Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
— Может быть, уступишь немного?
— Скажите свою цену.
— Два пенса.
— Нет. Циновки сплетены из крепких стеблей, и они очень прочные, износу не будет… Одно пенни я сбавлю. Берите за пять пенсов.
— Четыре. Больше не дам.
Женщина колебалась. Четыре пенса — это слишком мало. Но это первый покупатель. И она должна купить маиса и отнести завтра ребенка к знахарю.
— Ну ладно, берите за четыре.
Покупательница протянула ей шиллинг. Сдачи с него не было.
— Извините, у меня нет сдачи. Я сейчас пойду разменяю деньги, я быстро.
Она ходила минут десять. А когда вернулась, покупательница держала ее ребенка на руках, малыш плакал.
— Как долго ты ходила!
— Ни у кого не было мелочи.
— Ребенок болен, у него очень нехороший кашель. Ты должна отнести его в больницу.
— В больницу? Говорят, это стоит уйму денег. Я отнесу его завтра к знахарю.
— Твое дело, но ребенок серьезно болен.
— Да, я завтра отнесу его к знахарю.
Она взяла малыша на руки, села и стала его кормить. Ребенок сделал несколько глотков, потом отвернулся от еды.
— Ну поешь еще немножко, мой дружок, мой маленький хозяин. Ну чуть-чуть. Не хочешь? Если ты не будешь есть, я не куплю тебе лошадку. Ну-ну, еще один глоточек. Ты не хочешь? О, что с тобой? Тебя вырвало? Все, что ты съел…
Ребенок заплакал. Женщина сунула ему свою пустую грудь, в которой почти не было молока. Ребенок мерно засосал, поднял глаза на мать, будто хотел сказать что-то.
Подошли еще два покупателя, и она продала еще две циновки. Женщина радовалась. К тому времени, когда солнце поднялось в зенит, около часу дня, она продала четыре циновки.
— Мой дружок, мой маленький хозяин, потерпи еще немного, я должна купить себе что-нибудь поесть.
Рынок был уже не таким шумным. Женщина, все еще держа ребенка на руках, села у своих циновок и принялась окликать прохожих, предлагая им свой товар.
— Хорошие, прочные циновки, я отдаю их почти даром. Хозяин, подойди и посмотри, какие циновки. Эй, госпожа, вы не купите циновку? Ну хотя бы только взгляните. Идите сюда и посмотрите, какие у меня хорошие, крепкие циновки. Купите их, я отдаю почти даром, два пенса каждая.
Она продала еще три циновки до захода солнца. Вырученных денег было достаточно, чтобы купить полторы меры маиса. И все же их было слишком мало. Женщине хотелось пить, она очень устала. Ребенок все еще спал.
Она побежала к продавцу воды и купила полный калабаш. А когда прибежала обратно, то увидела, что ребенок проснулся. Ей еще нужно было собрать свои вещи, потому что хозяин лодки велел поторапливаться. Она взяла ребенка на руки и дала ему немного воды. Но он затряс головой и отвернулся. И тут его схватил новый приступ кашля. Он кашлял очень долго и в паузы едва успевал перевести дыхание. Женщина тихонько укачивала его и вытирала тряпкой слюну, которая шла у него изо рта. И вдруг малыш резко дернулся, по его тельцу пробежала судорога, глаза закатились, и весь он стал холодным и безучастным.
Ребенок умер. Что ей теперь делать? Кричать? Звать на помощь? Мертвый ребенок лежал у нее на коленях, страх и горе охватили ее. Женщина оглянулась — какой-то мужчина спрашивал, сколько стоит циновка.
— Четыре пенса. Это прекрасная прочная циновка, очень прочная, вы вырастите на ней не одного ребенка… Ладно, хозяин, берите за три пенса. Всего три пенса, а циновка ведь очень большая. На ней могут спать двое взрослых.
Мужчина дал ей три пенса, взял циновку и ушел.
Женщина посмотрела на мертвого ребенка. Тяжелый ком подкатил к горлу, но она сдержалась, осторожно закрыла ребенку глаза, укутала его потеплее — ведь ему вредно быть на таком ветру. Мать положила малыша на землю, взяла миску.
— Я пойду купить маиса, мой дружок, мой маленький хозяин, посмотри пока за циновками.
Она знала, что ребенок мертв. Женщина одновременно испытывала и горе, и облегчение, и смутную надежду на то, что самое страшное все-таки не случилось и, когда она вернется, ребенок откроет глаза и запросит есть.
Когда она возвратилась, ребенок не проснулся и не запросил есть. Он даже не кашлял.
Она аккуратно сложила непроданные циновки и перетянула их веревкой. Потом привязала ребенка к себе на спину, завернув его как можно теплее, потому что опять поднялся ветер. Лодочник ждал ее.
— Почему ты так долго?
— Простите, я должна была купить маис.
— Ну как малыш?
— Он спит. Вы знаете, ему стало лучше, он поел и теперь крепко спит.
— Это хорошо, но все равно ты должна отнести его завтра к знахарю.
— Да, я отнесу. Отнесу.
Солнце садилось. Чайки возвращались с моря на маленькие птичьи острова в заливе. Легкий ветерок надувал паруса, и лодочнику не нужно было грести веслами. «Сегодня был хороший рынок», — говорили все.
— Ты много продала циновок?
— Да, достаточно, чтобы купить маиса.
Франсиско ЛОПЕС
(Острова Зеленого Мыса)
АВГУСТОВСКИЙ ДОЖДЬ
Перевод с португальского Е. Ряузовой
Удушливая предгрозовая атмосфера, возвещающая скорое наступление августовских дождей, нависла над берегом реки. Парило. Небо, казалось, слилось с землей, с щедрой и великодушной землей, и скопища зловещих, набухших от воды туч неслись над долиной, словно стадо разъяренных быков. На землю не пролилось ни капли дождя. Молнии сколопендрами жалили небо. Над рекой грохотал гром, эхо повторяло его раскаты множество раз, рокот усиливался, ударившись о скалы, с удесятиренной силой обрушивался на селение, и Большой Утес возвращал небесам угрожающее рычание неба. Симао Тока сидел на вершине холма и разглядывал небо, прищурив болевшие от яркого света глаза. Некоторое время он не шевелился, вглядываясь в тучи и медленно покачивая головой, словно прислушивался к только ему понятному разговору природы. Он внимал языку августовского дождя, который вот-вот должен был разразиться. Симао Току беспокоила дамба. В надежде на нее он развел плантации прямо на заливных лугах, и, чтобы спасти их от наводнения, теперь требовалось закончить перемычку раньше, чем зарядят проливные дожди. Симао Тока подозвал к себе подрядчика Андре, бродившего неподалеку в зарослях кустарника. Тот подошел.
— Бог в помощь, ньо[5] Симао, — весело поздоровался он.
Симао Тока пробурчал в ответ что-то невразумительное и даже не шелохнулся; он словно окаменел в привычной для него позе — широко расставленные ноги, одна рука сжимает подбородок, другая тяжело лежит на толстой суковатой палке, которую он воткнул перед собой в землю под прямым углом. Симао Тока поднял голову и уставился на Андре:
— Как, по-твоему, управимся мы с дамбой до августовских дождей? Нет?
Андре в нерешительности переминался с ноги на ногу, теребя в руках кепку.
— Работа идет полным ходом, ньо Симао, можете не сомневаться, — заверил он. — Одна лишь загвоздка: вы же знаете, для дамбы придется прихватить на северном берегу часть земли у Джокиньи де Ньюто.
Симао Тока едва дослушал его до конца. Он порывисто вскочил на ноги, точно его осенила блестящая мысль, и указал в сторону реки:
— Гляди туда, простофиля, гляди вон туда, вниз, на кукурузное поле. Ты ничего не замечаешь? — Андре недоуменно смотрел на него, явно не понимая, куда клонит хозяин. — Видишь ту скалу, она мешает нам строить дамбу! Хороший заряд динамита — и она взлетит ко всем чертям. Река изменит русло, и тогда нам не придется вести дамбу по северному берегу.
Андре только теперь догадался, что задумал неугомонный Симао Тока, и робко, заплетающимся языком осмелился возразить:
— Но позвольте, ньо Симао, ведь это кукурузное поле около скалы принадлежит Джокинье де Ньюто. Вы думаете, он обрадуется, если мы будем взрывать скалу? Вряд ли это придется ему по вкусу, пожалуй, он затеет тяжбу.
Симао Тока снова сел и разразился хохотом:
— Какая там тяжба, черт побери! Да Джокинья де Ньюто вот где у меня! — Он сжал руки в кулак, протянул к Андре. — Вот так-то, — повторил он, делая ударение на последнем слове. — Он у меня вот где, понял, парень? — И когда Андре с его разрешения медленно удалился, Симао Тока крикнул ему вдогонку: — Эй, парень, пройдись-ка вдоль берега и прикажи людям работать на совесть! Скажи, хозяин требует, чтобы дамба была готова до августовских дождей.
Симао Тока остался один. Каждый день он совершал обход своих владений, и это уже стало для него необходимостью. Он взбирался по козьей тропе и усаживался на вершине холма, лицом к западу, в ожидании часа, когда солнце скроется за линией горизонта. Ему нравилось созерцать «Лапу» в преддверии ночи, озаренную багровыми отсветами заходящего солнца. Тогда он особенно остро ощущал свое могущество, чувствовал себя вознагражденным за все усилия.
