Джиральди Чинтио - Итальянская новелла Возрождения
— Думаю, что так и будет, — добавила Ливия и, заставив его протянуть правую руку, она ее пожала в знак их взаимной верности. А затем, притянув его к себе; она с нежным поцелуем сказала ему последнее напутствие, прошептав:
— Да угодно будет, сын мой, благодати господней, чтобы ты и все твои дела так процветали, как я о том молю от всего своего сердца.
И с этими словами она завершила свой жизненный путь, повергнув юношу в горе, больше которого трудно было бы себе представить. А он, похоронив ее с величайшим почетом в гробнице из белоснежного мрамора, высек на ней стихи, пространно изъяснявшие и благородство этой добродетельной женщины и горе, которое ему причинила ее смерть.
Декада седьмая, новелла III
Лоренцо Медичи одним только словом, казавшимся похвалой, иносказательно осудил чужую глупость и лживость
Так вот, Лоренцо, человек высокого ума, как о том говорилось в предыдущих наших беседах, редко встречал людей, которых можно было бы по заслугам назвать мудрыми или разумными. А так как ему казалось слишком обидным называть глупцом или чем-либо в этом роде человека, который этого заслуживал по своему недомыслию, он употреблял выражение, означавшее одно, но называвшее другое, а именно: таких людей он величал жемчужинами, а это означало не что иное, как то, что он считал их взбалмошными и легковесными, И вот когда однажды один из его друзей спросил его, почему он выбрал столь ценный предмет, как жемчуг, для обозначения такого ничтожества, как человеческая глупость, он ему ответил:
— Разве вы не видите, что, если рассматривать жемчужину не с точки зрения ее цены, а с точки зрения ее качеств, то она обладает всеми теми данными, которые свойственны простакам? Ведь этих обычно называют круглыми, дутыми и легковесными, а такие качества гораздо больше свойственны жемчужине, чем любой другой драгоценности. Действительно, что касается количества, то чем она легче, тем и благороднее, а что касается качества, чем она круглее, тем и красивее, а без отверстия она никогда не находит себе применения. Вот почему, желая отметить в том или ином человеке все признаки, присущие глупости, я не нахожу ничего более подходящего и менее обидного, как назвать его жемчужиной, перенося, в обратном смысле, достоинства этой драгоценности на людскую глупость.
Это очень понравилось его собеседнику, и в то время как другие в обычной речи пользуются словом жемчужина, чтобы кого-нибудь похвалить он, следуя примеру этого великого человека, отныне всегда пользовался этим словом и, обращаясь к людям недалеким, говорил им: «Вы просто жемчужина!»
Равным образом этот Лоренцо Великолепный, достойнейший дворянин, имел обыкновение так заклеймить чужую ложь, что лжец на это не обижался. А был в те времена один человек, который принимал участие в общественных советах и общественных спорах и который никогда не говорил правды иначе как по ошибке, настолько он привык лгать, следуя дурной приобретенной им привычке. И вот всякий раз, как он в числе других, выдвигавших на совете те или иные предложения, высказывал свое мнение, Лоренцо Великолепный, хотя и придерживался обратного, все же говорил:
— Мы должны во что бы то ни стало следовать тому, что он нам советует, ибо он преисполнен истины.
Лжец истолковывал эти слова в свою пользу, словно ими подтверждалось его мнение, но видя, что в совете всегда принимается обратное тому, что он предлагал, в конце концов отправился в дом к Лоренцо Великолепному и сказал ему:
— Удивительное это дело, о Великолепный! Вы всегда одобряете мои выступления на совете, говоря, что мне нужно верить, так как я полон истины, а между тем, что бы я ни сказал, мнение мое никогда в совете не принимается. Я охотно услышал бы от вас, какова тому причина.
Великолепный, решив, что настало время уличить его в его пороке, раз они встретились с глазу на глаз, так ему сказал:
— Добрый человек, мать-природа создает всех людей для истины и потому вкладывает в их душу ее семена с тем, чтобы они в должное время и в должном месте приносили плоды. Я полагаю, что тебе не менее, чем другим, она вложила в душу эти столь почтенные семена, чтобы ты взращивал их, как это делают порядочные люди, и получал плоды, достойные посева. Вот почему я думаю, и так вместе со мной думают и другие, что и ты полон истины, хотя ты не произносишь ничего, кроме лжи, и из тебя никогда, разве что по ошибке, не выходит и слова правды. Поэтому не удивляйся, если другие господа понимают из моих слов то, чего ты, по дурной своей привычке, не понимаешь. И если ты хочешь, чтобы с твоим мнением считались, не замыкай в себе истины так, чтобы она никогда не появлялась наружу, как ты это делал до сих пор.
При словах Лоренцо тот покраснел и впредь так за собой следил, что сделался правдивым человеком, не хуже всякого другого во Флоренции.
Декада седьмая, новелла X
Микеланджело Буонарроти деликатно наказывает одного из своих учеников, который после этого из наглеца превращается в скромного человека и из невежды — в человека знающего
Микеланджело Буонарроти, который ваяет и пишет картины для вечности, не торопится, создавая ту или иную из своих фигур, но считает, что он сделал и закончил ее достаточно быстро, когда она предстанет перед взорами знатока такой, какой должна выходить из рук изощренного, превосходного мастера. И он обычно говорит — и, как мне кажется, весьма разумно, — что поспешность мало приносит пользы в каком бы то ни было деле, если не считать умения пользоваться случаем, который представляется нам на какое-то мгновение и в то же мгновение ускользает от того, кто его не распознал. Но в искусстве такая поспешность лишена смысла и потому не может быть названа иначе, как слепой, ибо искусство, которое есть подражание природе, не должно, если оно хочет заслужить похвалу за свои творения, сходить с того пути, по которому, как мы видим, следует природа в порождении живых существ. А именно, чем большая продолжительность жизни им положена, тем больше времени тратит она на их созидание и постепенно формирует их с величайшей заботливостью, не выпуская на свет прежде, чем не доведет их до совершенства, необходимого для их рождения. И если, паче чаяния, по странной случайности, они появятся на свет раньше положенного им срока, мы видим, что они рождаются несовершенными и слабыми, а это может служить для нас ясным доказательством того, что для совершенства всех вещей, будь они созданиями искусства или природы, необходимы разум, старание и время.
И вот, положив себе это за правило, Буонарроти, который, как мы говорили, пользуясь резцом или кистью, создает вечные творения искусства, выпускает из своих рук ту или иную свою вещь не раньше, чем с великим старанием и заботливостью в течение долгого времени доведет ее до совершенства, требуемого высшим мастерством, а потому всегда и стяжает себе за свои труды необычайную хвалу.
Этот замечательный человек имел ученика, грека по имени Аладзон[172], которого он воспитал с детских лет и которого (хотя тот и попал к нему в руки из простонародья, совсем неотесанным) любил не меньше, чем родного сына, всеми средствами стараясь сделать из него, в меру его дарования, стоящего живописца. И все, что ни делал Буонарроти, он показывал ему, чтобы в юноше, познавшем совершенство созданных мастером творений, пробудилось желание с ним сравняться или даже превзойти его, насколько это было в его силах.
Однако случилось так, что не успел ученик научиться проводить и десяток линий, как он уже стал воображать себя выше своего учителя и показывать ему любую свою мазню не для того, чтобы тот его поправил, но для того чтобы он его похвалил. Учитель же, видя бесчисленные ошибки, ласково его журил, говоря ему:
— Ты слишком рано хочешь сделаться мастером. Разве ты не видишь, что тебе еще многому надо научиться, прежде чем ты овладеешь знанием? Ведь если ты не добьешься лучшего по сравнению с тем, что ты делал до сих пор, ты всегда останешься в числе ничтожных живописцев и никогда не приобретешь той славы, которой — как я того хочу — мог бы достигнуть, получив признание в качестве моего ученика. И поистине удивительно, насколько самомнение ослепляет юношество и насколько оно вредит тем, кто допускает, чтобы оно затуманило им взоры!
Ученик, который должен был бы всячески благодарить мастера за его ласковые и отеческие назидания, не только этого не делал, но вообразил себе, что мастер говорит так, побуждаемый завистью и опасаясь, как бы он его не превзошел. Поэтому глупец, полагая, что он если и не опередил, то во всяком случае догнал своего учителя, выставлял для всеобщего обозрения то одну, то другую свою вещь, в которых, многое заимствуя у Буонарроти и приписывая себе, он перемешивал совершенство мастера с собственным несовершенством и каждая из которых была полна бесчисленных ошибок, так как он не умел должным образом воспользоваться, тем, что брал у своего учителя.
