Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
Это было явно то, что нужно: через два дня в деревню приехал «лэнд-ровер», в нем восседали полисмен и агент по развитию. Мы расчистили площадку и по очереди стали копать. Работа оказалась легкой, и ничто ее не омрачало, если не считать одного происшествия: на вторую ночь старик Найентекки вышел из дому по малой нужде, споткнулся о бетонное кольцо для колодца и свалился в яму, которую мы вырыли, а европеец — то-то был храбрец вроде Лугарда[3] — выскочил из школы (он там временно жил), помчался к колодцу, увидел Нейентекки, нянчившего свою вывихнутую при падении щиколотку, убедился, что никакая опасность «развитию» не грозит, и вернулся в школу — да не тут-то было: полисмен не заметил, как агент выходил, и стал в него стрелять, и чуть не убил; может быть, полисмен решил поохотиться.
В общем, к концу недели три колодца были готовы, вокруг каждого — невысокий бетонный барьерчик, а сверху крыша из пальмовых веток для того, чтобы в колодец не попадала пыль. И в каждом колодце на самом дне действительно виднелось немного воды. На прощание мы всей деревней стали в очередь и вслед за европейцем и переводчиком попробовали воду. По правде говоря, она была омерзительной. Но в нашей деревне мало кто пьет воду — только дети, а они жаловались, что вода безвкусная. Кому вода понравилась — так это женщинам, но, по-моему, им нравилась не колодезная вода, а ежеутренние колодезные митинги и свары.
А потом заболел Опанин Кунтор, и он клялся, что его свалила вода из колодца. Наказав жене носить воду из озера, Кунтор быстро поправился и, расхаживая по деревне, рассказывал, как опасно пить колодезную воду. Но вообще-то никто никогда не видел, чтобы Опанин Кунтор пил воду…
Потом жизнь стала входить в привычное русло, и вскоре важное событие отвлекло нас от «развития»: у Кваме Твенебоа родился сын. Кваме давно перевалило за сорок, но это был его первый ребенок. Разумеется, такой случай следовало отметить. Вся деревня немедленно взялась за дело, а перегонный аппарат Опанина Кунтора работал без перерыва день и ночь. Но теперь мы стали гораздо умней: решили выставить за деревней часовых. В случае опасности они должны были стрелять: один выстрел — местная полиция, два — какой-нибудь представитель правительства.
Мы хорошо выспались накануне праздника. В поле работы в это время немного, поэтому посвящение новорожденного в жизнь началось с утра и продолжалось до ночи. Мы разошлись по домам только перед рассветом. На следующий день почти вся деревня явилась засвидетельствовать свое почтение матери. Младенцу дали имя Озеи Бонсо в честь великого предка Кваме Твенебоа. Мы мирно беседовали, во всем уступая друг другу, и без конца желали здоровья отпрыску Кваме, и к полудню деревня снова погрузилась в сон.
Внезапно нас разбудил двойной выстрел, и через минуту кто-то выстрелил еще два раза. Мы бросились расталкивать наших стариков, кое-как, наспех привели их в чувство и посадили под навесом у хижины Наны, а Кунтор помчался прятать акпетише. Потом мы услышали шум моторов, и в деревню въехали две машины, у одной на капоте трепыхался флажок с Британским Львом. Машины остановились. Из первой вышел уполномоченный правительства, а из второй, с флажком, — незнакомый чиновник. Чиновник оказался окружным инспектором — по должности он был равен чуть ли ни губернатору, а может быть, и самому всемогущему богу.
После того как мы обменялись обычными приветствиями — уполномоченный прямо расстилался перед великим человеком, — нам объяснили, что инспектор, прослышав об успехах «развития района посредством самопомощи», решил ознакомиться с нашими достижениями, прервав инспекторскую поездку по стране. Уполномоченный говорил об этом с такой гордостью, что нам стало ясно: выкопав три колодца, мы помогли не только самим себе.
Нана и старики выслушали уполномоченного, явно не проявляя должного энтузиазма: они были встревожены визитом чиновников, не понимали, чего от них хочет инспектор, но главное — их беспокоила судьба акпетише и перегонного аппарата, нас всех это беспокоило. Поэтому мы облегченно вздохнули, когда инспектор выразил желание осмотреть колодцы, и сейчас же повели его на них смотреть. И уж конечно, преисполнившийся гордости уполномоченный решил, что инспектор должен попробовать воду. Одна из женщин подошла к ближайшему колодцу, потянула за веревку и вытащила ведро. Уполномоченный опустил в ведро выдолбленную тыкву и, приосанившись, протянул ее окружному инспектору. Инспектор сделал большой глоток, задохнулся, скорчил нечеловеческую гримасу и, отплевываясь, пристанывая, стал ловить ртом воздух. Уполномоченный остолбенело смотрел на инспектора, а мы с беспокойством — друг на друга.
— Попробуйте, — сказал окружной инспектор и плюнул в кусты, — попробуйте это сами! — Он вытирал рот сложенным платком и все еще никак не мог отдышаться.
Уполномоченный сделал осторожный глоток и изумленно уставился на наши колодцы.
— Салифу, — крикнул он, — пойди-ка сюда! — Полисмен подошел, взял тыкву, глотнул — зажмурился и выпил все, что в ней было.
— Первый сорт, — проговорил он.
— Что это?
— Джин, сэр. Самогонный джин.
— Как, черт возьми, он попал в колодец? — спросил отдышавшийся окружной инспектор.
Мы по очереди приложились к чудесному ведру, но никто из нас не произнес ни единого слова. Наконец заговорил наш старейшина Нана, и у него был спокойный, даже торжественный голос.
— Господин, — начал он, — это было необходимо. Духи разгневались — их пришлось умилостивить. Ведь мы нарушили обычаи предков: они никогда не рыли колодцев. Развитие подсказало нам этот путь, но новые колодцы следовало очистить: мы влили туда немного священного напитка.
— Немного! — воскликнул окружной инспектор.
— Акпетише? — строго спросил уполномоченный.
— Что вы, — ответил Нана с достоинством. — Мы не нарушаем запретов правительства. Это был священный напиток.
Уполномоченный вопросительно посмотрел на инспектора, тот молча повернулся и пошел к машинам. Через пять минут высокие гости уехали.
— Сколько ты туда вылил? — спросил Нана у Кунтора.
— У нас оставалось три канистры, — ответил Кунтор, — и я опустил их в колодец. Может быть, они там как-нибудь перевернулись.
— Да уж, — сказал Нана, — наверняка перевернулись.
Э. ЭССУМАН
(Гана)
СВЯТЫЕ ОТЦЫ
Перевод с английского Г. Головнева
Бог создал всех равными… Между африканцами и белыми нет разницы… Все мы братья.
Так провозглашал в своей проповеди незнакомец с двойным подбородком, который прибыл к нам в Симпу накануне и представился миссионером, посланным в нашу деревню самим господом богом.
Этот белый господин, облаченный в мантию, долго еще разглагольствовал о равенстве всех перед богом, заложенном якобы в книгах Библии, а старший учитель нашей деревенской школы переводил его проповедь на тви[4], время от времени добавляя к общему хору «Аминь» свои версии библейских истин. Аудитория состояла преимущественно из деревенских старцев; был там и папаша Квеси, первейший наш пьянчужка.
Проповедь длилась около четырех часов, пока присутствующие, в том числе главный жрец нашего фетиша, не убедились, что незнакомец на самом деле миссионер, и не из последних к тому же.
Европейцу, который ночь накануне коротал в одном из классов нашей школы, была незамедлительно предоставлена комната в собственном паласе вождя — единственном современном строении в Симпе.
А вечером гонг по велению вождя созвал туда всех жителей деревни.
Вождь объявил, что он решил выделить пятьсот гиней из наших добровольных взносов, собранных им на строительство трехмильной дороги от деревни до Асокоре, на сооружение церкви, где наш новый миссионер — преподобный Майкл Томас — должен будет совершать религиозные богослужения.
Это сообщение вызвало бурный протест жреца и его единомышленников, которые не стали скрывать своего неприязненного отношения к европейскому священнику и попросили вернуть им их долю пожертвований. После долгого спора им разрешили взять свои деньги. Встал вопрос, какому вероисповеданию будет принадлежать наша религиозная община. Старший учитель внес предложение воссоединить ее с методистской церковью. Это немного ошеломило вождя, и он обвинил учителя в невежестве.
Поскольку он сам глава нашей общины, католик, он не мыслит себе никакой другой веры для нас всех, кроме католической.
— И у меня есть предложение! — крикнул папаша Квеси.
Когда его спросили, чего он хочет, папаша Квеси сказал, что нужно бы разрешить им, то есть пьяницам, тоже проповедовать что-нибудь в этой церкви. На него прикрикнули, и он примирительно попросил «отступного» на сумму в один шиллинг. Шиллинг ему выдали единодушно, и он отправился с добычей, все знали куда.
