Мужик и камень - Анна Александровская
случилось?
– Я не хочу продолжать эту тему, – отвернулась Елена.
– Хорошо. Тогда только скажите, она была красива?
– Не знаю.
– Отвечайте честно! Вы же знаете, зачем же врать?! – давил
мужчина.
– Я не сказала бы, что она красива. Хотя, кто знает. Это ведь
кому как.
– Так, так… – задумчиво пропел Гомозов. – У меня уже
начинает складываться некоторая картина о финале. Наверное, она
была и умна?
– Наверняка, – легко, будто смирившись с допросом,
подтвердила собеседница. – Наверняка даже поумнее нас с вами.
– Отвечаете, – довольно ухмыльнулся Гомозов. – Это уже
лучше, когда отвечаете! – его охватил трепет, будто вот-вот и
истинна откроется. – Где они познакомились?
– Он шел ко мне и… – Елена замолкла.
– Она?
– Да. Она.
– Они были давно знакомы?
– Нет. Это вряд ли…
– Вы ее знаете? Как ее звали? – все допрашивал Гомозов.
– Слушайте, оставим эту тему! – рассерженно бросила Елена.
– Достаточно того, что она увела у меня счастье.
– Так называемое счастье, – поправил собеседник.
– Пусть и так называемое… – проронила Елена с грустной
подозрительной улыбкой. – Давайте все же оставим эту тему. И
прошу вас, сыграйте что-нибудь, – она вскинула взгляд на
раскрытую клавиатуру пианино. – Я очень хочу, чтобы вы сыграли!
– Не думаю, что это сейчас будет уместно, – повторился,
отлынивая Филолет Степанович.
– В нашем случае много, что не уместно. Но если мы сейчас
будем об этом думать, то упустим самое важное. Играйте! Хватит
упрямиться!
– Но, я мало, что помню. Разве какое-нибудь легонькое
произведение.
– Ох уж эти отговорки! – возмущенно проговорила Елена. –
Неважно! Играйте!
– Так и быть, – согласился Гомозов. – Но только потому, что
вы просите, – он вкинул руки над клавишами, и через секунду
зазвучала минорная простая мелодия.
– Это же Чайковский! «Детский альбом!» – воскликнула
Елена. Кажется, «Болезнь куклы».
– Да, это она, – подтвердил Филолет Степанович. – Другого я
не помню так хорошо, буду фальшивить. Но эта мелодия слишком
простая, чтобы забыть ее или взять не ту ноту.
– Я так люблю этот «Детский альбом»! Я видела в этом доме
пластинку Чайковского. Можно послушать ее на том старом
патефоне. Сейчас найду…
Гомозов вдруг остановился.
– Почему вы перестали играть?
– Я не хочу.
– Это из-за меня?
– Да. Я помню только грустные мелодии. А для вас мне бы
хотелось сыграть веселую.
– Это, право, не важно, какая мелодия, главное, что бы вы
играли с душой.
– Давайте лучше мазурку! – переводил стрелки на патефон
Гомозов. – Вы нашли пластинку?
– Пластинку? Да. Вот она, – Елена сняла с полки желтоватый
картонный конверт и заскользила тонким пальцем по мелким
надписям.
– Там она есть в списке? – тут же полюбопытствовал Гомозов.
– Посмотрите внимательней! Она должна там быть.
– Есть, – кивнула женщина и, вытащив пластинку из конверта,
с аккуратностью заправила ее в патефон.
Как только Елена опустила иглу проигрывателя на виниловую
поверхность, хриплый треск ворвался в тихое пространство
комнаты. Треск же, в свою очередь, быстро сменился на приятную
плавную мелодию, которая обволакивала все предметы вокруг
нежностью фортепианных звуков.
– «Сладкая греза», – объявила собеседница название
композиции. – Мазурка – следующая.
С минуту послушав пьесу, женщина передвинула иглу, и
чувственная ласковая мелодия сменилась на оживленную
резковатую мазурку.
– Пойдемте танцевать! – Елена подскочила к Гомозову и
потянула его за собой.
Филолет Степанович нехотя подчинился ее легкомысленному
порыву, и они тут же закружились в несложном воздушном танце.
– А вы прекрасно танцуете, хотя я бы не подумала про вас, что
вы складны в подобных движениях, – правдиво высказала свою
мысль Елена.
– Я тоже бы так подумал, – без обиды ответил Гомозов. – Но
спустя восемь лет я, кажется, не утерял этот навык.
– О! Вы раньше танцевали?! Я много о вас не знаю.
– И не нужно. Все это лишнее.
– Да, лишнее! – подтвердила женщина, лукаво улыбаясь. – Но
не сочтите меня за слепую и непонятливую!
Они кружились в танце безо всяких ужимок, свободно и
раскованно. На время Гомозов забылся, и его ни что не могло
тревожить: ни мысли, не убеждения, ни страхи, ни весь тот мир за
пределами окон, и даже не тревожили все те предметы, что
кружились за плечами Елены. Его волновала только одна она, одна
Елена, которая сейчас смотрела на него, и этот взгляд,
внимательный и открытый, отстранял все остальное прочь. Танец
бы так и продолжался, если бы пластинка не прыгнула на си бемоль
и не отвлекла бы этим нервным звуком сентиментальную
отстраненность Гомозова, и тем самым не вернула бы его в
существующую действительность.
– Думаю, достаточно, – остановился мужчина. – Это
безрассудство не входило в мои правила.
Филолет Степанович отступил от Елены и присел на диван, а
женщина все еще продолжала танцевать.
– Я вот только одного не понимаю, – уже сидя рассуждал
Гомозов. – Как он мог вас променять? Я не встречал никого
достойнее вас, умнее, красивее. Почему он вас оставил? Во мне
мало, что пробуждает такое любопытство, но этот вопрос не дает
мне покоя. Кто она, кто она такая, ваша соперница? Вы меня
заинтриговали! Расскажите! Уж очень интересно.
– Опять вы за свое! – воскликнула Елена, не переставая
вальсировать.
– Она была вашей знакомой? Жила на вашей улице, и они
тайно виделись, когда вы оставляли его одного?
– Прекратите! Прекратите строить догадки! Что же вы все
спрашиваете и спрашиваете?! – бросила женщина. – Я не хочу вам
рассказывать, этого вам не нужно знать! Я и так слишком много о
себе вам открыла. А вы? Что вы о себе рассказали, в отместку?
Ничего!
– Ну, это можно исправить, – тут же ответил Филолет
Степанович. – Я могу вам рассказать про работу, например.
– Да, чрезвычайно любопытно! – театрально продеклами-
ровала Елена. – Начинайте!
– Нет уж! Ответьте сначала вы, – требовал Гомозов. – Или вы
так и не хотите говорить?
– Нет, – скупо произнесла Елена и подошла к патефону, чтобы
переставить иглу вновь на мазурку, которая отыгрывала последний
такт. – Я не хочу говорить! Я хочу танцевать! Еще! – объявила она,
пытаясь соскочить с допроса.
– Где же они познакомились? – не отступал мужчина.
– Я даже не знаю.
– Давно? Они были знакомы давно?
– Вряд ли.
– Так вы знаете, хоть как ее звали? – мелодия перебивала голос
Филолета Степановича.
– Звали?
– Да, скажите, как ее звали!
Елена молчала, однако ее движения стали куда медленнее и
неувереннее.
– Как ее звали? Имя! Назовите имя! – требовал Гомозов.
– Смерть, – наконец тихо вымолвила Елена и потупилась.
Мелодия заиграла громче, и тогда движения женщины стали куда
развязнее и живее. Кружась в темпе мазурки с непредсказуемой
смелостью в голосе, танцовщица добавила: – Да. Именно так ее и
звали! Имя его новой возлюбленной Смерть.
Гомозову
