Паутина во тьме - Дарелл Швайцер
Следует воздать Моржу должное — да, тот на самом деле настаивал, что его ближайшие друзья, ни одного из которых я в глаза не видел, в знак доверия переделывали имя Уолтер в Уолрес-Морж; и временами его усы и объём действительно производили такое впечатление — он был по-настоящему хорошим рассказчиком. Лучшим, из всех, что я знал. Следующей ночью, в тот же самый час, Морж появился таким же образом (Как он прошёл мимо меня, когда я сидел за прилавком у самой двери?) и поведал невероятно захватывающую историю о том, как однажды повстречал Ширли Джексон и она раскрыла ему тайну всей своей жизни, ускользнувшую от всех биографов, что изменила его самого. И, прежде, чем я сообразил — минутку, она ведь умерла в 1965, так сколько же ему лет? — он просто прибавил: — Конечно, тогда я был намного моложе. — Потом он завёл речь о Париже и некоторых людях, которых знавал, когда там жил. Я почти ждал, что он начнёт рассказывать про Хемингуэя и Гертруду Стайн, но нет, это оказалось довольно занятной, хотя и муторной, историей о попойке с Гором Видалом[7], когда он тоже там жил. Разве Видал когда-нибудь жил в Париже? Надо бы глянуть в его биографии. Прежде, чем я хотя бы подумал об этом, Морж угостил меня ещё каким-то рассказом. У него имелось множество подобных историй. И рассказывал он их как нельзя лучше. Морж развлекал меня уйму долгих вечеров, даже после закрытия магазина.
Он был сам по себе богат, по крайней мере, так казалось и очень обширно путешествовал. Иногда он пропадал разом на несколько недель, скажу я вам и из самых далёких уголков света приходили открытки, с правдивыми (иногда) посланиями его почерком и настоящими иностранными почтовыми марками. Да, как-то я и действительно получил одну из Замбоанги. (Я не выдумываю; правда есть такое место, на Филиппинах. «Там бесхвостые обезьяны», — туманно заметил он.), Но больше всего времени он проводил в «Безголовом Шекспире». («Думаю, я знаю, где голова», — однажды заявил он. «Но это — словно руки Венеры Милосской. Лучше без них».) Знаете, по-моему, я никогда не замечал, как он проходил через переднюю дверь. Я просто оборачивался и Морж уже оказывался там. «Бууу!». И я спрашивал: «Какого хрена, как ты это проделываешь?», а он просто рассказывал мне историю. Он бывал в магазине так часто, что иногда полузнакомые люди посылали мне такие взгляды, будто говорили: «Рады за тебя, Филип, ты наконец кого-то подцепил», но нет, это было вовсе не так, это никогда даже не смахивало ни на что подобное, даже, когда мы сдружились очень, очень близко, такое не складывалось, поскольку, вдобавок к тому, что он везде бывал и всех встречал, у Моржа имелось смущающее свойство узнавать всё о тех, с кем сталкивался. Я видел, как он проделывал это с другими. Это по-настоящему пугало их. Он проделывал это со мной. Морж небрежно упоминал происшествие в моём детстве, иногда даже что-то действительно тяжёлое, вроде: «Тогда ты поймал свою сестру на краже и она обвинила в этом тебя, а ты никогда не простил её, хотя лучше бы сделал это, потому что, когда она умерла, стало слишком поздно». И прежде, чем я успевал проговорить: «Секунду, я ведь никогда тебе про это не рассказывал?», он переходил на какой-нибудь другой казус (включающий известных личностей в экзотических областях мира), демонстрируя самый мягкий, самый реалистичный, самый эмоционально отзывающийся пример, что мне следовало её простить, потому что иногда, чтобы преуспеть в мире, нужно знать, когда стоит всё отпустить и просто позволить событиям происходить, как будто ты — плывущий в потоке листок.
— Так говорил Будда, — утверждал Морж.
«Он и правда так говорил? — хотел я спросить его, но не стал. — И как вы двое вместе ладили? Ну, то есть, прежде, чем ты разругался с Аттилой-Гунном».
Да, бывали времена, когда я просто не верил ни единому слову из этого, когда я отказывался верить, когда сохранившиеся клочья рассудка твердили мне: если кто-то рассказывает тебе одну поразительную историю — это интересно, но, когда он рассказывает полсотни их, то это уже треклятый патологический лгун. Это — будто разница между тем, как наблюдать за НЛО и еженедельно похищаться пришельцами. Но у него всегда находились для меня ответы, даже, когда я более или менее открыто сомневался в нём. Так почему же он странствовал по всему миру, пользовался дюжиной вымышленных имён и публиковал книги под большим количеством псевдонимов, чем любой другой за всю историю? Ты что — секретный агент или вроде того?» — интересовался я, а он лишь ухмылялся и отвечал: — Если я скажу тебе, это перестанет быть секретом, ведь так? Нет, я не тайный агент. Это только моё прикрытие.
— Значит, если ты — какой-то невероятно особый важный кто-то там, почему же всё внимание уделяешь мне?
Когда я об этом спросил, показалось, что Морж действительно немного обиделся. — Потому что мы друзья, — ответил он. — Как уже было сказано, я окинул всё это взором и увидел, что мы станем верными друзьями. Как Дамон и Питиас. Давид и Ионафан[8]. Фродо и Сэм. Я считал, тебе это понятно. Что ж, думаю, пора изменить твою точку зрения. Прояснить обстоятельства.
Прояснил ли он обстоятельства? Прояснил, до такой чистоты, которой можно наслаждаться, прокручиваясь в стиральной машине. Обстоятельства после этого стали лишь таинственнее. Могу сказать, что одно из обстоятельств, удерживающих меня заворожённым, попавшимся, как олень в свете фар, был способ, которым он как-то узнавал интимнейшие вещи из моей жизни, то есть, как раз отсутствия жизни. Он знал, что у меня имелись литературные амбиции, как у всякого молодого человека и ничего из них не вышло, что я был нердом, прежде, чем нерды вошли в моду и что мне никогда не удавалось склеить девчонку, и я, с переменным
