похожее на треск хлопушки.
— Это что еще такое? — встревожился Гастон.
— Ничего, — пробурчал Пьер. — Это не у нас.
Они продолжали ехать, пока прямо посреди дороги не увидели ослепительные вспышки света. Гастон остановил машину.
— Погоди, — сказал Пьер, — я схожу, посмотрю.
Он выпрыгнул из кабины. Это оказался всего-навсего бенгальский огонь, догоравший на шоссе. Пьер хотел было снова подняться в кабину, как раздался пронзительный звук трубы, и машину окружили танцоры в масках, размахивающие факелами. У одних были в руках рожки, у других — трубы. Пьер попытался отделаться от них, вырваться из этого странного хоровода. Но его осыпали конфетти, какой-то человек в костюме Пьеро опутал его серпантином, а маска, изображавшая розового поросенка, чуть-чуть не попала ему в лицо, надув бумажный «тещин язык».
— А ну, кончайте, свиньи паршивые!
Под ногами Пьера взрывается хлопушка. Он хватает розового поросенка за грудки и в ярости бьет кулаком по маске, которая, смявшись, перегибается от его удара пополам. На помощь товарищу бросаются остальные. Кто-то подставляет Пьеру подножку, и он падает. И тут из кабины выпрыгивает Гастон с электрическим фонариком в руке.
— Хватит, чертово отродье! — рычит он. — Мы сюда приехали не шутки шутить. Имейте в виду, мы знакомы с вашими жандармами. Вот мы их сейчас призовем сюда.
Суматоха прекращается. Ряженые снимают свои маски, и под ними оказываются лица деревенских парней, принарядившихся по случаю воскресенья. У всех в петлице трехцветная розочка и ленточка, которые выдают новобранцев.
— Ну и что мы такого сделали? Нас признали годными к воинской службе, вот мы и веселимся.
— А какого шута вы околачиваетесь здесь на ночь глядя в своей колымаге? Переезжаете на новую квартиру, что ли?
И с громким смехом кто-то из парней многозначительно вертит указательным пальцем у виска.
— Точно, они на новую квартиру переезжают!
Пьер потирает поясницу. Гастон подталкивает его к машине и спешит втащить в кабину, пока дело не приняло скверный оборот. А потом, ведя машину по автостраде, искоса наблюдает за лицом своего напарника, которое кажется окаменевшим, когда резкие лучи встречных фар выхватывают его из темноты.
— Знаешь, эта твоя Люзиньи… — изрекает наконец Гастон. — Я спрашиваю себя: а существует ли она вообще? Может, твоя Маринетта над тобой подшутила?
— Что Люзиньи не существует, такое вполне возможно, — не сразу отвечает Пьер. — Но Маринетта надо мной не подшутила. Нет.
— Ну, если так, объясни-ка мне, почему она сказала тебе название деревни, которой не существует на свете?
Последовала новая пауза, прежде чем Гастон услышал ответ, который ошеломил его:
— А потому, что, возможно, самой Маринетты тоже не существует. И если этой девушки не существует, что же удивительного в том, что она живет в деревне, которой нет на свете?
