Би-боп - Гайи Кристиан
Он оборачивается, бросает сакс на кровать — кровать у окна, здесь все у окна, здесь тесно, — саксофон подпрыгивает, он смотрит на него и тут же чувствует, что уже не может его терпеть, такое случается не впервые.
Все очень просто, будь это сокол, нападающий на птиц более слабых, более медленных, более слабых, ибо более медленных, он свернул бы ему шею.
Он хватает его, сворачивает ему шею, отделяет шею от тела, тело от шеи, убирает, кладет тело и шею в чемодан, закрывает и уже сожалеет, что закрыл, с сожалением представляет чеканку, нет, гравировку, хотелось бы снова увидеть, нет-нет, ничего, желтый металл, на дне красный бархат, клавиши из перламутра.
1.2
Он подпрыгивает на ступеньках, словно мячик, который ускакивает, как в детстве, это из-за кроссовок с пузырьками, из-за подошв с пузырьками, пружинящих, с воздухом, воздухом сжатым, он купил их, когда, нет-нет, об этом потом.
Выйдя на улицу — как свежо, как привольно, как будто задумался, словно спросив самого себя: И куда это все его заведет, — он проводит рукой по лицу, по всему лицу, трет щеки, лоб, подбородок, так от усталости потирают себе лицо; приятно чувствовать на лице чью-то руку, даже свою, это правда; когда взрослеешь так, что уже не ребенок, уже никто не погладит тебя по лицу, а жаль, будто, кроме усталости, он хотел стереть что-то еще, может быть свое детское лицо, или хотел напомнить себе, что, всему вопреки, у него есть лицо, вот это, со лбом и щеками, ощущает щетину, говорит себе: Ну а если придется идти на собеседование, и возвращается, чтобы побриться.
1.3
Бреясь. Видит в зеркале чемодан на кровати. Внутри чемодана представляет себе сакс, даже больше, чем представляет, отчетливо видит сакс в закрытом чемодане, да и к чему ему представлять, что чемодан открыт, он и так видит его открытым.
Говорит себе, может, надо уже не играть как он, поправляет себя, говорит себе: Может, надо уже не пытаться сыграть как он, говорит себе: Надо пытаться играть не как он.
И потом, не могу же я всю свою жизнь, повторю, всю свою жизнь, все свое время, скажем, все свое время тратить на то, чтобы… слово он не решается произнести, боится даже подумать и все же подумал, поэтому и не решается произнести, но все же подумал, я все же подумал, говорит он себе.
Так пусть скажет.
И он говорит. Не могу же я все свое время тратить на то, чтобы подражать, хуже того, копировать, даже хуже того, заимствовать, это стыдно, хотя… ну, давай же, давай, скажи честно, что думаешь.
Думаю, говорит он себе, может, лучше копировать великого, ну, такого как Чарли (Паркер), чем пытаться самому стать великим, но не суметь, ну-ну, продолжай, и оставаться малым, то есть? лучше быть двойником великого, чем никем себя самого, то есть? хочу стать или Чарли, или никем, ну вот и порезался.
Кровоточит изрядно. Почему так сильно кровит? Он же не принимает лекарств, разжижающих кровь. Ведь он же не гемофилик? Что это значит, гемофилик? Тот, кто любит кровь так, что дает ей истечь. Нет, это наверняка из-за головы. У него в голове было много крови. Полная голова, налитая кровью, вот-вот, прилив крови, слишком долго дул в сакс, говорит он себе перед зеркалом.
И потом, со шторой, что затыкает раструб, приходится дуть сильнее, но зато придается звучание, как сказать? ладно, не парься, капля стекает с подбородка, падает на футболку, ну вот, теперь надо сменить футболку, надеть ту, что грязная, но без пятен.
Натягивая ее, говорит себе, нет, ничего, ему хочется есть, денег нет, лишь одна монетка, жалкие десять франков, хватит лишь на… а потом посмотрим, да уже посмотрели, мне надо найти, говорит он себе, ему надо найти как… но сначала пожрать, что-нибудь, круассан, сэндвич, нет, на это не хватит, тогда только кофе, а как же газета? да, правда, чуть не забыл про газету. Порез заклеил пластырем.
1.4
Идя мимо церкви, он видит скорбные лица двух святых, нарисованных на фасадной стене, на фронтальной стене, на фронтоне, нет, на фронтисписе? не суть, вернемся к святым, сделай милость. Если это святые или, правильнее, если они святые… Конечно, святые, иначе неясно, с чего, ему неясно, с чего их расписали по обе стороны от дверей, от врат входных. Как бы то ни было, от скорбного вида святых он ухмыляется, про себя смеется, видит себя бородатым, длинноволосым и скорбным.
У него светлые волосы, ежиком, прямо как у Маллигана, он похож на Джерри Маллигана, и он это знает, ему уже говорили, а еще он знает, что у Маллигана теперь длинные волосы и борода, значит, он похож на Маллигана прежних времен, когда Маллиган был молодым, безбородым, в футболке и джинсах.
Вот играл бы я на баритоне, говорит он себе, баритон — это классно, ну, это классно, когда на нем играет Маллиган, но если бы на баритоне играл я, то наверняка пытался бы играть как Маллиган, так вот, чем играть на баритоне, как Маллиган, говорит он себе, лучше продолжать играть на альте, как Чарли (Паркер), поправляет себя, говорит себе, лучше продолжать пытаться играть на альте как Чарли (Паркер), звучать как, фразировать как до тех пор, пока не достанет, до тех пор, пока не захочется, нет, мне никогда не захочется, — почему мне должно захотеться, а? почему мне должно захотеться? — я люблю Чарли, мне хорошо с ним, и я не хочу меняться, мне очень хорошо и такому, каков я есть, впрочем, чтобы научиться играть так же хорошо, как он, это сколько же надо, говорит он себе, шагая по улочке, развеивая перед собой сияние этого утра, — ты так думаешь? — а ведь как красиво, как нежно, как почти тихо, повеситься можно, просто мечта, мечта розовая, местами чуть желтая, временами зеленая цвета надежды.
1.5
Вот был бы он черным, не очень высоким, с брюшком, алкоголиком, наркоманом, насмерть больным, американцем. А он всего-навсего невысокий. Он выходит на площадь имени имперского генерала.
Генерал большущий, худущий, с отсутствующим видом, как и Сесилия. Сесилия — это высокая, весьма элегантная женщина, которую Премини встретил как-то вечером у Фернана, вечером, когда играл в квинтете у Фернана. Фернан — это парень, что держит бар там, на площади, бар под бесстыдным названием «Бёрд». Фернан и сам фанат Паркера (Чарли), но не только, он очень любит еще и Колтрейна.
Премини говорит себе: Я куплю газету, затем пойду выпить кофе к Фернану, если тот уже открылся; тот открылся, жалюзи бара уже подняты.
1.6
У продавца газет, точнее, у продавщицы, ведь это дама, Премини берет газету, дает монету в десять франков, забирает сдачу, но вместо того, чтобы смыться, как это сделал бы кто угодно, он застывает перед дамой, ему хочется с дамой поговорить, хотя дама совсем не любезна, в лавке пахнет чернилами, бумагой, пылью, а впрочем, нет, ему вовсе не хочется поговорить, почему я сказал, что ему хочется поговорить? наверное, потому что мне самому хочется поговорить, нет, ему не хочется поговорить, ему хочется лишь услышать, как звучит голос дамы, ну хотя бы: Спасибо, до свидания, мсье, пусть не так: До свидания, юноша, его бы не покоробило; а тем временем секунды проходят, как минимум три, это долго, когда боишься, дама боится, не решается у него спросить, желает ли он что-то еще, она ждет, когда он уйдет, смотрит на его щеку с пластырем, говорит себе: Парень подрался, уверена, он кому-то поддал, от кого-то в ответ получил, чтобы давать и получать, главное — не упустить, есть ведь любители.
Я порезался, произносит Премини. И отклеивает пластырь. Дама морщится, закрывает глаза. Все-таки глубоко себя распорол. Ничего страшного, говорит он. И вновь приклеивает пластырь. Дама смотрит в окно, наружу, ищет взглядом что-то снаружи. Премини оборачивается, тоже смотрит наружу, туда, куда смотрит дама. От солнца блестят зрачки генерала, торчат бакенбарды, лоснятся кудри.
1.7
