Исуна Хасэкура - Волчица и пряности. Краски мира 3 (ЛП)
– Тогда носи ее, только когда мы в городе.
Хоро не мешала ему делать то, что он хотел, и лишь когда Лоуренс придвинулся ближе, чтобы пропустить шнурок у нее под волосами, спросила:
– Что ты хочешь этим сказать?
Нос Лоуренса щекотал запах, к которому, кроме вина, примешивалось еще кое-что. Это не был аромат пряностей или масел – это был собственный сладковатый запах Хоро.
Лоуренс смело ответил:
– Носи ее, чтобы отгонять городских волков.
От удивления Хоро застыла настолько резко, что Лоуренс был рад, что забрал у нее винную чашку.
Уши ее встали торчком, едва не сбросив косынку. В следующий миг, не в силах сдержать веселья, Хоро перегнулась пополам от смеха.
Как раз в этот момент вернулся аптекарь с их платой; при виде Хоро его глаза округлились.
Лоуренс криво улыбнулся ему; Хоро же выпрямилась и взяла Лоуренса за руку.
– Ба-ха-ха-ха. Все-таки ты дурень. Воистину дурень.
– Но неплохой при этом, э?
– Ху-ху-ху… – продолжила смеяться Хоро, но в конце концов, держась так же прямо, сказала: – Вот самое вонючее за сегодня.
– Достаточно вонючее, чтобы оберегать нас от волков?
Хоро ухмыльнулась.
Лоуренс принял плату от аптекаря, явно застигнутого врасплох смехом Хоро, и вернул ему несколько монеток, возмещая выпитое Хоро вино.
Аптекарь тут же попытался нанять Хоро, но, естественно, получил отказ. Лоуренс вывел Хоро наружу, и они зашагали прочь.
Хоро, по-прежнему хихикая, крепко сжимала руку Лоуренса. Выпустила ее она далеко не сразу.
Звезды уже замерцали в небе, когда Лоуренс вдруг кое-что вспомнил.
– О, кстати. Если это такое вонючее…
– Хмм?
– …Ты больше не будешь возражать против того, чтобы жечь торф?
Хоро, у которой и так глаза слезились от смеха, снова захихикала, потом, сделав глубокий вдох, ответила:
– Сдаюсь! Ты победил.
На груди у нее висела медная монета шюми.
Отчеканенный на ней гордый волк в сумраке, казалось, протяжно вздыхал.
Волчица и серебряный вздох
Я оглянулась; оказывается, я уже довольно далеко отошла от повозки.
Дразнить зайца с зайчонком было весело, но я слишком уж увлеклась.
Я тряхнула поясом и улыбнулась, давая понять зайцам: все, игра кончилась. Те двое переглянулись и поскакали по своим делам.
– Ну что ж…
Я тоже отправилась в свое логово.
Странное у меня логово – все из дерева и железа, на колесах и влекомое лошадью.
Иногда оно все забито товарами, но именно сейчас в нем вещей было мало. В таком виде оно приятнее всего. Когда грузов чересчур много, там просто не повернуться, а когда совсем ничего нет – слишком холодно.
Но когда между ящиками достаточно места, можно натянуть ткань, и внутри становится уютно; кстати, и ветер не задувает. Мешочек с зерном под голову, укутаться в одеяла – и можно лежать в свое удовольствие, считая дощечки в стенках ящиков или просто глядя в небо.
Сегодня погода была хорошая, а значит, и одеяла будут превосходно теплыми.
Стоило мне об этом подумать, как я зевнула во весь рот. Я ведь еще и пообедала совсем недавно.
У человеческого рта есть эти надоедливые щеки, из-за которых в нем тесно; зато только люди, зевая, могут поднять руки и потянуться.
Конечно, мое истинное обличье – волчье (я к нему и привыкла за века), но человеческое тело мне тоже, в общем, нравится, хоть оно и не лишено неудобств. Ведь человеческий облик сопровождается человеческим же странным обычаем носить всякие украшения. Волк, конечно, тоже заботится о своей шубе, но с тем, что вытворяют люди, это ни в какое сравнение не идет.
Говоря понятным для волка языком – это все равно что менять цвет меха каждое утро под стать настроению. Как же это может не нравиться?
Но интереснее всего, конечно, показывать другим все эти свои обличья и смотреть на их реакцию.
В этом отношении мой спутник не имеет себе равных. Шарф да балахон – вот и все, что требуется, чтобы вызвать фурор.
Единственная проблема – все эти украшения стоят денег. Конечно, для меня, Мудрой волчицы, беспокоиться о человеческих деньгах – просто позор, но, раз уж я путешествую в человеческом обличье и в компании человека, ничего не попишешь.
Хуже того, мой спутник – бродячий торговец и потому упрямо цепляется за свои деньги. Даже вот эта остановка в поле – хоть он и сказал, что остановился, чтобы пообедать, наслаждаясь приятной погодой, но у него явно была и другая причина.
Весь вчерашний вечер он думал о чем-то своем; я с ним пыталась заговаривать, а он лишь что-то нечленораздельное отвечал. Всего несколько минут назад, когда мы обедали, он опять смотрел куда-то в никуда, как и все последнее время. Он даже не заметил, как я стянула два куска сыра.
Подозреваю, что думает он о монетах и шкурах, которые мы видели в последнем городе.
В мире людей просто утомительно много различных денег и шкур, и что на что в каком количестве обменивать – немалая проблема. Вот смотрите: черные шкуры можно обменять на белые серебряные монеты, эти серебряные монеты – на коричневые шкуры, их – на красные медные монеты, а на медные монеты можно снова купить черные шкуры, но уже с прибылью.
Вот он и считает цифры с прошлого вечера.
Конечно, в мире людей, чтобы путешествовать, деньги нужны, да и для всего остального тоже; вдобавок мой спутник вообще путешествует в первую очередь для того, чтобы добывать деньги, так что жаловаться мне не на что.
Более того, стоит мне посмотреть на него, бедненького, трудящегося в поте лица, и я не могу себя заставить попросить его купить мне что-нибудь, что даже нельзя съесть.
И тем не менее – из-за того, что он витает где-то в облаках и даже не заметил, что я вернулась в повозку, мой хвост сам собой распушился.
– Ну сколько мы еще тут будем? – наконец спросила я его, раскладывая одеяло. Суровый голос сделал свое дело: мой спутник наконец отцепил взгляд от деревяшки. Он, по-моему, даже не поел толком – все царапал цифры на дощечке, покрытой воском.
– Мм… о, ты посмотри, сколько уже времени.
Этот трюк свойственен лишь людям – умение определять время, просто кинув взгляд на небо.
Он поспешно набил рот хлебом, держа одновременно дощечку и стило.
То, что я стянула и сожрала два куска сыра, он, кажется, так и не заметил.
– Ты нагулялась? – вдруг спросил он, когда я уже разложила одеяло и собралась под него залезть. А я-то была уверена, что он не замечал, что я делала.
– Думаю, если я отойду слишком далеко, ты будешь волноваться.
Мой спутник улыбнулся; при виде этой дурацкой улыбки мне захотелось и впрямь исчезнуть на время; вот интересно, как ему это понравится.
Его дурость – прямо как у кошки, которая боится воды, но все равно пытается поймать рыбу.
– Как бы далеко ты ни отошла, все равно вернешься, как только твой живот опустеет, – ответил он.
Сердиться на него было бы просто нелепо, так что я лишь улыбнулась. Увидев мою улыбку, этот дурень тоже ухмыльнулся до ушей – он явно был уверен, что взял надо мной верх.
Меня стоит похвалить за то, что я позволила ему такую вольность.
– Ладно, сейчас я запрягу лошадь, и мы поедем дальше, – сказал он и, спрыгнув с козел, пошел за лошадью, которую отпустил перед привалом.
Я стала следить за ним, опершись локтями о борт повозки и положив подбородок на руки. Мой спутник – он вообще-то скромный и добрый, но иногда бывает гордым и слишком уж уверенным в себе.
Деньги он ставит превыше всего, кроме собственной жизни, иногда это доходит до нелепости. Можно было бы ожидать от него редкостного скупердяйства, когда дело доходит до того, чтобы эти деньги тратить, однако иногда он оказывается на удивление щедр; всякий раз мой хвост сам по себе начинает вилять.
По-моему, он уверен, что от меня можно добиться чего угодно с помощью еды, но, как бы хороши ни были люди в приготовлении пищи, мне интересно: неужели он всерьез считает, что для меня, Мудрой волчицы, еда – это все?
Эти его слова, что я вернусь просто потому, что голодна, – какой абсурд!
Я возвращаюсь, потому что мне не доставляет удовольствия есть в одиночестве, и я виляю хвостом от радости, когда он тратит свои драгоценные деньги на меня. Вот и все.
– Воистину дурень…
Лошадь моего спутника продолжала щипать траву; его это раздражало, он пытался то тянуть ее, то толкать, мотая головой. И все равно он считает себя хладнокровным, расчетливым волком в мире людей. Просто смешно.
– Он всего лишь баран, – прошептала я, положив щеку на борт повозки.
Так вот я и продолжала смотреть на своего глупого спутника, нежась под солнышком. Жаловаться было не на что.
Улыбка сама собой прокралась ко мне на лицо и разрослась; потом я поняла вдруг собственную глупость.
