Мальчик по соседству (СИ) - "stellafracta"

– Но мама… они же все такие противные!

Стелла рассмеялась и покачала головой.

– Не обязательно это кто-то из местных, не обязательно прямо сейчас. У вселенной изобилие возможностей, и непременно будет тот, кто точно понравится, – терпеливо объясняла она. – Я долгое время была злой и вредной циничной сукой, которая всех представителей рода человеческого – не то, что мужчин – ни во что ни ставила, но после того, как встретила твоего отца, все кардинально изменилось.

Мы с Виктором ошарашенно переводили взгляды с артистки на Лео, сидящего напротив с торжествующей миной на лице, и обратно.

– Так что вот, Виктор, не будь циничной сукой – открой свое сердце любви, – изрек Лео и, не выдержав от рвущегося наружу хохота, прыснул.

– О да, ты самое главное запомнил! – с наигранной досадой отозвалась Стелла, заглядывая хихикающему футболисту через плечо. – Не вздумай так при своей маме сказать, а то она больше тебя к нам не отпустит.

Вот так запросто, по-свойски, шутить и улыбаться, не стесняясь – где это видано! Я невольно сам улыбнулся, встретившись со взором женщины, так идеально вписавшейся в нашу мальчишескую компанию.

Один Виктор, казалось, насупился еще больше, и был не рад, что когда-нибудь его мозг расплавится от влюбленности по отношению к какой-то чужой девчонке.

Я, конечно, тоже сам смутно представлял, что мне может кто-то понравиться… ведь может же быть такое? Если они преподносят сие чувство как само собой разумеющееся, то и меня не минует подобная участь…

Или нет? Или Эрик по причине своей ненормальности никогда не познает то, о чем пишут в художественных романах – муки любви, подвиги во имя той, ради которой бьется сердце…

Я сам испугался своего открытия: я же уже думал об этом, и не раз! Когда в один миг все изменилось, и мир обрел смысл! Вот оно – и никакой логики, никакой рассудительности – одно всеобъемлющее чувство и стремление!

И пускай даже это не девчонка, а взрослая женщина, я ощутил себя обыкновенным, с правом на эмоции, желания, принятие. Я даже почти не грустил, что моя любовь обречена на безответность – просто потому что она подарила мне крылья, а большего я не просил.

Всю оставшуюся часть дня я пребывал в мечтательном настроении. Даже поздним вечером, когда мы втроем – Стелла, Виктор и я – сидели в гостиной, изредка перебрасываясь фразами, мне было хорошо.

Я устроился в кресле у камина с книгой, а мать и сын расположились на диване – Стелла вынимала конфетти из волос мальчишки (еще при Лео они вдвоем открыли хлопушку и засыпали содержимым весь зал), полулежа прислонившегося к ней спиной, и складывала блестки ему на живот.

Он так млел, что я начал ему завидовать.

– Лео сказал, что ему на Рождество подарят собаку, – вдруг начал Виктор, и поелозив, откинулся еще дальше, опустив голову затылком матери на колени.

Стелла положила руку ему на грудь, и от его неровного дыхания конфетти на ткани рубашки переливались, как маленькие звезды.

– Это, прямо, точно? – прищурилась женщина, приподнимая уголки рта в улыбке.

Виктор улыбнулся в ответ:

– Он мог и приврать. Но это дело не меняет… это круто!

– Собака – это большая ответственность. Если он готов, я рада за него.

– Я тоже хочу собаку… – вздохнул мальчишка и повернулся ко мне. – Эрик, а ты хочешь собаку?

Я пожал плечами.

– У меня была собака. Она умерла, когда мне было шесть. Я до сих пор не могу забыть, как она медленно умирала, и никто не мог ей помочь, – мрачно произнес я.

Ошарашенно моргнув, Виктор отвел взгляд от меня, уставившись на стену. Я понял, что я немного испортил ему настроение.

– Но это не значит, что я бы не хотел собаку, – стараясь загладить свою вину, добавил я чуть мягче.

– Пощадите меня – вас двое, да еще и собака! – шутливо взмолилась Стелла – в ее словах не было упрека, я с облегчением услышал лишь иронию.

Действительно, даже я порой, увлекшись, устраивал погром в их прекрасном доме, каждый раз испытывая удушающий стыд, но оставаясь не в силах устоять перед искушением поддаться игре воображения, особенно, когда рядом был такой же безудержный компаньон.

– Ну ма-ам, – протянул Виктор, задирая подбородок вверх и ловя ее взор.

Я был готов поспорить, сейчас он воспользуется своими чарами и выпросит-таки желаемое. В своей немой просьбе он теперь аж приподнялся на локтях, вытянувшись, почти касаясь острым носом носа артистки, и из-за его расширившихся зрачков почти не было видно светлой радужки.

Блестки уже давно свалились с его рубашки на пол, а он продолжал в неудобной позе таращиться на нее в этой странной близости.

– Хорошо, я подумаю, – отозвалась Стелла.

Виктор еще несколько секунд находился без движения, будто позабыв, что речь шла о новом питомце, а затем с долей растерянности опустился обратно матери на колени.

Впрочем, это состояние моментально прошло, и привычный задор искрился в его взоре.

– Я сказала, я подумаю, – читая мысли сына, смеялась артистка. – Я не говорила, что я согласна.

– Да я понял, понял, – улыбался хитрец. – До Рождества еще очень долго… но, если что, это будет немецкая овчарка.

========== 18 ==========

Спустя три недели и два дня после дня рождения Виктора (я посчитал это чисто из любопытства, не задумываясь, что это могло значить) еще до завтрака ко мне в комнату постучались. Я не запирался – я отучал себя от этой привычки, ибо в ней не было необходимости, – и только я успел сказать: «Входи», как на пороге появился сын Стеллы.

Еще по нетерпеливым шагам за дверью я понял, что это он. Каково было мое изумление, когда он протянул мне крупный сверток и торжественно заявил:

– С днем рождения!

Я обомлел. Я выпучил на него глаза, стоя напротив, не в силах произнести ни слова, но на автомате взял предложенный мне сверток.

Он не мог ниоткуда узнать!

– Сколько тебе исполнилось лет – тринадцать?..

– Спасибо, – запоздало выдавил я.

Как же так?..

– …мне только двенадцать недавно исполнилось, а тебе уже тринадцать! – будто завидуя, рассуждал он. – Я абсолютно не представлял, что тебе подарить, но я очень надеюсь, это будет тебе полезным.

Я только сейчас осознал, что завернутое в тонкую бумагу нечто в моих руках – подарок. Я же могу его открыть?..

По-прежнему пребывая в прострации, даже не обращая внимания, как Виктор улыбается и наблюдает за мной, присевшим на кровать, дрожащими пальцами открывая сверток, я извлек из обертки пачку чертежных листов и набор перьев.

Так вот почему он так странно оправдывался перед матерью, утверждая, что только что купленные ему принадлежности – лучшие, что я видел за весь свой опыт использования – так быстро закончились, и ему нужны новые! Он намеренно оставил второй комплект для меня!

– Спасибо, Виктор, – еще раз повторил я, смущенный его добрым отношением.

– Я рад, что ты доволен. А то ты уже рисуешь, где попало – твои работы заслуживают идеального ватмана, – просияв, произнес он.

Он был прав – последние две недели я делал наброски даже на корках нотных тетрадей, на полях и поверх старых рисунков. Для меня настал, вероятно, «архитектурный» период – период обострения стремления воплотить в жизнь визуальные задумки.

Боюсь, теперь лучшая чертежная бумага быстро испарится под детальными схемами и изображениями… но творить на ней было в разы приятнее, и мы с ним оба понимали это, как никто другой.

Не успел я опомниться от визита Виктора, как в коридоре, сквозь проем незакрытой створки, промелькнул силуэт моей артистки в черном платье. Мы встретились взглядами, и вместо того, чтобы свернуть к своей комнате, она, улыбаясь, направилась ко мне.

Сердце начало гулко стучать в горле. Ведь это она рассказала сыну про мой день рождения! Она, скорее всего, тоже будет меня поздравлять… я чувствовал себя ужасно неуютно, переживая, что волнение не даст мне адекватно ответить ей должным образом.