Кэндзи Маруяма - Дорога к замку
— Можно? — снова спросила мама, прислушиваясь к тому, что происходит в домике.
Сёдзи распахнулись, и вышел папа в пижаме.
— Это ты? Что случилось? — удивился папа.
Тадао снял сапоги и прошёл в комнату.
— Так в чем дело? — опять спросил папа, стоя у дверей.
Мама хотела что‑то сказать, но только молча опустила голову.
— Что случилось? Что ты там встала, иди в дом.
Мама вошла в комнату, но пальто не сняла.
На полу тесной дежурки лежали расстеленные футоны[8]. Тадао залез на котацу и стал смотреть на родителей. Огонь в котацу не горел.
Мама села на дзабутон, который бросил ей папа.
— Ну, что такое? — спросил он.
— Мама… — сказала она и закрыла лицо руками. — Мама умерла…
— Не может быть!
— Позвонили по телефону…
Мамины плечи задрожали, она пробормотала что‑то невнятное и заплакала.
Папа сунул в рот сигарету. Он поискал спички, не нашёл их и прикурил от электроплитки, включив её в сеть.
Тадао увидел, как спираль электроплитки покраснела и тихонько загудела. Потом он снял перчатки и стал греть над плиткой руки.
— Отчего она умерла? — Папа вытянул губы трубочкой и пустил в лицо Тадао тоненькую струйку дыма. — Она же вроде ничем не болела?
— Вчера вечером… постелила и легла спать… А утром смотрят…
Мама зарыдала.
— Отправляйся туда, — сказал папа.
— А как же… — Мама вдруг перестала плакать и, подняв лицо, посмотрела на папу покрасневшими глазами. — А ты?..
— Я не могу, — ответил папа.
— Как "не могу"?
— Я на дежурстве.
— Попроси, чтобы тебя кто‑нибудь подменил.
— Кого сейчас попросишь.
ТаДао заглянул под стол. Там стояла коробка из‑под мандаринов, в ней всегда лежали моти[9].
Папа посмотрел на Тадао, погладил его по голове и, нагнувшись, вытащил из коробки моти. Он бросил её на раскалившуюся докрасна электроплитку. Повалил белый дым.
— С сахаром? — спросил папа у Тадао.
— Угу.
Мама плакала.
Папа открыл шкафчик и достал блюдце с сахарным песком. Теперь пошёл чёрный дым, и Тадао пальцами быстренько перевернул лепёшку.
— Смотри, горячая, — предупредил папа и, хлопнув по поджаренной моти ладонью, разломил её пополам. Он свернул половину лепёшки трубкой, и Тадао, насыпав на неё побольше сахара, стал есть.
— Ну как, вкусно? — спросил папа.
— Угу.
— Ну пожалуйста, — сказала мама.
— Не могу. Я на дежурстве.
— Ладно, ладно, иди одна.
Папа взял половинку поджаренной моти, подул на неё и тоже стал есть.
— Я пригляжу за Тадао.
Мама молчала.
— Ещё будешь? — спросил папа у Тадао.
— Буду.
С железной крыши, ухнув, свалился пласт снега.
— Ладно, — сказала мама, поднимаясь, — обойдусь без тебя. Пойдём, Тадао.
Она отняла у сына недоеденную моти.
— Пусть Тадао побудет со мной. Зачем он там, только мешать будет.
— В моем родном доме мой сын никому мешать не будет. Ты его тут ещё простудишь, чего доброго.
— Ну, делай как знаешь, — ответил папа.
— Мама, мама умерла… — плачущим голосом проговорила мама. — Ну прошу тебя, пойдём вместе.
— Говорю же, на дежурстве я.
— Я понимаю, но…
— Тадао, — сказал папа, — оставайся со мной, на улице холодно.
— Не, я на зайцев охотиться пойду.
— Я же сказала, никаких зайцев.
Мама надела гэта и стала обувать Тадао.
Папа, сидя на котацу, доедал лепёшку.
Мама с Тадао вышли из дома.
— Я потом приеду, — крикнул им вслед папа.
Мама вытерла припухшие глаза и ничего не ответила. Из трубы вылетел уголёк и, дымясь, прожёг в снегу глубокую ямку.
Мама и Тадао вернулись на улицу и направились к автобусной остановке. Мама подошла к витрине только что открывшегося кондитерского магазина и посмотрела на часы, потом — на автобусное расписание.
К крышам домов были приставлены длинные лестницы, и мужчины лопатами скидывали снег вниз. Поскрипывая гусеницами, неспешно проехала закончившая работу снегоуборочная машина. Тадао помахал рукой ей вслед.
Из‑за полицейской будки показался окутанный паром автобус. Громко лязгали цепи, обмотанные вокруг его колёс. Тадао потянул маму за рукав.
Она вышла на проезжую часть и подняла руку. Автобус остановился.
— Прошу, — сказал кондуктор. На лице у него была марлевая повязка, воротник пальто поднят.
Мама и Тадао быстро влезли в автобус. Не успели они занять места, как машина тронулась, и они чуть не упали. Других пассажиров в автобусе не было.
Тадао встал коленями на сиденье и стал глядеть в окно.
— Тадао, — позвала его мама.
— Чего?
Он смотрел, как сбрасывают снег с крыш.
— Ну, чего тебе?
— Бабушка‑то наша умерла…
Тадао мельком взглянул на маму и снова отвернулся к окну. Он попробовал писать пальцем на обледеневшем стекле.
— Ты что, не любишь бабушку? — спросила мама.
— Не любишь?
— Я дедушку люблю, он хороший, — ответил Тадао.
— А бабушка?
— Обыкновенная.
Автобус выехал за город и, подпрыгивая на ухабах, не спеша двигался по шоссе, по обе стороны которого тянулись рисовые поля.
Мама сидела вся сжавшись и только иногда поднимала голову. Кондуктор украдкой поглядывал то на неё, то на безлюдные автобусные остановки.
— Вы докуда едете, оку–сан? — спросил водитель, посмотрев на маму в зеркальце.
Мама не сразу услышала и ответила, только когда он обратился к ней ещё раз.
— Ну, туда ещё как‑нибудь доберёмся, а вот дальше — кто его знает. Приедем, посмотрим, — сказал водитель.
— А нам дальше и не надо, — ответила мама.
Подошёл кондуктор, цепляясь за поручни, проколол щипчиками билеты и сунул их маме, а она ему — деньги.
Тадао все смотрел в окно.
Рисовые поля кончились, теперь вдоль шоссе тянулись яблоневые сады. На столбах изгороди лежал снег, колючая проволока местами порвалась. Кое–где на голых ветках ещё висели обледеневшие яблоки.
Автобус по дороге подобрал ещё одного пассажира. Это была женщина, которая знала маму. Они начали разговаривать, мама иногда всхлипывала.
Машина въехала на длинный деревянный мост и вся запрыгала, заскакала. Тадао хотел посмотреть на воду, но излучину замело снегом, и самого потока не было видно.
Автобус шёл почти целый час и наконец подъехал к деревне.
Тут мама и Тадао вышли. Снегу здесь было ещё больше, чем в городе. Автобус поехал обратно, потому что дорога впереди не была расчищена.
Знакомая женщина поклонилась маме, взвалила на спину большущий узел и, пройдя под пожарной вышкой — деревянным помостом с лесенкой, — зашагала по тропинке через поле. Мама и Тадао пошли к деревне, до которой автобус немного не доехал.
Снег залезал в голенища сапог. Мама то и дело останавливалась и, опираясь на плечо Тадао, вытряхивала свои гэта.
Они взобрались на невысокий холм и свернули на дорожку, идущую вдоль речки.
Воды прибыло, она бежала быстро и бурлила, но на дне можно было разглядеть все камни. С берега свисали ветки кустов и стебли высохшей травы. На их концах застыли сосульки.
Тадао на ходу обломил одну такую ветку и, поглядев на маму, сунул её в рот. Мама на него не смотрела. Он причмокивал языком, лёд таял.
Дорожка стала уже. Меж рисовых полей стояли окружённые высокими деревьями дома под тростниковыми крышами.
Мама взяла Тадао за руку и чуть ли не бегом бросилась через мостик.
— Ой, что это? — Тадао показал на натянутое перед домом черно–белое полотнище.
Мама ничего не ответила, губы у неё задрожали. Она выпустила руку Тадао и побежала к дому. Не говоря ни слова, она скинула гэта, раздвинула сёдзи и скрылась внутри.
Тадао остался у входа один и уселся на приступок. Вокруг стояло много всякой обуви. Изнутри доносились голоса людей.
К багажнику стоявшего у стены велосипеда была прикреплена клетка, в ней тихонько щебетал снегирь. Тадао попытался передразнить его посвист. Вдруг из дома донёсся громкий плачущий голос мамы. Снегирь замолчал.
Открылись сёдзи, и вышла тётя, мамина сестра.
— А, ты тоже пришёл, — сказала тётя. Вокруг шеи у неё был обмотан толстый шарф. — Давай‑ка заходи.
Тадао, опершись на ступеньку, стянул сапоги.
— А где же твой папа? — спросила тётя, легко поднимая Тадао на руки.
— В школе.
— Да? Ох, какой ты стал тяжёлый!
Они прошли в комнату, где находился очаг. Потолка там не было, и наверху виднелись толстые бревна крыши, чёрные от копоти.
— Ну, пойдём к маме?
Тётя опустила Тадао на пол.
— Угу.
Она раздвинула перегородку. Шум голосов стал слышнее. Увидев, что в комнате много людей, Тадао смутился и остановился на пороге, но тётя сзади подтолкнула его в плечо.
