Записки музыковеда - Игорь Резников
Он, например, опубликовал ряд талантливых работ, посвященных испанской поэзии и драматургии XVI–XVII веков, пьесам Мольера. Балет он знал как специалист, и не только его историю, курс которой преподавал в хореографическом училище им. Вагановой, но и профессионально разбирался в балетной технике. Рецензий Соллертинского на концерты, драматические, оперные и балетные спектакли (их опубликовано более 300), емких, метких и остроумных, с нетерпением ждал весь Ленинград. Он обладал способностью глазами читать партитуры симфонических произведений, в результате чего знал наизусть десятки симфоний, даже если никогда их не слыхал — вплоть до вступления каждого инструмента.
Вклад Соллертинского в музыковедение поистине бесценен. Он создал более сотни фундаментальных работ по истории музыки. В своих монографиях, среди прочих композиторов, он, пожалуй, первым в мировой науке обратил пристальное внимание на Мейербера и Оффенбаха. Соллертинский написал несколько блестящих исследований на тему связи музыки и литературы.
Язык его работ соединял точность и меткость с поэтической образностью. Он обладал необычайно тонким чувством стиля. Как артист не может в одинаковой манере сыграть Чацкого и Фамусова, Дона Жуана и Дона Карлоса, так Соллертинский, обращаясь к творчеству какого-либо композитора, стремился найти средства языка, отвечающие характеру того или иного автора. Колкость, язвительность, остроумие и ирония определяют стиль его работы об Оффенбахе: он словно призывает в сотрудники Гейне-фельетониста. Страницы его монографии о Берлиозе окрашивает романтическая взволнованность и патетика; мемуары композитора, которые он вкрапливает в свою работу, стилистически неотличимы от текста самого Соллертинского.
О процессах, происходивших практически одновременно в европейской опере (веризм с его вниманием к психологическим переживаниям героев, внесением в оперу атмосферы трогательной сентиментальности) и неовенской оперетте, фактически превратившим жанр из забавной комедии в сентиментальную музыкальную драму, Иван Иванович выразился чрезвычайно точно и остроумно, назвав Кальмана «главным пуччинизатором европейской оперетты».
И.И. Соллертинский родился в семье высокопоставленного чиновника Министерства юстиции, тайного советника и сенатора Ивана Ивановича Соллертинского. Вся его сознательная жизнь была связана с Ленинградом.
О его феноменальной памяти и интеллектуальных способностях рассказывают легенды. Но они чаще всего оказываются чистой правдой. Свободно говоривший на тридцати двух языках, знавший более 100 диалектов, он даже личный дневник, чтобы избежать чужих глаз, вел на старопортугальском, который, кроме него самого, знало 5 или 6 человек на всей планете.
Получая свою профессорскую зарплату в Ленинградской консерватории, он в шутку расписывался то по-японски, то по-тайски, то по-коптски. Без конспекта и подготовки мог читать лекции по истории музыки или литературы на любом романском языке. Мог наизусть прочесть всего Сервантеса, в оригинале, конечно. Знал на память «Одисею» и «Илиаду» по-древнегречески, а многие стихи Горация и Вергилия — по-латыни.
У него была совершенно необычная, «фотографическая» память. Андронников вспоминал:
Его любимой игрой была такая. Кто-то спрашивал, например, что напечатано на 237 странице 5 тома Полного собрания сочинений Гоголя издания 1935 года. Иван Иванович, ни мгновения не раздумывая, говорил: «Хвала вам, художник! Виват, Андрей Петрович! Рецензент, как видно, любил фами..». При этом пояснял: фами — первая половина слова «фамилярность», но «льярность» идет уже на 238 странице. Проверяли — точно!
Вот что рассказывает знаменитый актер Василий Меркурьев:
Как-то ехали мы с репетиции. У меня в руках была только что вышедшая книга А.Толстого «Петр Первый». Иван Иванович попросил: «Дайте почитать здесь, в трамвае». Пока мы ехали, Соллертинский быстро листал книгу. Когда настал момент выходить, Иван Иванович вернул книгу с благодарностью: «Замечательная книга». — «Ну, Иван Иванович! Так вы дочитайте, потом вернете». — «Нет, отчего же, я прочел. Очень внимательно. Можете спрашивать любой отрывок».
При этом он очень любил разыгрывать окружающих, сочиняя образ какого-нибудь, никогда не существовавшего поэта или музыканта, придумывая его биографию, портрет, цитируя его сочинения. Он испытывал удовольствие, когда кто-то попадался на его удочку, говоря «конечно, как же, знаю». Соллертинский говорил, что уважает людей, которые могут прямо сказать, что чего-то не знают. «Стесняться этого может только идиот», — считал Иван Иванович.
Все отмечали у Соллертинского бесподобное чувство юмора. Шостакович:
Однажды в моем присутствии Соллертинский сбил спесь с чванливой и неприятной женщины. Сама она была никто, но муж ее был в Ленинграде важной шишкой. На банкете в честь оперной премьеры в Малом театре Соллертинский подошел к ней, и, желая сделать ей комплимент, сказал в своей обычной восторженной, сбивчивой манере: «Как замечательно вы выглядите, вы сегодня абсолютно восхитительны!» Он только собирался развить свой дифирамб, как дама прервала его: «К сожалению, я не могу сказать того же о вас». (Она имела в виду как лицо Соллертинского, так и его довольно экстравагантную манеру одеваться.)
Но при Соллертинском было его остроумие, и он ответил: «Почему бы вам не поступить так же, как я? Солгите».
А иногда Иван Иванович мог быть язвительным, саркастическим, беспощадным. Вот два примера, которые приводят современники.
Когда Соллертинского попросили высказаться по поводу выступлений дирижера-вундеркинда Вилли Ферреро, он ответил:
По-моему, хороший 12-летний дирижер — все равно, что хороший 12-летний гинеколог.
Перед войной в Мариинском театре был поставлен балет Соловьева-Седого «Тарас Бульба». Для Василия Павловича, замечательного в своем песенном творчестве, балет был явно не родной областью. Музыка мало кому понравилась, но находились и ее яростные защитники. На одном из обсуждений какая-то дама говорила, что слышала музыку в фортепианных набросках, и было великолепно: видимо, не совсем хороша оркестровка. Тогда со своего места вскочил Соллертинский и сказал:
Родился урод, но сперматозоид был великолепный.
Иван Иванович охотно бесил неожиданной эпиграммой противника; радовался успеху остроумной фразы, родившейся в пылу полемики (он был необыкновенно артистичен, а какой же артист не радуется успеху?).
Вот еще один пример остроумного розыгрыша Соллертинского. В 30-е годы в Москве и Ленинграде гастролировал знаменитый немецкий дирижер Отто Клемперер. Программы его концертов составлял цикл симфоний горячо любимых Соллертинским Малера и Брукнера.
Иван Иванович подошел на улице к дирижеру: «Ко мне обратились комсомольцы заводов «Красный путиловец» и «Электросила» и просят, чтобы я вам передал их пожелание — они очень хотят услышать симфонии Малера и Брукнера». Маэстро ответил, что именно их он и собирается исполнить. «Так я передам комсомольцам, что вы согласны выполнить их просьбу», — сказал Соллертинский.
Начиная с 1934 года до конца дней Иван Иванович Соллертинский возглавлял Ленинградскую государственную филармонию, будучи ее художественным руководителем, главным советником по репертуару и лектором. Горение мысли, страстность и увлеченность характеризовали эту его деятельность. Соллертинский был вдохновителем десятков интереснейших программ, в которых, наряду с популярными сочинениями, звучали дотоле неизвестные. Первые исполнения в Ленинграде многих симфонических произведений, мировые премьеры большинства симфоний Шостаковича
