Мужик и камень - Анна Александровская
объяснением его одиночества. И пусть все нутро Гомозова
наливалось тяжестью от происходящей непримиримой борьбы
чувств с убеждениями, он силился все пережить. «Ничего, ничего…
– повторял он себе, – такое препятствие по плечу, и оно несравнимо
со всем величием цели. Человек – существо, наделенное
невероятной волей, – давно отметил он для себя, – и чего, в самом
деле, стоит горстка чувств, которая только путает и вводит в
заблуждения? И как отвратительно это, подчиняться своим же
собственным чувствам, не желая того».
«Любить… Почему невозможно любить головой, ведь тогда
смысл слова идет в разрез с его закоренелым значением, – думал
Филолет Степанович… – Что за беда?! В сторону престарелый
вздор! Нужно любить так, чтобы не превращаться в «невесомую
материю» и не парить в воздухе, а так, чтобы твердо идти по земле
и просто, и выгодно существовать в близости с человеком, который
выбрал твой ум, твою выдержку и твой рациональный подход к
делу. И тогда… глядишь, и тогда будет людское счастье. Тогда даже
никто не будет обиженным, что вдруг… и пути разойдутся. А они
несомненно разойдутся… рано или поздно все равно разойдутся.
Другого исхода нет. Поэтому-то, и жить надо по уму. Любить и не
подниматься ввысь и оставаться такими, как есть, уверенно
шагающим по жесткой поверхности». Так размышлял Гомозов.
Тем не менее, Филолету Степановичу было тяжело
представить, что он больше никогда не увидит Елену. И подлые
компромиссные идеи начинали подкрадываться к его извилинам и
действовали как обезболивающая присыпка на рану. «А что, если
разъяснить ей? А что, если научить Елену любить по-новому, так,
как полагается?! Она поймет. Все поймет! Ведь она куда
сообразительнее других женщин», – мучился Гомозов.
Потом вдруг Филолет Степанович перекинулся на былые
встречи с Еленой, рисовал их в своем воображении. Он определил
для себя, что тоо – несомненно, важные встречи, относящиеся к
крайне разумному делу. Ведь в общении нет, и не могло быть
ничего дурного. К тому же, и сами диалоги с навязавшейся
женщиной приносили ему некоторую пользу, пусть и небольшую,
но, все-таки, пользу. Он вспоминал, что в последнее время даже
нуждался в разговорах с ней, и это никоим образом не могло
списываться на желание сердца, все по чистому, трезвому разуму.
Так получалось, что Елена – выбор его ума, не иначе как.
Ее же влюбленность, влюбленность этой легкомысленной, и
на беду, честной особы – хорошего точно не предвещала. Ну,
ничего, ничего. Все это пустое. Все излечимо. К тому же у нее был
грустный опыт, а кому захочется нарываться повторно на одни и те
же ошибки? Влюбленность пройдет. Пройдет. Тут даме нужно
просто объяснить. Это обычная человеческая слабость, и всего-то.
Наверняка, в сердцах, она и сама придерживается подобного
мнения. Ведь и Елена потеряла когда-то ценного ей человека. Тут
уж сама жизнь учит. И неужели это горе было не способно
воспитать в ней правильные убеждения и верное отношение к
конечной подлости этих ловчих сладостных чувств? Воспитали.
Должны были воспитать. Она просто оступилась. Запамятовала,
забылась. И, конечно, одумается! Обязательно одумается.
«Если любить, – расставлял акценты Гомозов, – так нужно
любить просто. Просто! Так, что вдруг – оторви и брось, брось
подальше в канаву, чтобы оно тебе не мешалось. То есть,
правильнее по его меркам получалось и не любить вовсе». В
глубине души Филолет Степанович все же понимал, что упускает
из виду какую-то важную деталь, заложенную в смысл этого
многообещающего басенного слова «любить». Но рассуждения
вновь выводили его на путь истинный: кто-то называет любовь
«лучшим» чувством, тогда почему в конечном итоге она ведет
только к горю. Всегда-всегда, рано или поздно неизбежно к горю. И
таковое и есть лучшее чувство? Неужели все вокруг такие болтаны,
если это называют «лучшим»?
С такими мыслями Филолет Степанович вышел на крыльцо.
Ему захотелось проветрить голову, взглянуть на тающий снег и
вдохнуть этого, невероятно вкусного, чуть сладковатого весеннего
влажного воздуха.
Оживающая природа в лоне урбанистических пейзажей, на
которую сейчас смотрел Гомозов, шептала о наступлении новой
жизни. Это было возрождение после затяжной зимней спячки.
Наслаждаясь видом, Филолет Степанович на несколько минут
попытался отпустить свои мысли, но неудача постигла его. Они,
надоедливые, настолько крепко засели в мозгу, что оттуда не
представлялось возможным выцепить их и клешнями.
Наконец, когда порция свежего воздуха была получена, все
еще щуря глаза от солнечного света, Гомозов направился обратно в
дом. Половицы крыльца жалобно поскрипывали, но рассеянное
внимание не заострялось на них, как не заострялось и на загнутом,
криво лежащем у порога, коврике, что являлось в понимании
нашего героя недопустимой неряшливостью в ведении хозяйства.
Лишь подступив к двери, утомленный Филолет Степанович
задержался, тут его ожидал редкостный сюрприз. В почтовом
ящике, белея ровным аккуратным уголком, торчал конверт. Гомозов
вытащил его и не без любопытства осмотрел сие чудо с обеих
сторон. Только теперь, удивленно ухмыльнувшись и мотнув
головой, он быстро пошел в дом.
Филолет Степанович остановился в гостиной, там присел на
любимое потертое кресло и уважительно распорол краешек
конверта. Сам же конверт не содержал информации, но не сложно
было догадаться от кого он. Развернув послание, Гомозов узнал
наверняка, что его догадки верны. Письмо, в самом деле, было от
Елены. Он принялся читать.
«Дорогой Филолет Степанович! Не сомневаюсь, что вы
узнали меня по почерку, хоть никогда и не видели его раньше. Я
пишу вам, и не знаю, прочтете ли вы эти листы или разорвете их в
клочья. Это уж как суждено. Но все-таки, хочется верить, что
прочтете, так как это важно для меня.
В первую очередь хочу поблагодарить вас… Вы много для меня
сделали, возможно даже и не подозревая этого… Во вторую –
извиниться. Поймите, я никак не намеревалась оскорблять ваших
чувств, ведь вы за последнее время сделались для меня самым
близким и ценным человеком. И я не имею права винить вас в том,
что вы не располагаете подобным отношением ко мне.
Я же предполагала, что испытать подобное чувство, как то,
что я испытала к вам, мне больше не под силу. Однако после всех
тяжестей жизни судьба подарила мне вас. Я полюбила вновь. И
полюбила всем сердцем. Выходит, я все еще достойна этого
чувства, раз умею его испытывать. Не так-то просто быть
достойной того, что дает всему жизнь. Только в любви
рождается все новое, настоящее и поистине сильное.
Мое чувство к вам меня оживило, оно вдохнуло в меня
надежду, пусть вы
